Лёха

ЛЁХА.
Зима сковала всё и всех. Белые хлопья летели на измученную снарядами и бомбами землю. Неимоверно холодно стало в окопах. А приказа отходить не было. Казалось, что теперь время и удача повернулись не в нашу сторону. С самолетов забрасывали нас не только бомбами, листовками, но и на ломаном русском языке предлагали сдаваться Вермахту.
– А фигу не хотите! Будет и на нашей улице праздник. Слышишь, Леха!– позвал я своего друга. Ты спишь что - ли? Комбат приказал не спать. Леха!
Я передвинулся к нему. Совсем еще детское лицо.
В сорок первом я был уже можно сказать « старик». А ему всего восемнадцать. Винтовка рядом с ним. Это уже хорошо. После вчерашнего рукопашного мало кто остался при оружии. Мне, видавшего войну с первых дней было страшно, а теперь представьте, как было страшно ему?
– Леха! Да просыпайся ты! У меня есть сухари, давай чего - нибудь пошамаем,– обратился я опять к нему.
Наконец я пробрался к Лехе. Взял за руку и отпрянул. Рука его холодная безжизненно осталась в моей руке.
– Родненький! Сынок! Да как же это? Когда? Леха! Леха! Сынок!!– я тряс его за плечи, не понимая, как могло такое произойти? Только что говорил! О мамке своей рассказывал. Потом замолчал. Я и подумал, что ты уснул. Сынок! Сыночка! Да как же это?– я метался по окопу, размазывая по лицу грязными руками слезы.
Нашел фонарик, хоть и запрещено было светить, навел свет на Леху. Открыл шинельку, пуля попала прямо в сердце. Шальная. Но горе, которое меня охватило, стало по - отечески безмерным. Я повернулся к Лехе и стал с ним разговаривать, вспоминать, как увидел его и воевал с ним.
– Что же ты наделал, пацан? Как теперь мамка - то твоя переживет это горе?
Мужиков стреляных видел, а вот такого, щегла первый раз. Леха, а помнишь, как ты мне рассказывал про свой дом, про мамку свою. Добавил ведь в военкомате себе года, сам рассказывал, как рвался на фронт. Не уберег я тебя, пацан, не уберег!! Как я теперь жить буду? Ты меня спросил?– и я повернулся опять к Лехе.
–Никогда не забуду, как прислали тебя в наш полк. Тогда помнишь, Леха, ты ещё сразу со мной встал.
Сказал:
– Здравствуй, отец!
– А я спросил тебя: « Откуда ты такой молоденький?»
– Из Москвы. Из самой столицы.
– Что ж таких молоденьких и в бой?– спросил я. Как же ты и стрелять – то поди не умеешь?
– Не умею,– честно признался он тогда.
– Вот это номер! Как же будешь?
– Ты отец научишь. На тебя надеюсь. Поэтому и встал рядом с тобой. Доверительный ты какой-то. Отца у меня с трех лет не было. Умер. Мама воспитывала одна. Вот и не кому было научить стрелять,– ответил он мне очень серьёзно. Пацаны в тир ходили стрелять, но у меня зрение слабое, все равно бы в « молоко». Думал, что это мне никогда не пригодится. Хотел быть , как мама – учителем,– продолжал он.
–Как звать то тебя?
– Лёха.
– А меня Иваном зови. Хочешь дядькой Ванькой, как тебе удобнее будет,– улыбнулся я ему.
С этого самого дня Лёха постоянно был при мне. Нас так и звали « Нитка и иголка». Стрелять он научился. Но боялся. Первое время никак не мог понять, как можно стрелять в живых людей?
– Ты пойми, дурина! Не будешь стрелять – тебя же первого хлопнут. Чего опять не стрелял? –грубо спросил я у него.
– Руки трясутся,– прикрыв глаза, тихо ответил он.
– Такая подлость. Никак не могу себя настроить. Или трус я, дядь Вань? Сволочью себя чувствую. И ты, наверно, обо мне так же думаешь?
Он взглянул на меня и просил ответа, причем правдивого ответа.
– Нет. Почему. Мы – мужики, бывает, растеряемся в бою, а вы с Колькой Мезенцевым совсем еще дети.
– Мы с Коляном с одной школы, даже с одного класса. Выпускной был двадцатого и тут война… Первыми пошли в военкомат, но не брали. Потом окопы рыли, все представляли себя там на передовой. Даже стыдно было с девчонками окопы рыть, дядь Вань. Потом нас матери провожали. Плакали. Мы тогда еще не понимали, что так будет?
– А никто и не знал, Леха, как оно будет? Как бежали по лесам, как прятались, как делились на выживших в первые дни и уже присыпленных землей. А сколько осталось незахороненных? Страшно было в первый день, когда пистолет был только у комбата, а у нас и ружей то не было. Представляешь, деревяшки против немецких автоматов!? Сверху бомбят в лесу не спрячешься. Да и прятаться не резон: нужно было выходить к « нашим». А потом сколько ещё проверок прошёл, чтобы доказать, что ты не дезертир. Пропускали НКВД, как через сито. Меня спасло знамя полка. Понимаешь, вынес я его, Леха.
Он вытер слезы. Все пережитое было ещё так свежо. Унижения, допросы. Когда вернулся в строй, словно заново родился.
– Леха, я тоже обучался всему. Веришь? Нет? Автомат уже в бою добыл немецкий. Отступали месяц за месяцем. Бабам в глаза смотреть тошно было. А детей, Леха сколько видел мертвых? У дороги лежат малыши, человек десять, рядом воспитательница с ними. Расстреляли машину. Она их видимо в тыл переправляла, но не успела. Своих таких шестеро, но они все большие уже. А эти мал- мала меньше… Слезы текут, к горлу комок подступил. Нас тогда пятеро было. И все мужики рыдали. У каждого ведь дите осталось дома. Мои- то может еще и живы, а эти малыши … их уже не вернешь… Все поклялись мстить нещадно. Подумай только дети – и у каждого пуля в голове. Добивали сволочи, в упор расстреливали. Когда тебя увидел, сам себе сказал: « Сбереги, совсем ведь ребенок!» Прикипел я к тебе всем сердцем, прикипел. Песни твои слушал. Самому- то медведь на ухо наступил. Помнишь, как получил посылку от матери. Как ты радовался, Леха! Как горели твои глаза. Носки прижал к себе буд-то мамку обнял. Меня аж слеза прошибла.
– Так что же ты, Леха!? Сын и друг мой! Мальчик, родной, прости!
Целую ночь Дядька Иван копал могилу, в которую опустил Лёху. Тяжелые снежные глыбы прикрыли Лёху. А снежные хлопья все падали и падали на многострадальную землю.