Альберт и Консуэло. Часть 7. (по мотивам дилогии Жорж Санд о Консуэло)

Теперь во взгляде Альберта не было беспокойства - он смотрел на Консуэло с радостью. Он смог исцелить её душу. Действительно смог. У него это получилось. Её душа по силе, масштабности реакций и импульсов была равна его душе и являлась единственной в таком роде. Он смог помочь ей преодолеть губительное действие этой беспощадной бури. И это стало новой вехой в его духовной жизни, ещё больше приблизившей его к богу и сделавшей его связь с Консуэло ещё крепче. Теперь они были на равных как никогда раньше.

Альберт хотел было помочь Консуэло встать, думая, что, может быть, она всё же ещё не полностью овладела собой, но даже не успел протянуть рук - так резво она сделала это сама.

Да, он знал, что её душа во многих случаях имеет способность восстанавливаться очень быстро, и почти все следы и раны на ней вскоре исчезают, не оставляя шрамов. Это великий дар, обусловленный в том числе и тем, что в детстве и юности ей было неоткуда и не от кого ждать помощи. И это обстоятельство сформировало в ней ту великую силу, то мужество, которые, может быть, и не возникли бы или же не достигли такой степени, будь у неё даже чуть иная жизнь. Значит, так было суждено. И это тоже своеобразная жертва, закаляющая характер. В конечном итоге - жертва во имя иной жизни целого мира, во имя миссии.

Консуэло, сев на колени и собрав траву в свою корзину, помогла сделать это и Альберту. Её ладонь нечаянно легла на его руку.

Их взгляды встретились и он увидел на её лице весёлую, радостную светлую, нежную, простодушную, почти детскую улыбку. Но в то же миг улыбка сменилась тенью какого-то холодного страха и она быстро, но мягко убрала, почти отдёрнула свою руку, ощутив какое-то безотчётное смущение. Она понимала, что не смогла бы выносить это чувство дольше одного мгновения. Да, в глубине своего существа Консуэло осознавала природу и причину внезапного волнения и именно поэтому была не в силах испытывать его даже ещё секунду. В тот самый миг вначале её грудь, а потом и всё тело резко обдало этой энергией, этой огненной волной, пробудившейся в Альберте, что внезапно поразила Консуэло, и она едва сдержалась, чтобы не вздрогнуть и со страхом думала о том, что задержи она свою ладонь ещё на мгновение - и нестерпимый жар, уже начавший разгораться, превратившись во всепоглощающее пламя, прорвётся наружу и захватит их обоих - она видела как блеснули его глаза. Всё должно было произойти именно сегодня. Но позже. Позже. И не здесь. Ни в коем случае. Сейчас не место и не время. Она знала это - нет, скорее чувствовала - абсолютно непоколебимо и твёрдо.

"Всему свой срок", - эта мысль помимо воли прозвучала в голове Консуэло подобно грому в высоте тёмных небес, едва достижимой человеческому взору, и в ней было что-то библейское, сакральное, космическое, божественное, грандиозное. Казалось, что это настроение, это восприятие начинало передаваться от Альберта и ей. И это неожиданное открытие заставило Консуэло вновь испытать тревогу за свой рассудок.

Да, Альберт обладал способностью оказывать на Консуэло сильное, мощное, можно было даже сказать, почти магическое, но отнюдь не всегда положительное влияние - хотя последнее и происходило, разумеется, помимо его воли. В моменты, когда он чувствовал, что его разум начинает затуманиваться, он стремился уйти, спрятаться, чтобы переждать очередной приступ вдали от неё, дабы не заставлять свою любимую вновь молиться в тревоге, что он более никогда не очнётся от своих пугающих грёз и страхе за его жизнь, не в силах принять тех высших законов, что так жестоко и непредсказуемо насылают непроглядный мрак на эту самую незапятнанную из всех душ. Да, ему далеко не всегда удавалось предупредить Консуэло о надвигающейся тьме: во-первых, Альберту были известны дни, но провидение сокрыло от него часы и минуты наступления затмения, во-вторых - порой беспамятство настигало его столь молниеносно, что он не успевал произнести и слова о том, что ждёт их в следующий миг и несчастной Консуэло не оставалось ничего другого как лишь догадываться о содержании тех картин, что возникали в глазах Альберта, но было ясно одно - эти зрелища наводили смертельный страх, а порой самый настоящий ужас на того, перед кем они представали. Случалось и так, что она лишь слышала таинственные, вселяющие полусуеверный ужас фразы, бессвязные слова, а порой и душераздирающие крики и даже не смела подойти ближе - на такое расстояние, чтобы развести руками ветви и увидеть, что творится с её любимым, хотя умом понимала, что не увидит абсолютно ничего такого, чего можно было бы хоть сколько-нибудь бояться.

Но, впрочем, юные читательницы уже и так знакомы с этими печальными, разрывающими душу сценами, и мы не станем вновь терзать нежные девичьи сердца эпизодами, что, мы уверены, и без того запечатлелись в их памяти благодаря пережитым вместе с уже ставшими родными героями безнадёжностью, великим состраданием и желанием спасти во что бы то ни стало того, кого они уже успели полюбить, кто с первых строк поселился во всём их существе, пленив своей красотой, загадочностью, тайной меланхолией и непогрешимостью, так царственно, величественно - но, разумеется, не осознавая этого, не думая о чём-то подобном, не ощущая себя подобным образом - появившись на пороге гостиной собственного замка и тем потряся Консуэло, которая в первое время не могла толком объяснить себе причин того странного, смешанного, не вполне ясного впечатления, что произвёл на неё этот молодой человек, на фоне образа которого так непостижимо померкло остальное, увиденное ею при знакомстве со всеми членами семьи Рудольштадт.

Однако то же, что происходило сейчас - страстное желание, всплеск которого отныне могло породить любое прикосновение - не походило на обычные припадки расстройства сознания, но сочетало в себе мистическое восприятие грядущего и влияние чувств, усиленных преступно долгим томлением духа. Сам Альберт, может быть, и не отдавал себе отчёт в последнем, но понимал, что его немые, невысказанные, исполненные каменной недвижимости, но полыхающие подобно первой из четырёх мировых стихий порывы пугают Консуэло и именно поэтому поспешил отвести свой взгляд, в котором теперь читались вина, растерянность, какая-то обречённая печаль и просьба о прощении, которую он вынужден был повторять снова и снова - и на этот раз она звучала безгласно.

Консуэло же понимала, что она должна как можно скорее вывести Альберта из этого смятенного оцепенения, так нежданно настигшего его - иначе он будет находиться под властью этих невольно возникших и с одной стороны, быть может, сдержавших гибельный пожар, но одновременно обладающих свойством уничтожать все светлые, свободные, искренние порывы, на которые было так поразительно щедро его сердце, чувств до самого скончания этого дня, до наступления так много значившего для него часа - и даже эта фраза прозвучит преуменьшением - и тогда вхождение его души в новую веху существования может не состояться. А оно должно было свершиться. Альберт ждал этой ночи подобно тому как все, пребывающие на небесах, предчувствуют второе пришествие Иисуса Христа, словно исстрадавшиеся народы - прихода новой эпохи, иной эры земной жизни. Но если же что-то помешает, станет препятствием на пути к следующей ступени его духовной трансформации... Сейчас, когда заветный час был уже так близок, это повредило бы ему так, как не сможет этого сделать больше ничто и никто в этом мире, и тогда случится непоправимое. Консуэло не могла объяснить себе, что именно тогда произойдёт, но фантасмагории, до сей поры туманно, неотчётливо рисовавшиеся в её развитом творческом воображении, воспитанном на высоких образцах художественной литературы и лучшей духовной и светской музыки, были подобны одной из картин извержения Везувия, созданной кистью художника Джозефа Райта. Однако сотворится это вначале только в его душе и будет схоже лишь по масштабам - её выжжет изнутри пламя, встретившее непреодолимую преграду и обернувшееся из созидательного огня адским жаром. А после под его руками станет прахом и то, что воздвигалось ценой титанических усилий, и этот лес, и все, кто будет задет этой чудовищная волной, поднимающейся из глубин сокрушённого существа, и в конце концов они сами в чудовищных муках погибнут под этими руинами.

Всё это за какое-то мгновение с пронзительной выразительностью пронеслось перед глазами Консуэло. Она ощутила сладковатый запах дыма и опасную близость языков огня, взвившегося до небес и увидела себя, дрожащую, укрывшуюся за стволом одного из деревьев, знающую, что будущее скоро исчезнет для них навсегда.

Словно очнувшись от кошмарного сна и в течение нескольких секунд с испугом глядя вокруг - на лес, что возвышался совсем рядом, на Альберта - словно сквозь какую-то пелену, на поляну, где росли цветы - она не могла понять, видела ли только что всё это наяву или ужасные фантомы были насланы каким-то чёрным колдовством.

- Что с тобой, Консуэло? Чего ты так испугалась?, - желая, но теперь уже не смея коснуться её плеч, с беспокойством проговорил он, заметив внезапное сильное волнение, с которым Консуэло оглядывалась по сторонам. Её движения, выражающие страх, наконец заставили его вновь поднять глаза и заговорить с ней.

Благодаря звуку его голоса ощущения Консуэло вновь вернулись к действительности, руки спокойно легли на колени, а взгляд наконец осмысленно остановился на лице Альберта.

- Нет, нет, ничего... Всё хорошо, Альберт, - поспешно ответила она, сама едва веря в то, что произносит и понимая как жалко сейчас звучат для него её слова, совершенно не походя на правду, но всё же Консуэло постепенно приходила в себя после жуткого сновидения, пронесшегося перед её открытыми глазами средь белого дня.

Её голос всё ещё дрожал.
Она отчаянно надеялась, что на этот раз ему не удалось проникнуть в глубины её души, и, благодарение богу, слова Альберта подтвердили это.

- Прости меня. Я не хотел причинить тебе...

- Прошу тебя, - взглядом Консуэло говорила ему о том, что всё забыто, всё в прошлом. - Я знаю. Я всё понимаю. Мне не за что тебя прощать, - коротко сказала она, как бы желая скорее переменить тему разговора.

Её улыбка была неестественной, вымученной - не улыбались глаза - и Альберт это видел и не упрекал её.

Наконец они поднялись с земли.

- Понимаешь?.. Но я сам не знаю, что со мной происходит...

- Прошу, не думай об этом. Не мучай себя. Всё пройдёт. И ты знаешь, когда. И я тоже знаю. Сегодня. Этой ночью, - она понимала, что сейчас самое время напомнить Альберту о том, что они собирались сделать минуту назад и уже с большей искренностью и почти исчезнувшей дрожью в голосе обратилась к нему, - Ты помнишь о том, что мы хотели спеть? Эта песенка поможет мне окончательно сбросить с себя тяжкие оковы воспоминаний прошлых лет. Ты помнишь, как она начинается?

Альберт едва заметно улыбнулся. Его улыбка всё ещё была печальной, но Консуэло знала, что он никогда не делал этого без желания. Сквозь это выражение уже проглядывали нотки радости, и с прекрасных черт лица начала медленно, постепенно, но неуклонно сходить эта тень обречённой печали, столь угнетавшая Консуэло.

Она понимала, что только так, используя весь свой актёрский талант, все свои способности, она сможет направить мысли Альберта в иное русло. Да, у неё до сих пор не было совершенно никакого желания петь - да ещё такой лёгкий, весёлый, простой, бесхитростный мотив, который абсолютно не соответствовал её душевному состоянию. Но она должна, просто обязана была сделать это, и непременно увлечь и Альберта - иначе всё будет напрасно.

Всё это время она, широко раскрыв глаза, продолжала вглядываться в бесконечную глубину его глаз, как бы стремясь вновь воодушевить Альберта, передать ему убеждение в своих прежних добром, нежном отношении, ласке и любви невзирая на любые препоны - ведь последние никогда не будут возведены его руками по доброй воле. Благодаря этому она и сама всё более вновь начинала проникаться благостью и верить в счастливое грядущее. К Консуэло возвращалось её обычное настроение, чему она была несказанно рада, испытывая огромное облегчение и успокоение.

- Ах, да. Прости, я..., - он вскинул брови, будто очнувшись от сна, - было видно, что Альберт совершенно забыл о том, что сказала ему Консуэло лишь минуту назад, - Конечно, конечно, я всё помню.

- Тогда давай начнём?

"Господи, помоги мне впредь сохранять рассудок. Никто из нас ни в чём не провинился перед тобой, а значит, это искушение дьявола. Молю тебя, отгони от нас эти обманчивые призраки и губительные порывы", - так прозвучала в душе Консуэло самая короткая молитва в её жизни.

"И, может быть, это поможет мне сбросить с себя этот морок. Подобное восприятие простительно Альберту, и, быть может, я бы даже пришла в некоторое недоумение и в известной степени испытала разочарование, если бы он говорил обо всём этом обычными словами и относился без привнесения каких-то мистических смыслов. Но я не могу стать такой же. Прошу, господи, воспрепятствуй этому", - подумала она про себя и обратилась мыслями к наивному и безмятежному отрочеству.

Её голос не растерял свои силу и чистоту, он не был даже слегка охрипшим, как часто случается после подобных приступов, захватывающих, сжимающих всё существо в неимоверном, почти невыносимом напряжении, когда исчезает реальность, исчезает всё вокруг, а на мгновение пропадают и прошлое, и будущее, и остаётся только вселенское одиночество - бескрайняя, холодная, тёмная, серая звёздная пустыня. Напротив - перенесённый катарсис пробудил ангельскую звонкость - тот предел, который, Альберт был в этом уверен, не смог перейти ещё ни один человек, ни одна великая певица. Конечно, в силу того, что он посетил оперное представление лишь однажды - чтобы ещё раз увидеть свою любимую - Альберту не с чем было сравнить эти божественные звуки - но этого ему и не требовалось, он даже не думал об этом, как и никогда в своей жизни.

Да-да, думаем, многим читательницам может это показаться странным и совершенно неожиданным, но Консуэло научила Альберта петь. И никогда не жалела об этом. У него оказался прекрасный голос. Нежный, бархатистый, глубокий, мужественный.

Они не оставляли этих занятий ни на день, и постепенно, когда Консуэло поняла, что Альберт овладел всеми необходимыми умениями, то стала лишь наслаждаться часто нежданными соло.

Как чудесно бы смотрелось сиё зрелище на сцене — два столь самобытных артиста, открытых, искренних, самозабвенно исполняющие свои партии! А неповторимость внешнего облика только дополняла бы их своеобразие.

Вы только представьте себе!

Альберт со своими длинными чёрными волосами до плеч, одетый в шёлковый цыганский костюм из тонкой ткани, украшенный крупными, радужными, яркими узорами из цветов с зелёными листьями и Консуэло в тёмной юбке из плотной ткани до пят и светлой блузе со всего лишь единственной, но гораздо более заметной кремово-розовой розой, изображённой на всей её лицевой стороне, с такими же чёрными, но немного более пышными, лёгкими и чуть волнистыми волосами.