Альберт и Консуэло. Часть 3 (по мотивам дилогии Жорж Санд о Консуэло)

Он словно находился под гипнозом, не замечая ничего вокруг. Консуэло подняла глаза на своего возлюбленного Альберта и взяла его под руку, стремясь помочь скорее приступить к завершению своей поистине титанической работы. И тот, как будто бы очнувшись от транса и поняв смысл жеста Консуэло, с готовностью последовал за ней.

Консуэло понимала — энергия души Альберта требует выхода, и, если сейчас отвлечь, помешать ему чем-то — то Альберт, конечно, будет слушать её, проявит должное внимание и уважение — потому что он любит её, а также по причине природного благородства, — но какие немыслимые внутренние муки придётся ему преодолевать и чего это будет ему стоить...

И поэтому, когда они вернулись на место своего ночлега, Консуэло отпустила Альберта, с лёгкой ласковой улыбкой, в которой, увы, всё же неминуемо угадывались ноты грусти и тревоги, что именно сегодня, в канун ритуала, она могла упустить тот момент, когда нужно будет остановить Альберта и принудить его к отдыху, а иначе она рискует навсегда потерять любимого, так и не испытав всей силы и многогранности чувства, которые она в меру своих сил старалась скрыть. Она посмотрела ему в глаза, молча кивнула и, сев на траву в тени пышной зелёной кроны раскидистого дерева, сцепив руки на коленях, стала смотреть, как Альберт вновь принимается за работу, ради которой, казалось, прожил всю свою предыдущую жизнь. И только поэтому, как думала Консуэло, Всевышний до сих пор не забрал его на небеса — а ведь это могло случиться множество раз. Предыдущую — потому что с обстоятельствами нынешней она не имела ничего общего — только душа осталась прежней — к счастью и сожалению Консуэло. С одной стороны, остались неизменными та удивительная чувствительность, способность глубоко, тонко и чутко, не упуская ни единой детали, воспринимать жизнь во всех её проявлениях, дарование полностью отдаваться любому порыву и так сильно, беззаветно любить, быть готовым на всё — даже рисковать собственной жизнью ради предмета своей страсти. В мыслях Консуэло очень часто мелькало именно это понятие — в значении одержимости, — и она отдавала себе отчёт, что в отношении к ней Альберта присутствуют весьма заметная доля причудливого сочетания обширных знаний об истории своего народа, его войнах и гонениях и крайней впечатлительности, которая привела к приступам помрачения рассудка. И, конечно же, как ни горько это признавать, далеко не последнюю роль сыграл неестественно сильный, но сознательный — и тем страшнее — интерес к этой самой истории: Альберт чувствовал, что неотвратимо приближается ко дну самой глубокой на свете пропасти, и спасти его может только чудо, однако стремление к знаниям, казалось, целиком и полностью лишило его здравомыслия, хотя, близкие, видя тревожные перемены в поведении самого младшего из Рудольштадтов, пытались убедить его умерить жажду знаний. Но Альберт был непреклонен и погружался всё глубже в подробности описаний пыток и казней, что в конце концов привело к кошмарам, от которых он в смертельном ужасе просыпался среди ночи. Затем к ним добавились ужасные видения наяву, неотличимые от действительности — но Альберт, с детства обладая редким упрямством и крайней дотошностью, превратившимися прямо-таки в манию, не поддавался никаким уговорам. С другой же — Консуэло знала, какую цену приходится платить за этот удел. Кроме того, что невольно получилось описать выше, нужно добавить внезапные потери сознания и приступы летаргического сна, которые с каждым разом становились всё продолжительнее, и Консуэло, не зная, придёт ли он в себя на этот раз, днями и ночами, не оставляя надежды, закрыв глаза, сцепив руки на груди, в беззвучных неостановимых слезах, широкими потоками лившихся по щекам, подняв голову высоко к небесам, шевеля тонкими бледными губами, молила бога спасти любимого...

Предательство Андзолетто, встречи с людьми, держащими в своих руках власть над целыми странами, бесчисленное количество испытаний, когда ей грозила опасность смерти, ужасные зрелища посвящения, и, наконец, воля судьбы, которая свела её с Альбертом — все события в жизни Консуэло сформировали в ней привычку размышлять о многих вещах, о том, как устроена эта жизнь, о том, почему люди поступают так, а не иначе, о справедливости и непростом выборе, когда кажется, что в том и другом случае ты предаёшь кого-то... Но с тех пор, как Консуэло рука об руку с Альбертом начала своё вечное странствие, у неё появилось ещё больше времени для раздумий. И благодаря этому, а также тому, что теперь все свои дни проводила рядом с Альбертом, однажды Консуэло пришла к очень ясной мысли, что ей на самом деле несказанно повезло — иметь возможность все оставшиеся дни находиться вместе с одним из тех людей, которым было суждено взять на себя все те непрожитые из страха осуждения или отсутствия достаточной силы воли другими людьми чувства, переживания, эмоции, свершения и в меру своих внутренних сил, держа за руки и плача вместе, разделить их с ним, помочь перенести, выжить в периоды, когда напряжение достигало своего пика. И нередко ей на самом деле удавалось словами, прикосновениями и взглядами как волшебством успокоить его душу. Консуэло, за столько лет изучив все видимые не однажды движения души Альберта, но оттого не ставшие привычными — Консуэло испытывала страх каждый раз, замечая, что-то внезапно изменилось в его взгляде или поведении, даже если эти перемены были уже знакомы — и, угадывая их ещё в мгновения зарождения, знала, какие слова нужно произнести, и они всегда шли от самого сердца. Но необходимо отметить, что Консуэло не всегда могла понять, что происходит с её другом — хотя, казалось, за годы, проведённые рядом с Альбертом, она уже должна была знать обо всех страшных и печальных тайниках его души, но она была, как и все люди, несовершенна в своём существе и, конечно же, не могла помочь в этих случаях. Консуэло оставалось лишь пристальнее следить за ним, стараться всё время находиться неподалёку и, конечно же, беспрестанно молиться. В такие моменты всё, что Консуэло могла сделать — лишь молча обнять Альберта и не отпускать до тех пор, пока ему не станет хотя бы немного легче.

"Это своеобразная миссия, которая мне досталась, — была уверена Консуэло. — И это божий закон, который нельзя обойти — если кому-то не хватает стойкости, энергии, возможностей, смелости для поддержания первородного состояния души, которое вдохнул в нас бог, то в другом месте появляется избыток первозданной любви, добра, милосердия и естественного для человека стремления к новым знаниям и умениям — так происходит восстановление гармонии. Ради сохранения священного равновесия на плечи избранных без их согласия ложится ноша, порой превращающаяся в неподъёмный камень на шее..."

И ещё счастливее она почувствовала себя, когда поняла, что, кроме того, ей дарована возможность бесконечно познавать многочисленные грани личности этого человека, и даже за испытываемые в связи с этим тревогу и страх Консуэло была благодарна провидению. Но вот только почему бог выбрал её? — ничем не примечательную девушку, без роду и племени, лишь беззаветно любящую музыку... — разве последнее могло служить причиной? Этого слишком мало. Она, по сути, тоже считала себя приверженкой одного только театрального искусства, не желая заниматься в жизни больше ничем. Но это не было сверхидеей, Консуэло знала меру в пении и танцах, в большинстве случаев отдавала себе отчёт в каждом слове и действии и не была склонна к приступам столь сильных чувств и стремлений, затмевающих весь остальной мир.

Всё это время она неотрывно следила глазами за Альбертом. Постепенно её начала одолевать дремота, бороться с которой Консуэло пыталась тщетно — что можно было понять: в течение предыдущей ночи она спала очень мало, терзаемая противоречивыми чувствами. Вскоре она заснула, оставив Альберта на волю провидения, словно уставший ангел-хранитель.

Очнувшись через несколько часов от внезапно наступившего забытья, едва придя в себя, она заметила его бледный профиль в проёме открытой двери. Эту бледность Консуэло не могла перепутать ни с какой другой — слишком часто за прошедшие годы она видела на его лице предвестие обморока. Консуэло пришла в ужас, поняв, сколько времени Альберт провёл без отдыха. Не медля ни секунды, на бегу поправляя волосы и одежду, она поспешила в дом. Когда Консуэло подошла ближе к Альберту, то увидела, что его кожа стала совершенно белой, бескровной. Кто знает, может быть, он уже пережил потерю сознания, встал, собрав неизвестно откуда взявшиеся силы, и вновь занялся работой — он вполне мог поступить именно так.

Когда она одними кончиками пальцев тихо прикоснулась к плечу Альберта, от неожиданности он вздрогнул и обернулся. Взгляд его был каким-то погасшим, в нём уже не было прежнего блеска. Положив руки на плечи Консуэло, Альберт попытался вывести её, говоря:

— Осторожно... Ты можешь пораниться...

Весь пол был усыпан опилками, а в воздухе клубилась древесная пыль. Но Консуэло не обратила внимания ни на слова Альберта, ни на беспорядок, царивший повсюду, и не сделала ни шагу обратно.

— Ради бога... Я не хочу потерять тебя..., — в её голосе и взгляде читались страх, неописуемая тревога, отчаяние и мольба, к глазам Консуэло готовы были подступить слёзы.

Было видно, что он едва стоит на ногах и, как бы пытается удержаться — она почувствовала это, потому что Альберт бессознательно схватился пальцами за одежду Консуэло, и сквозь тонкие рукава та почувствовала, как ногти Альберта вцепились в запястья. Инстинктивно сняв его руки со своих плеч, она взяла его ладони в свои. Альберт вновь с силой вонзил пальцы в её ладони, и Консуэло содрогнулась, ощутив боль и холод льда. Альберт наконец осознал, что причиняет ей боль.

— Прости меня...

Он опустил руки, неосознанно схватившись за спинку готовой кровати. Уже закрывая глаза и теряя сознание, Альберт резко опустился на ложе. Консуэло, не отпуская его рук, села рядом на пол.

Наконец Альберту удалось превозмочь головокружение и открыть глаза.

Ей было страшно представить, что могло бы случиться с ним, если бы она пришла несколькими мгновениями позже — ведь слева уже были острые края массивной кровати, а неподалёку справа лежали части стола, которые предстояло собрать воедино.

— Ты же можешь умереть... Как мне остановить тебя? — она с мольбой смотрела на Альберта.

— Высшие силы торопят меня... Они не простят мне промедления... Я должен им подчиняться...

— Но зачем им это нужно? Как и то, чтобы ты рисковал своей жизнью? Разве ты не боишься потерять её? Почему они не думают обо мне? Почему причиняют боль тебе и мне? Попроси их пощадить тебя — хотя бы ради меня и наших будущих детей!

В ответ Альберт лишь, закрыв глаза, обнял её.

Консуэло понимала, что им руководит какое-то помутнение разума на грани осознавания реальности и голоса духов истории прошлых лет, и что поэтому сейчас не стоит мешать ему — иначе энергия, каким-то чудом сохранявшаяся в душе и теле, может уничтожить его изнутри, сжечь. А бесполезный спор и непоколебимый протест только усилит её власть. И она нашла в себе мужество оставить его, отдав всё на откуп небу, а сама, по обыкновению, встала поодаль, напротив окна — чтобы держать Альберта в поле зрения — и стала горячо молиться.

"Возможно, я слишком эгоистична, но я прошу тебя, Господи — не забирай его сейчас, хотя и понимаю — Тебе необходимы жертвы для того, чтобы на небесах появлялись ангелы... Я хочу насладиться счастьем... Я верю, что когда-нибудь ты навсегда вдохнёшь в душу Альберта покой и гармонию... Ведь ты создал людей для счастья — так позволь и нам познать его..."

Консуэло не успевала вытирать потоки слёз, лившиеся по её лицу, и они мешали чётко видеть Альберта, но сквозь пелену Консуэло угадывала его силуэт и понимала, что он все ещё стоит на ногах и может что-то делать.

В какой-то момент она заметила, как её супруг, шатаясь, направляется к дверям. Вновь спеша на помощь, она увидела, как уже перед самым порогом тот схватился за край проёма, остановился, прикрыл глаза и опустил голову. Она была готова поймать Альберта в свои объятия, хотя понимала, что не выдержит тяжести, и они оба упадут на землю и получат увечья, но не видела другого выхода.

В последний момент ему удалось удержаться, чтобы не рухнуть прямо в её руки. Консуэло положила мгновение назад протянутые ладони ему на плечи, чтобы не позволить ему вновь потерять сознание. Альберт сделал ещё один шаг, уже свободно, без опоры.

— Всё... Готово... — глухим, хриплым голосом, почти шёпотом произнёс он.

Слова прозвучали так, как будто бы он сообщает какое-то ужасное известие — словно где-то на Земле разверзся ад и все чудовища, населяющие его, вырвались на свободу, и от них нет спасения — остаются только горькая безнадёжность и обречённость на смерть, они были похожи на беспощадный приговор.

Но вместе с тем напряжение было предельным, казалось, Альберт был сам не свой, он словно не осознавал реальность, не верил в то, что завершил грандиозную работу, перед его глазами стелился туман.

— Спасибо, — прошептала Консуэло, слегка улыбаясь.

Искренняя благодарность чувствовалась в её голосе, а в глазах стояли тихие слёзы облегчения и радости. В душе она благодарила бога за то, что он сохранил жизнь Альберта.

Он протянул руки и хотел взять её ладони в свои, но, повинуясь неожиданному порыву, просто обнял Консуэло. Когда она закрыла глаза, обвивая руками супруга, два тонких ручья скатились по её щекам. Так стояли они — несчастные в прошлом люди, нашедшие утешение друг в друге — несколько минут.

Консуэло приходилось слегка тянуться, чтобы достать до плеч Альберта, а ему — наклоняться. И это представало символичным — Консуэло навсегда останется духовно чуть ниже своего друга, но это её нисколько не задевало. Потому что она знала: Альберт — особенный человек, таких людей больше нет, а если и есть, то очень, очень мало, а тщеславие не было свойственно Консуэло. К тому же, Консуэло понимала, что, если и она безраздельно пойдёт по тому же пути, то их нынешняя жизнь очень быстро неизбежно разрушится, и им придётся добровольно уйти из этого мира, так как они больше не смогут нести в мир идеи справедливости, добра и счастья. Кто-то ведь должен поддерживать физическую сторону существования, и ей с самого начала без лишних размышлений было ясно — бытовые вопросы лягут на её плечи. И Консуэло не укоряла его за это.

Альберт, всё ещё чувствуя головокружение, первым мягко и медленно отпустил Консуэло и, не поднимая глаз, не говоря ни слова, нетвёрдыми шагами направился к тому месту, где была расстелена забытая с утра шаль. Она с беспокойством провожала его взглядом.

На деревьях по-прежнему не шевелился ни один лист.