Бытие определяет эго

Сколько себя помнил Колька, его воспитанием занималась мать. Отец месяцами не жил дома. То по направлению военкомата убывал в составе сводных автобатальонов на уборку хлебов в целинных землях, то вербовался водителем на великие сибирские стройки. Мать говорила, что «цыганил» в чужих землях. А он, бил себя в грудь, доказывая, что поднимает целинные земли и строит сибирские заводы, создавая тем самым экономическую мощь государства. Постарев, ещё какое-то время «убывал в сезонные командировки», но уже под предлогом повышения благосостояния семьи.
Каждый раз, по возвращении, мать отсылала его проверяться. Отец ворчал, но шел. Эти первые три-четыре дня он спал не с мамкой в их маленькой комнате, а в большой проходной. Колька на своем диване, а отец напротив у печки на матрасе. Зачем? Николай понял много позже. Но ни разу отец не требовал этого от матери.
Когда отец возвращался, как помнит Колька, ругал всех и вся. Коммунистов - за пустословие и лицемерие. Начальство - за бесхозяйственность и «бардак» на производстве.
- Всё враньё! Циферки в сводках и отчетах! – кричал он, выпивая с друзьями на кухне. - На кой чёрт это соцсоревнование за экономию стройматериалов. Строители треснувшие железобетонные конструкции списывают и в землю закапывают. Если они отдадут или продадут частникам, их посадят! Бетонщики торжественно принимают соцобязательства экономить цемент, песок, щебень. Мы им возим, возим. А потом всё сэкономленное они бульдозером в землю заравнивают. Нахрена такая экономия? Если я сэкономленную горючку продам, меня посадят. Каким умом это можно понять? Кому это выгодно?
Справедливость отцовых возмущений Колька осознал много позже, когда сам стал участником соцсоревнований за экономию и рачительное использование ресурсов. Непонятные ранее и пропускавшиеся мимо ушей отцовские наставления стали обыденностью в его взрослой жизни.
А жизнь - дорога. Не всегда прямая и ровная. Но первые годы тебя по ней ведут сначала родители за ручку, затем учителя и наставники, «положив руку на плечо». Не всегда эта рука бывает мягкой и теплой, но так или иначе во взрослую жизнь выведут. А дальше дорога неизведанная, ухабистая, с поворотами, разветвлениями и перекрестками. Ну, ни дать, ни взять - дельта Волги. И все туманом скрыто. Куда идти, где свернуть и в которую сторону. Тебя вывели, направили, но что у тебя в руках: путевка в жизнь со штампом «годен» или лишь наставление с записью, что ознакомлен?
Отец делами сына не интересовался, в его проблемы не вникал. Много не пил: за обедом рюмочку и иногда вечерами «по чуть-чуть с устатку». Тогда-то, если Колька мозолил глаза, наставлял его на «правильное понимание жизни».
- Вперед не лезь. Чуть что, «первых» и на плаху первыми тащат. И трусом не будь, обид не прощай. Не получается кулаками, после отыграйся. Чтоб знал тот падла, что ты не слабак.
Мать тоже наставлениями не докучала. «Кормилец» деньги по почте присылает исправно, сын сыт, обут, одет, и учителя не жалуются. Если вляпается Колька куда, так отчитает на будущее:
- А ты чо ему поверил-то. Ты гляди маленько, чему тебя научают.
«Научали» Кольку пацаны во дворе, одноклассники, да и каждый встречный-поперечный. Всякое бывало, всего хватало: и слез, и шишек, и улыбок, и радости.
А когда начал Колька понимать, что мальчики и девочки это противоположного пола существа, в этой сути пришлось разбираться самому и при непосредственном участии одноклассника друга Сашки. От него-то Колька и черпал первые познания в половом вопросе.
Сашке жилось хорошо, у него две старших сестры. Они и сварят, и приберут, и помоют. Если сестры просили помочь или что-то сделать за них, Сашка требовал плату. Поэтому у него всегда имелись при себе или деньги на кино, или разные вкусности. А однажды в восьмом классе даже похвастался, что старшая Зинка научила его целоваться. С Сашкиных слов это, оказывается, не так уж и просто.
«Дружил», как тогда называлось, Сашка то с одной девчонкой, то с другой и даже одновременно с двумя-тремя из разных школ. Как-то так получалось, что девчонки считали его «своим парнем». А Сашка рассказывал, что они думают о парнях больше, чем мальчишки о девчонках. Причем сверстникам предпочитают старшеклассников. Эти и на школьные вечера, и на танцы во дворец культуры проведут. И ни одна местная шалава слова против не скажет, и среди одноклассниц авторитет. А в девчачьих туалетах разбираловки из-за парней, якобы, бывают похлеще, чем у пацанов.
Но таких познаний не хватало. Запросто знакомиться с девчонками Колька не умел, стеснялся, слыл неуклюжим, и успехом у них не пользовался.

Первый урок Колька получил летом после первого курса техникума.
Митька, бывший одноклассник, предложил «романтическое лето», поработать матросом на теплоходах местных пассажирских линий. Его отец работал в речном порту и помог «романтикам». Дело сладилось - одного матросом на один теплоход, другого - на другой.
Работа понравилась. Новые места. Новые люди. Команда теплохода разновозрастная, но дружная. Старшие на судне: капитан, капитан-дублер, штурман. Три рулевых-моториста (рульмотами их звали) и столько же матросов. Три вахты: вахтенный начальник, рульмот и матрос. Вахты «восемь через восемь». Рейс – двое суток. Два рейса отходил, два дня дома. Освоился быстро.
Был на судне еще один человек, не прописанный в судовой роли. Виктор практикант с последнего курса речного училища. Занимал отдельную каюту, вахты не стоял. Парень молодой, из себя видный. Но команда относилась к нему почему-то настороженно, как к неизбежной докуке. Как к родинке на носу: и докучает, и удалить нельзя. Заметил Колька, место в своей каюте практикант предоставляет женщинам, которым не хочется коротать ночь в общем салоне третьего класса. Интересно, за плату или за интим? И как он их находит?
Попробовал сам и, о радость, получилось. Вечером подошел к одиноко стоящей на палубе молодой женщине, слово за слово, познакомились. Холодно. В кубрик бы ее увести, но там спит-отдыхает между вахтами второй матрос. Предложил укрыться в коридоре первого класса. Согласилась. Колька каюты проверил, может, хоть одна случайно открыта. Нет, заперты все. Прижал даму к стене, чмокнул пару раз в щёку, в губы. В кино так видел. А она поняла, что мальчишка ещё не целованный. Ну и научила, как надо. Больно губы-то было, а смолчал. Ободренный, дал волю рукам. Попробовал задрать юбку, не получилось. Узкая очень. Расстегнул кофточку. Ручонки его шаловливые под блузку пустила, а расстегнуть бюстгальтер не дала: «Ага, сейчас. А застегивать кто будет?». Куда там застегивать. Он расстегивать-то не знает как.
В школе тискал девчонок по углам. Те отбивались, визжали. Какие там лифчики, трусики. В кино для взрослых, куда Кольку стали пускать год назад, женщин в бюстгальтерах показывали, а как эти всякие пуговки-крючочки на ощупь расстегивать, нет. Стянул бретельку с плеча, чмокнул в нечто упругое, что чашечка оголила. Аж дрожь по телу.
А у самого уже мечты-планы. Через полчаса будить сменщика на вахту. Тот Кольку сменит и с ноля часов до восьми утра матросская каюта в его распоряжении. И там всю ночь с ней…
Как гром средь ясного неба трижды звякнул колокол судовой сигнализации. Это значит, что вахтенного матроса вызывают в рубку. О, черт!!! «Подожди тут», - и метнулся по лестнице наверх.
В рубке один рульмот Ильич. Капитан куда-то вышел.
- Колька, ты, как я заметил, деваху из Рябинино клеишь. Поди, уже и облапал всю. Кстати, ее Тамарой зовут. Через час сменишься и в каюту поведешь? Она, конечно же, согласна. Так имей в виду, она с мамкой едет.
- Ну и что?
Откуда Ильич узнал про «деваху», да еще и имя знает?
- А то, что Томка с тобой и в каюту, и в койку. А через часик, мамаша её туда же заявится. Всплеснет радостно руками, поздравит: «Совет вам да любовь» и тебя зятьком повеличает.
- Ага, щас! Обломается.
- Это тебя обломают, если заерепенишься. Вахтенного призовет, кэпа поднимут, чтобы засвидетельствовать или ваше обоюдное согласие, или факт свершенного тобой насилия. А то и справочку о беременности через пару месяцев предоставят. Вот тогда тебе от ЗАГСа никак не отвертеться. И пойдешь ты в армию женатиком-папашей. А Томка с ребеночком будет у твоей мамы в городской квартире проживать. На выходные к своей в деревню будет ездить и опять же с нами в матросской каюте. Как тебе такой расклад? Готов ты к такой жизни?
Что-то худо стало Кольке. Уж больно сюжет, рульмотом нарисованный, показался реальным.
- Так что выбрось это из головы. Сменишься, бегом в каюту и спасть. Иди, смену буди.
Ошарашил Ильич. Но авторитет старого рульмота в экипаже непререкаемый. Обманывать не будет. Пошел смену поднимать.
Перед тем, как отправиться на отдых, прошелся по палубе вдоль окон салона третьего класса. Из темноты каждое окно освещенного салона, как телевизор. Тамара сидела у окна противоположной стены и о чем-то разговаривала с толстой теткой. И вправду мамка ее?
В восемь утра снова на вахту. В девять точно по расписанию прибыли в порт. Пришвартовались. Приняли с дебаркадера мостки. Пассажиры пошли на выход. Тома вышла с той же толстой теткой. На него сизогубого даже не глянула. Синева от засосов сошла с губ только через двое суток.
В детстве Колька насмотрелся на мух, сдохших на сладкой липучке. Значит, за «сладкое» может потребоваться и поплатиться? Сообразил, от какой беды отвел его рульмот Ильич.

А в сентябре второкурсников отправили в колхоз на уборку картофеля. Расселили по пять человек в дома к одиноким старушкам. На зернотоке в том же колхозе трудились фабричные работницы.
Студенты получают знания в аудиториях, а познают жизненный опыт в общежитиях. Проинформированные старшекурсниками, парни везли с собой в колхоз дрожжи и сахар. Отдавали хозяйке и через положенный срок, отправляясь в клуб, подбодрялись бражкой. У соседа их деда Гриши, тоже наученного опытом, именно в это время вдруг возникали какие-то вопросы к их хозяйке. Он заходил в избу, садился недалече от стола и заводил беседу. Обращался как бы к соседке, а сам старался привлечь внимание со стороны ребят. Те втягивались в обсуждение и, как-то вдруг на столе оказывалась лишняя кружка, в которую тут же наливали деду Грише. Тот и не скрывал радости. Про девок деревенских все расскажет: у которой что, у которой как, а на которую и глянуть не моги. У нее ухажер серьезный. Чуть что, ноги пятками наперед вывернет.
- А вообще-то, я вам скажу, молодежь, невест надо выбирать по коленкам. У которых круглые, тех и сватать надо. А у которых острые, то ни-ни. Вредные и злющие бубут бабы, паси Господь.
- А ты-то старый, что ж на своей Настюхе женился? У неё ж, что коленки, что локотки с плечами кочерыжками торчат.
- Вот потому и учу недокормышей, что опыт горький имею и им научен.
Хозяйка дома, в котором проживал Коля с товарищами, рассказала как-то: «У сестры моей четверо фабричных на постое. От, шала-авы. Я им говорю, что ж вы, девоньки, честь смолоду раскидываете. Жизнь-то свою так, ведь, не устроите. А они: «Ты бабка за свою жизнь с мужиками нае-жилась? Вот и мы хотим нае-житься». Ишь, чо удумали… Ты сначала замуж выйди, детей роди, подними их, а там уж и е-жибись сколько хочешь».
Странно было слышать такое Николаю, непривычно. Во-первых, стремление девчонок «успеть нае-житься». Какой интерес их под мужиков толкает? Во-вторых, как так можно - выйти замуж и е-живаться с другими, коли семья - это святое?!
Присмотрелся к тем девицам, о которых бабка поведала. Почему бы которую из них не пое-живать, если им так хочется? А они с виду нормальные советские женщины, про которых в журнале «Работница» пишут. Обложки журналов с такими фотографиями Колька в юности отрезал и прикалывал кнопками к стене у дивана. И не заметно как-то, что к мужикам липнут.
Попробовал, было, наладить отношения с одной, отшила. Другая обсмеяла: «Что, мальчик, семя решил по ветру пустить?». Как холодной воды в лицо плеснула.
Повезло со следующей. Сама покинула с ним клуб во время танцев, без лишних вопросов «куда и зачем» дошла до сеновала и с легкостью поднялась по лестнице. Колька фонариком посветил, уютно улеглась на расстеленный по сену наматрасник.
Как отвалился Колька, шепот в ухо: «Милый, теперь я твоя навеки».
И Кольке стало страшно. По-настоящему.
Годом раньше ему приходилось «глотать кишку». «Кишка» - длинная тонкая резиновая трубка для забора желудочного сока в поликлинике. Медсестра сует ее конец тебе в рот, на счет «раз-два-три» проталкивает в горло и бесцеремонно толкает эту самую «кишку» в твое нутро по пищеводу. А тебе и противно, и блевать охота, и слезы из глаз, а не скажешь: «Хватит, прекрати». Остается только сопеть носом и тоскливо думать: «И нафика я на это согласился».
Вот и тут: страх вползал в него словно резиновая «кишка»: противно, непреклонно, невозвратно. В голове крутились варианты ответов: «Почему навечно? Не надо навечно» или «Извини, дорогая, мы так не договаривались». Ответов злых, неправильных. А правильный: «Милая, я тоже рад нашей встрече!» застрял в горле.
Видимо, она восприняла молчание, как знак согласия.
В сумраке наблюдал, как она встала, подтерлась трусиками и, подняв куртку, сунула их в карман. Одернула платье. Накинула куртку:
- Проводи, - и направилась к лестнице.
Посветил фонариком. Спустились по той же лестнице. Провожать-то, проулок между огородных изгородей до соседней улицы. Он молчал. В горле - сушь, и драть его словами не хотелось. Почему молчала она, не знал. Поцеловала в губы горячо. Чуть поджал их, чтоб к утру не посинели.
Он вдруг осознал, что вторгся не только в чужую плоть, но и в чужую жизнь, чужую судьбу. Вторгся в чужую, а поломал свою. Получается, что сейчас эта не то Любка, не то Людка, а девчонки в клубе так и вовсе пару раз Люськой окликнули, будет распоряжаться не только его телом, но и его мыслями, планами. Не только мелькать перед глазами «туда-сюда», как говорил доктор Лукашин в известном фильме, но и строить его жизнь не как хочется ему, а как удобно ей. И при этом он ничего о ней не знает.
А может, перефразируя общеизвестное, мы действительно в ответе за того, кого поимели?
Как-то осенью, возвращаясь из школы, Колька нашел котенка. Рыжий маленький комочек сидел в траве под забором и жалобно пищал. Пройти мимо никак. Дома налил в блюдце молока и покрошил хлеба. Котярка вылизал все. Колька добавил. Тот и добавку съел. Отвалившись, смешно переваливаясь на хилых лапках, перебрался под кровать, где и обдристался. Еще и поссал на половик пару раз до мамкиного прихода. Её приговор был суровым: «Ты его приютил, ты за него и отвечай». Колька полез под кровать с мокрой тряпкой.
На зиму Мурку (половую принадлежность определила мамка) пустили в избу. Отец сколотил и наполнил песком ящичек. По малому кошечка ходила в песок, а по большому — под кровать. Уходя в школу, Колька выбрасывал ее в сени.
К лету мамка купила цыплят. Большую картонную коробку с ними накрывали старой тюлевой занавеской, прижимая от ветра дощечками, и ставили во двор на солнышко. Мурка любила сидеть на досочках и смотреть, как внизу суетятся желтенькие комочки. Подросших цыплят подсадили к пестрой курице-квохтушке, и они под ее приглядом бегали по двору. Пропал один, потом другой, затем третий...
Как-то утром сосед Хромой Володя, возвращаясь с рыбалки явно выпивши, хитро подмигнул сидящему на лавочке Кольке и пропел, как ему, наверное казалось, задушевно: «Где ты, моя Мурка, где ты, дорогая?». А она исчезла.
Случайно узнал Колька, что Хромой Володя, получив от матери «чокушку», унес Мурку с собой на берег. Там привязал ей камень на шею и бросил в реку.
Жалости не было. Отвечать за пригретую им Мурку он устал.
Два дня Колька не появлялся в клубе. На третий, возвращаясь с поля, зашли на ток. Парни позубоскалить с фабричными, а он так, за компанию. К нему тут же подлетела Любка-Люська: "Что в клуб не ходишь?". Пожал плечами: "Приду". Там все и решилось. Слезы, истерика, угрозы разборками с её старшим братом по возвращении в город.
А в понедельник половине фабричных прислали подмену, и его "проблема" убыла в город.
С глаз долой - из сердца вон. Но недавний страх прочно засел в Колькином мозгу.

После техникума — в армию. После армии — в институт.
Добила Кольку студенческая вольница, где каждому «этот сват*, а тот молочный брат**». Оказалось, что самостоятельность и вольность особенно для студентов, проживающих в общежитиях, богата не всегда приятными сюрпризами. И если порцию «Трихопола» или таблетку «Метронидазола» можно было выменять у старшекурсников на пачку сигарет, то от более серьезных проблем приходилось избавляться в стационарах. И как ни рассказывал вновь появившийся после месячного перерыва на занятиях студентик, что лечился от воспаления лёгких, всем было понятно, что этот месяц он провел в венерологическом диспансере. Колька слыл смышленым малым, предпочитал учиться на чужих ошибках, и столь сложные жизненные ситуации его миновали.

Дальше жизнь сложилась так, что женившись по любви, об удовольствиях на стороне он не думал. Заводить романы с сотрудницами стеснялся, так как у многих тут же трудились их мужья. Крутить любовь с матерями-одиночками опасался. И опять же тот самый страх, испытанный в юношеские годы. Он выползал всякий раз, когда глаза женщины лучились ожиданием счастья, учащенно вздымалась грудь и обвораживала улыбка. Боязнь того, что некая дамочка, удовлетворив свою похоть, взбаламутит тихий омут его семейной жизни, делала его косноязычным, пассивным и гасила либидо.
Да, понимал он, запретный плод сладок... Но не слишком ли высока плата за пару минут сладострастных судорог?
Так песнь его сложилась. А из песни слово не выкинешь.

* Сват (студ.) - студент, познакомивший тебя с девушкой.
** Молочные братья (студ.) - студенты, переспавшие с одной и той же студенткой.