СМЕЛЫЙ

Мы сидели у костра за завтраком, когда прибрела какая-то собака. Не то что прибрела, а так, остановилась поодаль. Да и не собака вовсе, а чёрт знает что. Тощая, в репьях, неопределённой грязно-белой масти, она злобно скалилась и трусливо пятилась в ответ на любую попытку общения, и стоило нагнуться, как в панике отскакивала назад. Даже брошенные кости не могли заставить её приблизиться, и она опасливо брала лишь те, что отлетали подальше.

Мы с Таней плыли на моторке по Ахтубе в дельту Волги, а здесь просто ночевали на берегу. Берег нежилой, островной, и непонятно, откуда здесь взялась собака, причём не енотовидная, а нормальная, хоть и очень драная. Постепенно мы всё-таки познакомились и назвали её Смелый, отчасти в издевку, а отчасти по имени похожего пса, жившего у меня в школьные годы. К нашему удивлению, на это имя она реагировала, и мы решили взять её с собой. Однако при загрузке в лодку бестолковый пёс больно укусил Таню за руку. Мы обиделись на такое коварство и уехали без него.

Но Смелому, видно, понравилось производить на нас впечатление. На следующую стоянку, километрах в двенадцати ниже по течению, он поспел как раз к ужину. Целоваться мы не стали, но его внезапную преданность и поразительный пробег через острова и протоки вознаградили угощением, с удовлетворением замечая, как поджатый хвост норовит загнуться крючком, а на морде вместо оскала появляется слабое подобие улыбки. Больше он не кусался и добровольно поехал с нами в лодке.

На другой день он уже позволил помыть себя щёткой с мылом и стал белым и красивым, но остался тощим и хронически голодным. С удовольствием он уплетал даже арбузные корки, не говоря про рыбьи кости, а то принимался грызть дохлого осетра или гоняться за чайками.

Не всё получалось гладко в наших отношениях. Однажды мы закусывали в лодке на некотором расстоянии от берега. Смелый, резвившийся на берегу, заметил такое дело и решил присоединиться к трапезе. Приплыл, вскарабкался в лодку и влез, мокрый, прямо на мою сложенную одежду. Никаких манер! Я рассердился и бросил его обратно в реку. Обидевшись, Смелый уплыл на берег, и мы долго уламывали его ехать дальше, пока он не соблаговолил меня простить и не вернулся в лодку.

В Астрахани мы остановились у родственников, подремонтировали моторы, оформили охотничьи документы, получили пропуск в заповедник и поехали в сторону моря. Остановились на ночлег под громадной раскидистой ивой.
Утром нас разбудило стадо бычков, припёршихся невесть откуда. С тупым видом они наступали на лагерь, пожирая всё на своём пути и не обращая внимания на наши протесты. Не помогали даже палочные удары, и мы были близки к отчаянию: ведь всё потопчут и сожрут!

Но тут неожиданно вмешался Смелый. Белым лающим вихрем он бесстрашно налетел на бычков, хватая их за ноги, быстро обратил всё стадо в паническое бегство и вернулся довольным победителем.
Мы стояли, разинув рты. Как, это наш забитый, трусливый Смелый, который едва научился тихонько рычать на посторонних? Вот это да! О такой собаке мы и мечтать не смели. Мы уже хотели устроить ему торжественный приём, но он, подбежав на наш зов, только фыркнул: подумаешь, мне это раз плюнуть! – и убежал обратно, демонстрируя свой звучный лай замешкавшимся среди деревьев бычкам. Пусть знают, кто теперь здесь хозяин!

В заповеднике нас приняли, как родных, повезли на плантацию цветущего лотоса, поводили по музею и вольерам, а вечером пригласили в кино. Мы поставили на берегу палатку и пошли в клуб, несколько беспокоясь за оставленные без при-смотра моторы, ружья и фотоаппараты.

Смелого в клуб не пустили, и он некоторое время сиротливо лаял за дверью, смущая немногочисленную публику, а по-том затих. Мы впервые оставляли его в посёлке одного и опасались, что он убежит. На наш взгляд, собачьего интересу тут было куда больше, чем в нашей крохотной тарахтящей лодчонке. Но когда мы в глухой темноте вернулись к палатке, он мирно спал, свернувшись белым калачиком у самого входа и охраняя наш домик. Умилившись, мы обласкали его и угостили сахаром.

На другой день поехали искать подходящий для жизни необитаемый остров среди необъятных водно-лесных просторов дельты. Наконец, нашли отличный бережок, поужинали и забились от наседавших комаров в палатку, а бедный Смелый всю ночь фыркал, борясь с ними снаружи.
Мы твёрдо стояли на том, что в палатке собаке не место, если она претендует на роль сторожа. И Смелый добросовестно выполнял свою работу. Внезапно среди ночи он принимался сердито лаять, вынуждая нас выбираться из палатки с оружием в руках. Так было неоднократно, но мы никого не видели.

Может, это у него потребность в самовыражении? Но почему именно ночью? Ведь днём он не лаял. Или он так понимает охрану спящего лагеря? Мол, что за охрана без лая! Чистая халтура. Никакой кормёжки не оправдаешь.

Но однажды в тростниковой чаще нашего острова чётко раздались тяжёлые шаги и хлюпанье воды под сапогами. Смелый кинулся вперёд, остервенело лая, потом отступил, вздыбив шерсть на загривке и загребая землю когтями. На наши окрики никто не отзывался, шаги удалились, и Смелый постепенно успокоился. Зато в другой раз не успокоился я и после нескольких окриков выстрелил картечью в сторону кустов на другом берегу, куда целенаправленно и злобно лаял Смелый.

Да, теперь от его прежней запуганности не осталось и следа. Не знаю, как без нас, а с нами он вообще ничего не боится. А нам с таким сторожем тоже можно не беспокоиться.

Оставаться один в лагере он не любил, просился с нами в лодку. На ходу стоял вперёдсмотрящим на гладкой и довольно скользкой носовой палубе, а после бессонной ночи норовил свернуться между нами калачиком, непременно на сложенной одежде. Спать в лодке под мерное урчание мотора он обожал: никаких тебе комаров, да ещё и славно покачивает. Бывало, на-валим на него, спящего, всякий хлам, только нос торчит, да и с того верёвка свисает. Если при этом на нём ещё надеты солнечные очки, то совсем смешно.

Но, боже, как безошибочно он чувствует нашу любовь и с каким удовольствием переносит наши шуточки! Зато ближе к вечеру мы ему вздремнуть не давали, а то хитрый больно – отоспится, а ночью бузит, не давая спать хозяевам.

Как-то раз его мирный сон в лодке был нарушен моим внезапным дуплетом. Он даже упал с лавки и забился в тёмный носовой отсек, а на другой день решительно отказался с нами ехать, как мы его ни звали. Вы, говорит, стреляете, я лучше лагерь покараулю. Так и сидел несколько дней в одиночестве.

Зато когда мы возвращались, радости его не было предела. Едва заслышав наш мотор, начинал гортанно орать, а когда мы вылезали на берег, визжал, уморительно морщил нос, кувыркался и бешено носился по острову, ломая кусты и вырывая дёрн на разворотах.

Однако скоро оставаться ему надоело, и он смирился с кошмаром внезапных выстрелов. Ладно, говорит, стреляйте, я потерплю. А то одному уж очень тоскливо.

Как-то утром, пока мы спали, Смелый, не дожидаясь завтрака, съел мыло, изгрыз зубные щётки, нанёс тяжёлые увечья расчёске, рваные раны зубной пасте, крему для рук и мешочку, в котором всё это лежало. За что был бит остатками мешочка, обруган и оставлен на острове в одиночестве.
Когда вернулись – дома встретил извивающийся и извиняющийся преступник, который был прощён и обласкан, поскольку морщил нос, фыркал и катался по земле в приступах любви и преданности.

Однажды он переусердствовал при поглощении осетрового супа и приболел животом, в результате чего был вынужден снова остаться на острове, а когда мы приехали, так верещал, что захлёбывался в собственных звуках, явно стараясь что-то выговорить по-человечески. Видимо, хотел рассказать, что тут без нас происходило.

В последнее время у него вообще наблюдаются попытки членораздельной речи. Он уже почти аргументирует, мобилизуя все резервы своего голоса и мимики. И читает привезённые из посёлка газеты: вклинивается между нами и старательно водит чёрным носом по тексту, изо всех сил притворяясь грамотным.

Желудок он вылечил, напившись крепкого чаю, который ему так понравился, что он попросил добавки. С тех пор стали заваривать на троих.

Так жили мы на острове, занимаясь рисованием, охотой и рыбалкой. Погода благоприятствовала, лишь один раз рискнул побрызгать дождик, загнав нас среди дня в палатку. А Смелый спрятался между палаткой и деревом и так уморительно сопел и храпел, что мы давились от смеха.

Как-то вечером наша протока дважды подверглась мощному встряхиванию какой-то гигантской белугой. Всплески были, как от падения в воду подбитого самолёта, а волны – как от торпедного катера. Смелый, обычно не обращавший внимания на всякие рыбьи шалости, на этот раз кинулся на место преступления, заливаясь яростным лаем, но нарушитель благополучно скрылся.

На другой день к нам заехали два инспектора рыбнадзора. По поводу всплесков, потрясших наши мирные воды, они подтвердили, что это белуга. Такая однажды тащила их лодку, словно загарпуненный кит, насилу отделались.

Поинтересовались они и нашими этюдами, разложенными для просушки по кустам. Пока мы мирно общались, Смелый глухо рычал, и я придерживал его, сжимая ногами вибрирующие бока. Но когда один из гостей протянул руку к этюду, он вырвался и вцепился зубами в его резиновый сапог. «Да, – говорят они, – сторож у вас хоть куда. Мы тут как-то без вас заехали, так он нас даже из лодки не выпустил». Ах вот о чём он пытался рассказать, когда оставался здесь один! А мы, бестолковые, не поняли.

Постепенно между нами сложилась полная гармония и взаимная любовь. Стоило нам уютно и праздно расположиться – у костра ли, на лужайке, в лодке – Смелый непременно при-страивался рядом или вовсе лез на ручки, как маленький. Я его обниму, он уткнётся мокрым носом мне в ухо, а Таня на нас умиляется. Говорит, картинка просто идиллическая. Теперь это уже совсем другая собака. Красивая, держится с достоинством, глаза блестят, язык висит, шерсть пышная, погустела и даже порозовела в глубине, – прелесть, а не собака.

Отпуск кончался, приближалось и расставание со Смелым, которого взять нам было некуда.. По дороге мы несколько раз пытались выпустить его на волю в прибрежных посёлках, но он, резвясь с другими собаками, без труда засекал наш тайный отъезд и на ходу впрыгивал в лодку. Мы ему были дороже всех собак на свете.

Пришлось привезти его в Астрахань к родственникам. Когда погрузились в грузовик, отвозивший нас на вокзал, он упорно порывался ехать с нами, и мы обманули его, заверив, что скоро вернёмся. Долго он ждал нас и безутешно тосковал, а потом попал под случайную машину.

Это так напоминало самоубийство, что на долгие годы в нас осталось чувство вины, смешанное с благодарностью за радость общения с собакой, показавшей, как грязное, трусливое и озлобленное чудище превращается под влиянием любви и заботы в преданное, искреннее, ласковое и весёлое чудо.