Верхняя Слобода (новая версия)

От автора

Как известно, историю пишут победители. Эта повесть написана с точки зрения побежденных. А потому многие обстоятельства, описанные в ней, могут показаться непривычными, даже дикими и чудовищными. Однако автор посвятил известное время изучению данного периода нашей истории, что даёт ему право высказать свой особый взгляд на происшедшее более пятисот лет назад. Все упоминаемые в повести подробности имеют под собой те или иные вятские реалии.



...Они явились и поведали о своих судьбах. Мне осталось только успеть записать обрывки их разговоров, мыслей и чувств. Я не мог не сделать этого.

Евгений Харин





ВЕРХНЯЯ СЛОБОДА


"Здесь страх, здесь скорбь, здесь беда велика;
в распятии Христове сии круг бысть, и сё лето на концы явися".
В лето 6997-е от Сотворения Мира.


1. Дозор на Чурше

Солнце, отбрасывая длинные прохладные тени от неровностей земли, клонилось к закату. Жаркий августовский день подходил к концу, но здесь, на вершине Чуршиной горы, ещё печёт. Редкие кусты, да, иной раз, долетающий с реки ветерок, едва спасают от зноя. На выгоревшей траве среди развалин старой крепости расположились двое.

Михалко по-мальчишески вырядился как для рати: кожаный шелом и куртка с железными нашивами, лук и стрелы собственного изготовления, на поясе сабля отца, погибшего пару лет назад во время мятежа против присланного из Москвы наместника. Филипп, если не считать примкнутого к голени ремешками небольшого ножного меча и немецкого арбалета, с виду на воина не похож. Сейчас хитроумное устройство лежало в траве, и Михалко с завистью его рассматривал, постепенно подбираясь своей рукой к удобной рукояти оружия. Самострелы были у многих вятских воев, Микулицкий кузнец Станивор делал свои, но этот славился как один из лучших. Стрелы для него ковались по особому заказу. Где и когда приобрёл его Филипп, никто не знал, но, сколько помнили, оружие всегда было при нём. Вернее сказать, они всегда были вместе.
Без особой надежды Михалко спросил:
- Дядя Филип, дай по дереву стрЕльну?
- Стрелу засадишь, не достать, - занятый своими мыслями ответил ему тот, и добавил: - Тотарску кирасу с двуста шагов прошибает.
В дозоре они уже третий день. Ближе к ночи их должен проведать конный разъезд, - узнать, живы ли, да подкормить.
- За челый день никого, - вглядываясь в едва приметную отсюда дорогу на Микулицу, тихо, про себя, произнес Михалко, - а вечёра, сколь телег и народу тянулося оттудова!

Уходили, опасаясь грабежей и полона, Микулицкие посадские жители и окрестные селяне. Последними после долгих колебаний заметных даже со стороны, бросив наполовину неубранные хлеба, снялись со своих мест и Подчуршинские. Их небольшой обоз из десятка телег и волокуш сегодня чуть свет пропылил дорогу и скрылся за лесистым бугром.
Паренёк, завидев беженцев, каждый раз вчера бегал вниз расспросить, но ничего нового не узнал. Повернувшись к своему наставнику, молодой джура спросил:
- Дядя Филип, пошто угор-то Чуршой зовётся?
Вглядываясь выцветшими глазами в даль за рекой, тот неспешно начал...
- Тыщу лет назад, когда не было на Руской земле царей и князей, когда она управлялася своими родоначальниками, пришли из-под заката 12 джур вместе со старшим братом своим Онохой и построили этот угор, а на нём большой двОреч. Жили они поначалу мирно. Никто их не тревожил и сами они только меж собой поборывались в схватку. Мало-помалу им эта жизнь надоела, и вот они занялися войною и всегда-то оставались победителями, потому как метко били из своих самострелов железными бОлтами на три чумкаса. За куньими-собольими мехами ходили они на быстроногих кОнях собирать дани с чудских охотников. От продажи этого товара в дальних краях сделались великими богачами. Но вскоре явился с востока кудесник Вотан со своими джурами, построил крепость на нижнем Чулмане и задумал напасть на Оноху. Три лета воевали они, и ни один не мог одолеть. Но попал Оноха в плен, долго пытал его огнём Вотан, выкуп самосветным камням требовал. Деваться некуда, Оноха согласился, только время выпросил для сбора тех камней (он за ими братьев послал долёко), а сам-то исхитрился и бежал, да ишшо прихватил с собой Вотанову дочу и укрылся с нею в своём дворче. Возгневался Вотан, обложил их войском, но воевать не посмел, а колдовством огненным извёл Оноху и всех его джур. Погибла вместе с ними и доча его, пропали и самосветные камни... Вотан пожил на Вятке двадцать лет, потом собрал людей много и ушёл далёко на север, там прославился и стал царём, а после смерти попал на небо... По тем джурам-богатырям прозвалась гора Чуршинской - Богатырской значит, а вся земля в память о кудеснике Вотане - Вотской, Вятской по-нашему. Балакают, мол, душа Вотана где-то здесь обитает, видят его временам в золотом шеломе, красном кафтане, и с великим мечом на груди; всё клад схоронённой ишшет...
- Да, неужто клад-от не искали, столько лет прошло?! - поразился Михалко.
- Искали и не раз, но ничо не нашли, а если и нашел кто, не сознался. На городище этом много всякого люда жило. Последними были Болгарские князья. Владели они всей Арской (Вотской) землёй. Поклонялись болуанам каменым и древяным, потом обесерменились. Лет сто назад козаки-ушкойчи хитростью взяли их крепость, и перво время, пока чудь и отяков усмиряли, жили в ней. Прадеды их когда-то в Козани обитали, она ране Ушкеля звалась. Лихой народ, отец твой, Сирко, из их рода был. От тотар бежали они на верхней Чулман, да на Двину в Ноугородскою землю.
- А хитрость-то, в чём заключалась? - поинтересовался малец.
- Без хитрости взять Чуршинской городок никак бы не смочь: угор высок и окопан со всех сторон, а ушкойчи в невеликом числе были, от силы пять сотен. Потому пришли они сюда скрытно, откудава их никто не ждал. Старики сказыват, поначалу они с разным приблудным народом на верхнем Чулмане в новом Ушкое обитали, и кажно лето ходили на Козанские земли и на Сарайских тотар... В тот раз дабы Кошкаров обойти, они пришли сюда с низу, с Чепчи-реки, и стали кошем за Белою Слудою пока их лихочи не высмотрели всё, чо в городке и вокруг него делается. Внизу с полуночной стороны ворота железны были в земле устроены, а вылаз наверху, там, где сичас яма провальна. Вокруг Чуршины множество отяков селилось, и все они могли оборону держать сообша...
- Как же город-от взяли? - нетерпеливо перебил Михалко.
- Замыслили так. Когда на утре часть городского люда разбрелась по своим делам, половина войска выплыла на средину реки. Пока Аряне с отяками глазели на них, с другой стороны лихочи вверх по окопам и стенам лесничи заране изготовлены приставили и в городок ворвались. За ним торным путём остальные хлынули, а которы плыли на виду, на берег высадилися, и стали перехватывать всех, кто из города вздумал бежать или, наоборот, в город на выручку стремился. Много Чуршинского люда успело в подземелье своём затвориться. Ушкойчи лезти туда не стали, в шшемилах подземных биться не с руки. Входы-то снаружи землёй и брёвнами намертво заложили. Долго стерегли, пока тихо не стало... Сами себе смерть выбрали. Отяки и аряне со всей округи до самой зимы городок осаждали, своих вызволить хотели. Ушкойчи все те приступы отбили, а потом и сами вылазки стали делать, и перебили отяков много, и сёла их пожгли. Так без больших потерь взяли эту крепость.
- Дальше-то как было?
- До того бесермене, отяки и крестиане на Вятке мирно жили, как сичас; раздор эти ушкойчи сотворили, и встал вой на вой. С Колынских вятчан они дани вытребовали, те согласились, но зимой неждано на городок напали и всех ушкойчев с ватаманом их, Резаном, перебили. Только на другое лето ещё боле ушкойчев и ноугородчев с Вычегды привалило. Случилось это, когда Арские козаки-гараччи ушли с болгареми на Мамаево побоище, - вернулось их едва треть. Колынцам и Арским князьям и чудинам и отякам пришлось признать пришлецов. На Чурше они жить не стали, тесно и от воды далёко. Поставили новый город Микуличу и сделали его своим оплотом. Бог Микола-Бабай им помог, с его помощью утвердились. С Арскими князьями-болгареми, которы живы остались, ряд заключили: жить им на том берегу в Кара-юрте. Отяки долго противились, нападали на крестиан, пока Микуличкие городок и мольбище их за рекой не сожгли...
Много чо балакают, да не всему верь...

Михалко долго обдумывал услышанное. Потом неожиданно спросил:
- Пошто московичи нас розбойникам кличут?
- За то, что власти их противимся.
- А власть-то их кока?
- Злая, царская, чо тот велит, то исполняют. Кого золотом, землями и холопами одарит, кого живьем на кол посадит. Правды Русской у них нет, и Веча нет. Сам царь полком не ходит, слуг своих посылает, а те рады стараться, - творят, чо хотят. В войске царском всякой твари по паре: тотары крещёны и бесерменски, половчи поганы, ординчи, литва. Много руских людей. Без броней и без крепкого оружия гонят их как скотину на убой. Скоро, не приведи Бог, своими глазами всё увидим...
- Зачем царю наша земля? Богатства большого у нас нет, только меха, так мы их недорого отдаём. Слыхал, в другие страны меха наши вдесятеро дороже уходят.
- Последние мы слободны люди на всей Руской земле. Стоим как кость в горле у царя Московского. Страх ему поперхнуться. Мстит за дружбу с Шемякой, Ибрагимом Козанским, за то, што деды и отчи наши Москов и ины городы ево брали...

Разговор оборвался. Каждый думал о своём...
Много воды утекло по Великой реке Вятке, много молодецких подвигов совершили вятчане, но последние годы таяла их былая слава. Как зверь, обложенный в берлоге, сидели они ныне вдали от дорог за болотистыми труднопроходимыми лесами. После подписания кабальной грамоты, Вятка встала перед непростым выбором. Привычная к разбойному промыслу бессемейная молодёжь уходила искать свою лихую удачу в казачьих станах на Волге и Днепре. Кому-то пришлась по сердцу царская служба. Ныне те, кто остался, а это были скопившиеся на Вятке за последние годы непримиримые враги Москвы, собрались в трёх Слободских городах. Славная прежде Микулица была уже не та, оборонять её с каждым разом становилось всё труднее: вотаманов ушкуйных ватаг заметно поубавилось, - прибывшие из разгромленного Великого Новгорода боярские дети не могли их заменить. Устоит ли эта крепость нынче? Если нет, то, что тогда будет?

Наконец, юноша негромко как бы промыслил вслух:
- Чудно как! Людей тех давно нет, а слова остались: Чурша, Вятка, Чудь, Болгары, Ушкой... От нас-то како слово останется?
- ... Бог ведает, - одновременно отвечая и на все свои вопросы, произнёс Филипп...



2. Зарево

От кустов на том берегу отделилась букашка - человек! - и устремилась к реке. Когда пловец был уже на середине, Филипп, прихватив свой самострел, поднялся с земли, и на ходу бросил:
- Кого это несёт оттудова? Перехвачу на слуде.
Под берегом уже почти сумерки. Когда неизвестный устало поднимался по тропе наискось берега, сзади из кустов его неожиданно окликнули: "Чей будешь?!" Человек дёрнулся, в руке его блеснул нож, но он тут же опустил его и облегченно выдохнул: "Кожись ты, Филипп!?"
- Павел... Откуда ты?! Што в Микуличе?
- Тотар здесь нет?
- Пока не видать...
- На Волковском рубеже гостей встретили, - повалившись прямо на тропу, вымолвил Павел Градобой. - Поначалу они через засеку в Вотском лесу пробралися, но тех перебили, а после засеку подожгли. Тогда в обход через Медяное болото полезли, кто-то им тропы показал. День продержались, ночью отошли. Многих потеряли, запас стрел и пороха кончился, да, и гонеч был от Микуличкого воеводы. Сказывал, в устье Рубежничи устюжки с лодей высадились, Микуличкие не сумели их остановить, сзади могли к нам подойти. Раненых успели в Слободу и в Кошкар отправить. Воевода наш, Лазарев, тоже ранен, отказался уходить. В Микуличе мы затворилися...
- Брат-от мой Козьма, жив ли?
- Не видал живым...
- А Петруша Брагин?
- При мне упал и не поднялся...
- А Тимоша Малой, как?
- Живой, только кись руки потерял, рубанули его саблей, мыслю, уже дома.
- Ты и сам-то ранен! - Филипп разглядел на левой руке Павла грязную повязку.
- Застрелило слегка, только вот жар в теле начинается... Итти мне надо...
- Микулича-то как?
- Острогом всю обнесли и с него страшшали без передыху. Сирот (крестьян) наших наловили не одну сотню, кричать их заставили... Требуют выдать воевод головой, и присягать всем от мала до велика царю московскому. Рвы под стенами примётом (сушняком) завалили. Грозят город зажечь, сегодня решится... Мы вдвоем с братом ушли, ночью реку переплыли.
- Да разве же реку не сторожат?
- Сторожат крепко, там судов их полно. Брата свово потерял. Ждал, искал челый день... Утонул или поймали... Шёл по Арскому берегу без пути аки зверь. Теперь уже недалёко.
- Возьми, вот, ковригу, - Филипп достал из-за пазухи кусок хлеба в тряпице и протянул Павлу.
- Спаси тебя Бог!
Градобой вышел на дорогу, оглянулся в сторону Микулицы, и на ходу уминая хлеб, споро зашагал в Кошкаров.
А Филипп вернулся на Городище и коротко, без охоты, передал рассказ Павла.

* * *
Солнце давно зашло, отгорел кровавый закат, наступили сумерки. Разъезд так и не прибыл...
На едва угадываемой в темноте дороге возникло какое-то движение. Чтобы лучше разглядеть, дозорные спустились до середины горы, где вокруг её тянулся уступ, - рубеж первой линии обороны и тропа сторожей. Отсюда уже можно было различить отдельных конных и лучше разобрать шум, производимый многотысячной массой людей и животных.
Двое метнулись обратно, и после недолгой возни с добыванием огня, на вершине Чурши полыхнул огромный столб пламени.
Внизу на дороге засуетились, раздались крики команд, и конный отряд с факелами устремился облавой вокруг горы. "Далёко не уйдут", - подумал Филипп. И действительно, вскоре передовые уткнулись в препятствие. Ещё рано утром, испросив топоры у последних проходивших мужиков, они с Михалко повалили несколько деревьев, перегородив путь в узком месте.
Сделавшие своё дело уходили только им известной тропой вдоль крутого берега реки.

* * *
На площадке звонницы Дома Михаила Архангела в Верхней Слободе стоял человек и привычно, уже которые сутки, вглядывался вдаль. В наступающей ночи низко над землей засветилась первая звезда. Её красноватый блеск мерцал и всё усиливался. Наблюдатель после недолгого раздумья бросился вниз по ступеням, - скорее донести весть о полученном сигнале. Если бы он ещё помедлил и обратил своё внимание чуть правее новоявленной звезды, то заметил бы разгоравшееся зарево другого более далекого и более грозного пожара.
Спустя немного времени это зарево стало видно и понятно всем собравшимся на звоннице. Так гореть могла только Микулица...


3. Бегство

Без огней, в полной тишине, без обычного шума и говора сотен людей, словно вымершая, стояла пред ними слобода Демьянка. Отчасти это так и было. Получив недобрые вести, почти всё население ещё днём ушло вверх по реке. Кто в стругах и лодках, кто по узкой прибрежной кромке земли. Слобода не имела мощных укреплений, - у ее обитателей не было никакой надежды сдержать грозного противника. В городке оставались только два десятка сторожей во главе с молодым соцким Романом.
Почти в полной темноте подойдя вплотную к невысокой стене, Филипп окликнул:
- Эй, наверху! Не спи!
Со стены после короткого раздумья и возни с открыванием входного проёма послышался ответ:
- Это ты, Филипп? Хватай верёвку-то, ворота наглухо забиты.
Перемахнув через узкую прорезь, Филипп с Михалко оказались на боевой площадке среди десятка встревоженных людей. По их лицам в свете слабого огня, Филипп понял, что их сигнал на Чурше они заметили, а потому без лишних слов выпалил:
- Войско сюда идёт, самое большее, через час тут будут, тыщ десять не мене, уходить немедля надо, не то в клещи возьмут, могут и с реки подойти. Сколько вас? - спросил он.
- Людей давно нет, ещё днём ушли - произнёс из темноты Роман. - Прежде слободу надо зажечь...

* * *

На берегу их ждали два спрятанных струга. В них наспех кидали последнее, что можно было взять с собой, в основном оружие и личные вещи. Из часовни сняли единственную остававшуюся там реликвию - икону святых Козьмы и Дамиана.
- Успеет ли разгореться-то? - вглядываясь в едва приметные над городской стеной отблески пламени, произнес кто-то.
- Сухо, как не гореть...
* * *
Когда поравнялись с Кошкаром, при свете полной Луны под крутым берегом завидели суету и возню. Не одна сотня людей металась возле лодок и судов, некоторые из них, уже явно перегруженные, спешно и бестолково отчаливали, сильное течение сносило их вниз навстречу Демьянским.
- Видать, не успели вовремя уйти, - заметил Роман. - А ну, греби к берегу! - скомандовал он.
- Эй, кошкаре! Куда торопитесь на ночь-от глядя? Давай к нам, десятка два примём.
В лодку плюхнулся один, затем ещё несколько мужчин. Не отдышавшись, наперебой начали говорить:
- Ещё вечора конное войско привалило. Думали, осадят до завтрева, а они навалились сходу, как собрались, мы и не ждали, что сумерек-то полезут. Пока спорили, уходить-не уходить, глядь, они уже в нижнем городе!
- Ворота имям кто-то отворил...
- Торопились город-от занять, пока не сожгли.
- Где там запалить, еле ноги унесли...
Наверху слышались крики, мелькали какие-то огни. Тяжёлые от людей и от их тяжких мыслей лодки под плеск вёсел уходили подальше от ставшего вмиг чужим берега. В одной из них неприметный в темноте полулежал разболевшийся Павел Градобой. Когда три часа назад он вошел в город, тот еще не был окружён. Прибывший вчера Московский посол был встречен знатными дарами. Сторонники мира с Москвой, а их оказалось много, призывали сдать город и покориться. К ним примкнули перепуганные семьи беженцев. Когда к вечеру стали доходить вести о судьбе Микулицына и приближении главного войска, среди обитателей Кошкарова начался полный раздрай. Дело дошло до столкновений. Оказавшиеся в меньшинстве засели в Детинце, но решив не пытать судьбу, захватили стоявшие под берегом суда и теперь покидали город...



4. Икона ушкуйников

Большой колокол Верхней Слободы бил недолго. И без того весь город уже давно толпился на сборном месте перед избой кошевого вотамана. Сюда же на общий Круг понемногу подходили и козаки нижних слобод, многие при полном оружии. На крыльце избы стоял кошевой Игнат Микитин. Возле него на нижних ступенях - куренные. Поднял руку с булавой, стало тихо. Только два огненных костра, посылая звёздные искры в черноту пустого неба, затрещали сильнее, заметнее отделив власть от народа. Перекрестившись и наскоро произнеся молитву, кошевой начал.
- Гости Московскии в невиданной могуте к нам пришли. Микулица горит, Демьянку сами зажгли, Кошкаров сдали... - Поднялся лёгкий шум. - Ноне вернулся конный разъезд Гриши Киреева. Пусь расскажет, чо видал.
- С утра мы в бору возле Микулицы сидели. С высокой сосны ясно видать. Окружёна войском густо, и тыном обнесёна. Как солнце в жар вошло, стрельба пошла, и дымок с дальнего конца стал город закрывать. Часа через два Микулицкие ворота отворились, и люди из города побежали. Их сразу окружили и держали так в поле, а потом погнали. Тогда же и стрельба и крики в городе стихли, а пожар усилился. Ближе к вечору подобрались мы к самому волоку и видели: гонят их, впереди мужи в железе, а за ними жены и дети и обоз большой с охраной. Как миновали, - мы волок перескочили и сюда.
Услышав поднявшийся шум, он добавил:
- Близко-то никого не разглядели, сичас, верно, их уж через Вотской лес ведут.
Перебивая своим голосом шум толпы, снова заговорил кошевой.
- Чо-о шуметь-то, отбить не сможем, сил мало, да и свою Слободу оставим! Только што с кошкаровскими прибыл Павел Градобоев... Один он вернулся из тех, кто в Микулице оставался. Не здоров, отдыхает пока. А сичас слово воеводы нашего, Пахомия Лазарева, передас его жена... Только тихо!
На свет вышла жена воеводы Федосья. Переждав, пока её заметят и стихнут, заговорила:
- Паша принёс бересту от мово мужа. Велит он мне и всем, кто со мной поидёт, уходить в Наугорскии леса, переждать беду. Здесь нам жизни не будет, извести хотят всех вятчан. Сам он тяжко ранен, пишет так: по нездоровью воеводой вашим быть боле не смогу, выберите нового Слободского воеводу; кланяюсь всем и прощаюсь... - Женщина поклонилась, отдала Игнату воеводову булаву и ушла со света.

Народ на площади, сначала в полсилы, а потом всё громче заговорил сам с собой; разбился на группы, в каждой свой оратор. Скоро уже стоял сплошной гул, то и дело перекрываемый чьим-либо особо громким выкриком. За годы своей жизни Игнат Микитин привык к этому шуму, он не мешал ему думать...
От тех слободских воев, что неделю назад ушли на оборону Микулицы, вернулась сотня раненых, да полста здоровых с ними. В Слободе вместе с Демьянскими и Кошкаровскими ныне собралось сотен пять-шесть годных козаков, да сотня беглых новгородцев, да, ещё, если набрать из ретивых мужиков (какие они воины!), то тысячи, всё одно, не наберётся. Остальные - не обстрелянные джуры-подростки, раненые и старики вроде него. Опытных воевод избранных для начавшейся войны нет: все трое остались в Микулице. Опять же почти всё лучшее оружие отдано. А вот народу здесь нынче скопилось изрядно: в самом городе нашли приют в избах у родственников, а иные и под открытым небом, сотни беженцев; за оградой - ещё более того селян с округи... Или сдаться всем на милость Москве, или как воевода наказал поступить...
С трудом, на миг, утихомирив людей, кошевой вотаман прокричал:
- Спорить поздно! Не сегодня-завтра к стенам подступят, долго нам их не удержать! Надо решать: или сдаться всем на милость царю московскому, или как воевода наказал поступить. Или в Москву в цепях, или в северный болотный лес своим ходом! - Последние его слова уже перекрыл то ли шум, то ли вой толпы.

Из первого ряда выступил вперед слободской купчина Домир. В молодости он ходил с самим Шемякой, но теперь отяжелел. Народ притих.
- Крепко надо подумать, чем шум-то подымать! Шутка ли дело! Молвят, шесть на десять тыщ войска к нам привалило! Такого не бывало. Из тех наших, кто неделю назад ушёл, - половины нет. А и кто уцелел, как тут сказывали, ведут в железах! А кто домой вернулся - каждый день мрут от ран! Микулицу сожгли! Кабы и с нами такое лихо не случилось! - и, перекрывая своим голосом нарастающий ропот, продолжал:
- А ежели покоримся, то, Бог дас, будем жить тихо и мирно. Землю пусту царь не оставит...
Но продолжить речь не дали. К нему подскочил известный в Слободе дурным нравом Онфим Аникеев. И без того страшный вид его ныне при свете ночного огня был ужасен. Из свежей разбереженной сабельной раны на лице текла струйка густой крови, ко всему, он уже который день пил. Многие из недавно вернувшихся с поля боя были пьяны и кричали громче всех.
Куренной со своими людьми подбежал разнимать. - Ты мне не указ, Бобёр! - замахнулся на него Онфим, - мой вотаман за Рубежницей лежит! Этими вот руками его зарыл, и тебя, сволочь, шшяс урою!

Но продолжения не последовало. На площади стало стихать. Сначала в первых рядах возле огня, а от них и дальше распространялось замирение, все поворачивали головы и смотрели в одном направлении, - на блистающее отсветами огней плывущее над людьми серебряное сияние.
Люди расступились, и все увидели Павла с поднятой над головой иконой Миколы-Бабая - главной реликвией ушкуйников. С этим небольшим резным образом ушкуйники-вятчане ходили в победные рейды на Булгары и Жукотин, на Казань и Сарай, на Москов и Устюг. Панический ужас вызывал у врага один только слух о приближении Миколы Бабая. Огромное войско московитов побоялось брать Микулицу штурмом, - подожгли...
- Отпуская меня, - начал он, - козачкая старшИна велела передать всем Верховским: если Микулицу возьмут, то пусь кто может, стоит за нашу веру и слободскую жизнь! Бог Микола им в помощь! Укрепимся и выдюжим, поставим новую слободу, как Похомий наказал.
После этих слов площадь зашумела и засвистала с новой силой. Слышались выкрики: "С нами Бог Микола! За Слободу!"

* * *

Козачий круг решил отправить женщин с детьми и подростками и всех немощных вверх по реке в тайное место, а крепким козакам держать оборону до возвращения за ними речной флотилии. С десяток человек (среди них в основном были состоятельные вятчане) пробовали выступить против этого. Припомнив старые обиды, их чуть не разорвали, но после увещеваний кошевого и попа Есифа, общими усилиями вотаманов и подвойских начавшуюся драку удалось разнять.
Под крики "Любо!" новым Слободским воеводой был выбран Павел Градобой. Люди, на ходу еще что-то выкрикивая и кому-то грозя, расходились. Спать никто не думал, нужно было собираться в путь, - в неизвестную новую жизнь.



5. Ночной совет

В избе кошевого за столом сидели Игнат, Павел и все остальные вотаманы. Здесь же стояли только что прибывшие с дозора на Чурше Филипп с Михалко.
Куренной Степан Бобров, - он оставался за старшего и теперь был отчасти раздосадован назначением Павла воеводой, - докладывал о делах.
- Како получил знак от их, - он кивнул в сторону Филиппа и его молодого спутника, - удвоил сторожей на Красной Слудке, сичас там сотня Филина. Да на Лубяницу послал Бориса Ботищева с его людьми...
- На реке кто? - нетерпеливо перебил Павел.
- На взвозе Миня Харин со своими, а с ним десяток сторожей возле судов, всего их тепере три дюжины. А судов больших всего было двадцать, да с вами прибыло сколько-то...
- Мало, всем не уйти... Надо снарядить шесток ушкоев ручницами и всем остальным. Филип, ты как бобыль, прощеваться тебе не с кем, займись-ка этим, да, однако, все другие струги осмотри! Людей я тебе пока дать не могу...
- Я своих приведу! - радостно вымолвил Михалко.
- Вам уходить велено... Ладно, соберутся без вас, всё одно вам же придётся стругами править. Только что б не моложе тебя были! Матерям скажите! - Джура уже был в дверях.

- Макарей! - обратился Градобой к слободскому ключнику, сидевшему за столом в дальнем углу под образом. - Сколько всего у нас огневого наряда?
- У меня, - вставая и машинально коснувшись рукой своих записей на строганой дощечке, отозвался тот, - 87 ручниц разных, да, еще с обозом, что раненых привезли, около полусотни. Они на Уступе у сторожей.
- Выдай им 40 стволов, что покороче, и зарядов на пару залпов! - Распорядился воевода.

Филипп и Макарий ушли.

- Ты никак на воде воевать замышляешь? - осторожно начал кошевой.
- Надо быть готовым, у них судов много, сам видел, могут с реки обойти, - думая явно о другом, произнёс воевода и продолжил:
- Слободу надо укрепить вторым валом и рвом, и засеку вдоль Лубяничи подрубить, чтоб на выстрел к городу не могли подойти. Степан, - обратился он к куренному, - займись этим. Мужиков из беженцев всех собери, их, я слышал, скопилось возле Слободы много. Ров будем копать вдоль уступа на Красной Слудке. Как светать начнёт, - приступай! В три бревна тарасы пока клась будем, больше не успеть, добавим потом. Каких мужиков найдёшь, присылай немедля сюда! Поговорить с ними хочу...
Степан и вызвавшийся ему помочь кошевой вышли собирать людей.
- С тобой Маркел, - обратился воевода к сидевшему несколько особняком вотаману, после боёв под Микулицей оставшемуся без людей, - разговор будет особый. Сколь мы продержимся - не знаю, но оставлять городок нельзя...
Маркел крякнул, но ничего не сказал. Ответ висел в воздухе, но вымолвить его первым было немыслимо тяжело.
- Слободу придётся сжечь, подготовь сушняк для запала в нескольких местах. Дом Михайла Архангила только чтоб цел был. Вблизи него строения разметать надобно, да, стены водой полить... Подбери людей и займись этим как только наши вверх по реке уйдут. В любой момент будь готов, на тебя эту заботу оставляю...
Маркел встал и тихо, так и не сказав слова, пошел к выходу.
Засобирался и Роман: "Пойду своих людей проведаю..."
- Погоди, Ромша, сядь. Как ты мыслишь, где ихний передовой полк, который через Чуршину шёл, на ночь стал?
Не помедлив, молодой вотаман ответил:
- Через Демьянку путь идет. Там удобно кошем стать, больше негде. Овраг, опять же, прикрывает от нас, и река рядом.
- Река рядом! - ухватился за последние слова Павел. - Поди, и судовая рать успела туда же подойти! Берег не высок, есть где суда поставить. Чую, все они там сичас: коней на выпас пустили, сами каши нажрались и дремлют у огня, а есаулы с уланами вотку пьют, победу празднуют. Суда бы ихние отбить, тогда все сможем уйти по реке. Еже ли собрать сотню козаков побойчее...
- Соберу! - вскочил Роман.
- Добро! Только тихо. Иди с людьми на взвоз. Туда и я приду, руку только перевяжу. Может, с вами схожу...

* * *

Когда изба совсем опустела, вошла жена Павла Улиана.
- Вот, принесла мазь на меду от тетки Фетинии...

* * *

Павел вышел на воздух. Возле огня уже копошились первые мужики, присланные по его просьбе. Все с топорами. Прикинул число: "На три лодии достанет".
- Никак лес рубить собралися?! - пошутил воевода, подсаживаясь к огню.
Мужики засопели. Не спеша, проговаривая каждое слово, Градобой начал:
- Помочь надо нашим гостям дрова поколоть... пока они спят. Как? Готовы? - В глазах молодого воеводы плясали маленькие злые отражения огоньков.
- Помочь-от надо...
Мужики молча, всё ещё обдумывая сказанные слова, но, уже смутно догадываясь об их тайном смысле, поднимались, и на ходу поправляя уже не нужные им поленья в костре, уходили за растаявшим в ночи Павлом.


6. Налёт

Ночь подходила к концу. Утихло буйное пожарище слободы. Только отдельные сполохи пламени по временам тут и там сыпали искры среди головёшек развалин. Поодаль от этого нежданного пожара на прибрежном лугу расположилось на ночёвку несметное скопище людей, - Царское войско.
Малиновыми огоньками в бахроме золы догорали в походных кострах последние угли. Тихо и спокойно на земле и в душах. В такой предрассветный час не выдержит самый бдительный страж, и незаметно для себя хотя бы полчаса соснёт. Кто вповалку, кто, сидя, оперев голову и руки на колени, спали пригнанные сюда на край земли утомлённые многонедельными переходами и тревогами воинские люди, большей частью набранные для Вятского похода вчерашние крестьяне и горожане.
В этом своём мёртвом сне они видят догорающий огонь, чистую гладь реки и едва осветившееся небо на востоке... И нет в их снах одинокой лодки, медленно плывущей по середине реки. Никто не видит её, некому поднять тревогу. Спят все.

Вслед за первой открыто плывущей лодкой, крадучись под прикрытием невысокого берега, шли боевые ушкуи с драконьими мордами на носу и корме. В каждом по десятку готовых к бою самопалов, заряженных крупной свинцовой дробью. В каждом судне по 25 видавших виды речных разбойников. В кожаных доспехах с металлическими нашивами, - забрала шлемов до поры откинуты. У каждого длинный нож-меч, сабля, боевой топор; у многих наготове взведённые самострелы.

На переднем струге, приподнятая на древке как боевое знамя, сияла окладом из Югорского серебра икона Миколы Бабая.

Не слышно и почти не видно призраки высадились на берег и тут же слились с землей и кустами.

Первые сторожа не успели проснуться и вскрикнуть. Их мирная дрёма в мгновение обратилась кошмаром кровавого удушья. Со стороны казалось, что какие-то невесомые тени как огромные вОроны бесшумно перелетают с места на место, кружа над кладбищем спящих. - Это в тиши первой минуты налётчики резали хрипящие сонные глотки.
И вот, наконец, первый сдавленно удивленный крик: чей-то нож не до конца сделал свою работу, - лезвие осклизло от крови, и удар пришелся не так ловко. А возможно убийце стало невмоготу безнаказанно резать спящих людей, и он ударил очередной, десятый или двадцатый раз с неосознанным желанием прекратить этот жуткий сон.
Резня продолжалась уже при нарастающем шуме просыпавшихся, но всё ещё ничего не понимающих, объятых ужасом, людей. В ход пошли сабли. Уже не надо было скрываться и прицеливаться, - бей, не думая по всему, что движется. Кто мог, забыв про своё оружие, бежал прочь из этого Ада. В спины им вдогонку летели меткие стрелы.
Настал черёд мужицких топоров. Гурьбой высадились они со своих лодок и с одинаковой силой и тупым упорством дробили черепа ещё шевелящихся раненых и совсем ещё целых, но ополоумевших от страха, и главную свою добычу, - днища, играючи перевернутых, судов пришельцев.
Но враг опомнился. Нашёлся вожак, подал команду. Окриком, тычком, а где и саблей остановил бегущих трусов и те, вспомнив сразу, кто они и где, осознав, наконец, своё число и ничтожность сил напавших, построились с оружием, и пошли в атаку на стук топоров.

"Пора уходить", - решил Градобой, остававшийся всё это время на берегу вблизи ушкуев. Над побоищем зазвучал условный сигнал. Первыми побросали свою работу мужики; за ними, прикрывая спины щитами, не спеша, - некоторые, неся на себе раненых, - потянулись ушкуйники. Филипп и десяток других с арбалетами, время от времени, припадая на одно колено, точными выстрелами прикрывали отход.

* * *

С ушкуев по берегу загремел прощальный салют из ручниц. Несколько десятков лучников, не успев выпустить стрелы по удаляющимся судам, с криками падали ужаленные свинцовым градом.
Лодки, достигнув дальнего берега, уходили неспеша. Опасность миновала, и мужики стали рассматривать свои и соседские трофеи. Кое-кто успел прихватить справную обувину или медный казанок, или саблю, или бердыш, или какую другую диковину, - в хозяйстве всё сгодится.
Мужичёк Грихша, повесил себе на шею серебряный крест и хвалился:
- Как-от у попа!
- Дура! Это же поганой! - из зависти одёрнул его сосед по лодке.
- Как поганой? Тут Бох вырезан...
- Бох-то Бох, да не наш! Наш-от Бох Микола, а энто Распятой. Есиф-то крес у тя живо отберёть, вон он рядом с Миколой в ушкое сидит, на нас смотрит - подначивал сосед.
- Домиру продай, ему скоро понабится!
- Сменяй на шёлковы ленты, - Улите подаришь!
- Она тя враз полюбит! - заржали мужики.

На ушкуях в это время занялись перевязкой двух тяжело раненых. Одному стрела повредила глаз, другого глубоко рубанули по ноге. Рану прижгли нагретой до красна на углях жаровни стрелой. Мелкие ранения промывали воткой, она же шла для обезболивания.
На дне струга тяжко дышал раненый московит. Его, позарившись на богатую одежду, забрали с собой в надежде при случае выгодно сменять на пленных. Да, видно, толку не будет, улан был не жилец. Алой кровью выходила из крепкого тела, скапливаясь на дне лодки черной лужицей, его молодая жизнь... Тело кое-как раздели и переметнули за борт.
- Ишь ты, ищо гребёт!
- Куда там... Пузыри пустил...
- Фу ты, Мерек некошной, весь-от облудался, - сетовал добытчик трофея, ополаскивая в реке замаранные кровью руки...
Набег удался: перебили и перекололи не меньше пяти сотен, часть стругов мужики покрошили, десяток увели с собой. На всех не хватит, но судовой рати у царя больше нет.

* * *

Цепочка усталых людей, на ходу отвечая на вопросы встречающих, растянулась по всему береговому склону. Когда первые поднялись и вышли на простор, золотистый луч только-только показавшегося из-за дальнего леса солнца высветил на вершине берегового холма как бы зависшую между небом и землей Верхнюю Слободу.



7. На Красной Слудке

На верху уже кипела работа, Верхняя Слобода обзаводилась дополнительной линией обороны, замыкавшей прямой путь со стороны Кошкарова между крутым берегом Вятки и почти таким же крутым берегом небольшой лесной речки. Обойти эту преграду было затруднительно, так как далее с запада укрепления переходили в лесной завал - засеку по краю Чёрного Раменья, густого сосново-елового леса. Даже в солнечный день под его кроной был полумрак, заходить сюда опасались, - без видимых ориентиров легко заблудиться, а за бесконечными стволами деревьев чудился недобрый человек, а кому-то даже сам леший...
Весь день и всю ночь не одна тысяча мужчин без перерыва копала глубокий (до воды) ров. Одновременно вдоль кромки уступа наскоро двумя рядами укладывали сучковатые брёвна. Вынутую землю в корзинах поднимали на верх и засыпали ею пространство между возводимой двойной стенкой. Бабы и дети как могли помогали: плели корзины и веревки, точили лопаты, поддерживали огонь в кострах, подносили воду и пищу...

Еще утром флотилия из сорока разномастных судов ушла вверх по реке и вскоре скрылась за поворотом. И теперь, в конце этого бесконечного непомерно тяжкого дня, сделавшие свою работу крестьяне-мужики рассуждали недолго. Пора и им уходить от пристигшей беды дальше на север. А там видно будет. Только молодежь, поспорив с отцами иной раз чуть не до драки, осталась. Разгорячённой пересудами и отцовскими тумаками толпой, ждали они своего часа. Вдобавок к топорам Павел распорядился выдать им оружие, - в основном это были загодя изготовленные в слободской кузнице длинные, местами ржавые от многолетнего хранения, железные наконечники. Молодые вояки весело побежали в ближний лес насаживать их на пики-рогатины.

***

А в это время рядом с Кошкаровым шла своя работа. Возвышавшийся над городом ближний холм на глазах превращался в неприступную крепость: окопанные по прямым линиям крутые склоны, стена-частокол из брёвен по верху, десяток башен. Дабы обезопасить себя от новых нападений, царское войско строило большой Острог. С северо-востока, со стороны реки, он примыкал к ограждениям Кошкарова, в кремнике которого уже обосновались Московские воеводы, приезжие попы, наместник с охраной, приставами и ябедниками, - новые хозяева Вятской земли.
- Острогом себя огородили. Была б их воля, всю бы землю так замкнули, - глядя на это, думал Кирша Кошкаров...

***

Заходящее Солнце высветило на двух равных по высоте, но отдаленных некоторым расстоянием, холмах, две крепости и два человеческих войска между ними. Противостояние это было гораздо глубже и значительнее заурядной стычки за небольшой клочок земли. Здесь на далекой Русской окраине сошлись в последней битве два мира, две цивилизации:
Восток и Запад,
Империя и Республика,
Острог и Слобода,
Тюрьма и Воля.




8. Вверх по реке

Речная флотилия из сорока судов медленно поднималась вверх по реке. Без попутного ветра идти трудно, приходится выгребать по мелководью, обходя стремнину возле крутого берега. За вёслами все, кто может, - от подростков до стариков и даже женщин, - крепких мужиков нехватает, кто изранен, кто остался в Слободе... Михалко впервые в таком дальнем речном походе, да еще с грузом необходимых вещей и припасов. Солнце поднялось и печёт невыносимо. В голове все мысли спутались, один ритм - и раз, и раз, и раз... На корме судна сидит Маринка, дочка Домира, на год моложе его, красивая. Он и раньше засматривался на неё, а теперь, вот, оказались почти рядом.
- Ты бы, Маринко, чем зря сидеть, подала б нам воды, - кликнула её мать, державшая весло наравне с другими. Девка встала и, подхватив ближнее ведро, зачерпнула воду, неуверенно, чуть покачиваясь от волны, понесла вдоль рядов. Кого поила, кого слегка обливала с головы. Холодная вода освежала, на время возвращала ясность сознания. Михалко впервые ощутил случайное прикосновение её мягкой девичей руки.

Вечером встали на короткую ночёвку возле Зырянского городка. Местные сначала были напуганы вторжением, но вскоре затеяли обменную торговлю, - продукты и шкурки на железо и украшения... После короткого, сладкого и беспамятного сна - еще один почти бесконечный дневной переход. На закате солнца достигли намеченной цели - полуостровка в речной петле вблизи устья Кобры. Крутые берега реки с трёх сторон, с другой - непролазный лес. Здесь в безопасности можно переждать неделю или две-три, как получится.

Суда быстро разгрузили, надо спешить с возвращением. Кошевой оставался в новом лагере.
- Михалко, пойдёшь за старшого. Оставь себе по два-три джуры на струге, - справитесь, по реке вниз легко пойдут, только держись стремнины, сама понесёт. Завтре до темна должны притти. К Слободе иди скрытно, близко не подходи, высаживай на Арском берегу в курье против Филина ручья. Оттуда пошли гонцов с известием, но пусть идут тихо, на стороже, смотри, что в Слободе делается, может всяко быть... Ну, с Богом!
Провожали без церемоний, - все вымотались и устали, думали лишь о том, чтобы поскорее где-нибудь свалиться в сон. Михалко показалось, что среди махавших им вслед рукой женщин, - матерей и сестёр, - была и Домирова дочь...



9. Приступ


С утра, как расвело, на всём просторе перед новым валом, собиралось никогда прежде невиданное здесь Московское воинство. Суета, гул голосов, приготовления...

От войска отделились три всадник в доспехах, один помахивал копьём с привязанной к нему тряпкой. Неспеша они приблизились к уступу. Говорить будут. Первый достал бумагу, развернул и стал выкрикать:
- Всем Верховским вятчанам и вотаманам и подвойским и козакам и всем крестианам тех мест. Государь ваш, Иван Васильевич, великий князь всеа Русии и Владимирской и Московской и Новугородской и Псковской и Тверской и Пермской и Угорской, гневается на вас, вятчан, и требует выдать ослушников и кромольников. Вот и третьего дни опять ходили в налёт с вотаманом Павкой Градобойщиковым и воинству его, государя вашего, урон нанесли...
"Видать, изменник перебежал к ним ночью", - подумал Филипп.
- А вы бы, честные вятчане, вотаманы и козаки, выдали бы тех разбойников головой, и тогда будет вам прощение всех ваших неисправлений и корысть от государя вашего и воевод его. Сроку вам даём до завтрево дни. А после пеняйте на себя. Грамоту писали воеводы великого князя: князь Данила Васильевич Щеня, да князь Григорей Васильевич Морозов, и все воеводы, - Тверской Ондрей Коробов, князь Осип Дорогобужской, князь и воевода Устюжской Иван Иванович Звенец, князь и воевода Двинской Иван Лыко, воевода Каргопольской Юрье Иванович Шестак Кутузов. Писано на Вятке в новом Острогу в лето 6997-е, августа двадцать пе...
Неожиданно читавший покачнулся, грамота выпала из его ослабевших рук, а сам он, хрипя, повалился с коня на землю. Дьявольски метко пущенная стрела, уязвила его прямо в лицо, по случаю чтения не прикрытое доспехом. Двое товарищей спешились и, подхватив павшего, наскоро поволокли к своим, их кони, предоставленные сами себе, бежали в разные стороны.

Люди на валу от услышенного и увиденного зашумели, пошли пересуды.
- Иш как он его...
- Кто? Кто стрельнул-то?
-Да, не видал...
...
- Сначала с вашей помощью с Новгородом Великим справились, а теперь и за вятчан принялись... - заметил новгородец Кощей Опарин.
- Мы на Новгород не ходили, это Колынские, - ответил ему Ёлка Микулин...
- Народ здесь собрался один к одному, пощады - не жди! Нам кроме своих головушек терять нечего. - Подвёл итог Филипп.


***

С началом следующего дня едкий дым от лесного пожара постепенно заволакивал всю округу. Солнце висело в сером небе холодной красной Луной. Еще на рассвете передовые на Лубянке, заметив продвижение большого отряда противника, пытавшегося обойти укрепления стороной, после короткой стычки отступили, и, опасаясь прорыва, подожгли за собой полосу завалов. Огонь перекинулся на живой лес и стеной пошёл дальше.

Постепенно внизу перед валом разворачивалось какое-то движение, одни отряды приблизились, другие отошли в сторону...
Приступ начался сразу в нескольких местах. К валу на расстояние выстрела подкатили большие щиты-туры, за которыми укрывались лучники и стрельцы с небольшими пушками - пищалями. Под прикрытием их огня пошли пехотинцы с примётом - длинными осадными лестницами; их бросали на крутой склон рва. Длины лестниц хватило лишь на половину его высоты, но следующие за ними забирались и укладывали лестницы уже выше. Третья волна наступавших добралась до верхней кромки. Следом за ними по уложенной из лестниц дороге хлынул сплошной поток военных людей. Стрельба из-за туров прекратилась, но одновременно с этим усилился ответный огонь сверху, - теперь можно было действовать в полный рост. В ход пошли пики и рогатины. Ими протыкали и сталкивали вниз появляющихся над краем укреплений. Только в одном месте нескольким десяткам удалось перебраться на равнину. Но их встретили здесь ратники, окружили и всех перебили.
Потери нападавших стали очевидны, начался массовый отход, но многие остались лежать во рву. Стоны и призывы раненых раздавались в наступившей вдруг тишине. Некоторые ползли к своим. Из-за щитов снова начали палить, но уже вяло. Сверху попытались поджечь уложенные лестницы, бросая на них горящее смолистое тряпьё, но те видимо, были сыры, огонь не забирался.

Самостоятельным участком обороны был восточный край вала, где поперёк относительно пологого берегового склона реки был прорыт спуск к судам, стоящим под берегом. Этот важный участок был особо укреплён заборами из брёвен, небольшой срубной башней, и окопан двухъярусными эскарпами. Этот ответственный, но и самый удобный участок вытребовал себе неуживчивый Онфим Аникеев. После гибели под Микуличем Булгачко, он стал главарём его ватаги. Атаки противника отбивали плотной стрельбой, на которую уходила большая часть запасённых стрел, дроби и пороха.

Приступы один за другим продолжались весь день. Кузница работала беспрерывно, на стрелы шло всё железо, какое удавалось собрать. Но всему есть предел. Всё скупее отвечали сверху нападающим, и те, почувствовав слабину, стали смелеть, с каждой атакой всё ближе подтаскивая свои щиты и заслоны. Много убитых и тяжело раненых было и по эту сторону укреплений. Еще живых, но уже почти мёртвых, уносили их за стены города, где, как могли, пользовали водочными и травяными настоями старые монахи. Выбыли почти все оставшиеся своей волей крестьянские сыны, - не обученные хитростям ратного дела, без щитов и кольчуг, за счет одной только природной силы молодости они не долго продержались в строю...



10. Измена

Не смыкая глаз, с полудня сидел в своей засаде у Филина ручья Мишка Хромой. Гладь реки отсюда как на ладони. И всё это время вертелись в его голове слова Онфима: "Не сегодня-завтра должны ушкои-то вернуться. Смотри за рекой безотлучно. Как прибудут - немедля веди ко мне. И чтоб об их прибытьи никто ране меня не знал! Ещё лучше будет, еже ли об этом никто никогда не узнает..."
Вечерело, когда он увидел давно ожидаемую вереницу судов, неслышно скользящих по течению. Но вопреки его ожиданиям, флотилия держалась дальнего берега, стало ясно, что там собираются причаливать. Хром выскочил из укрытия и замахал руками. Вскоре его заметили, и передние суда, поколебавшись, взяли курс на правый берег.
Неумело причалили один за другим, долго возились, вытаскивая лодки на узкую песчаную косу. Хромой был уже тут: "Кажись, Михалко Сирков, тоже в вотаманы метит..."
- А я давно поджидаю...
- Чо в Слободе? Откуда дым-то?! - выпрыгнув на берег, Михалко забросал его вопросами.
- Лес горит. Сичас, вроде, затихло, а днём было жарко, едва отбилися. Вовремя пришли, уходить надо скорее, ещё один приступ нам не сдержать. Давай к Слободскому взвозу! - уже залезая в ушкуй, почти скомандовал Хром.
Михалко стоял в раздумьи.
- Кошевой велел мне оставить суда на том берегу...
- Зачем?! Надо уходить скорее, забрать людей, все готовы, ждут!
- Кошевой велел...
- Кошевой! Откуда ему знать, чо у нас тут делается!? Поди москали зараз полезли, а ты тут волынишь! ОкружАт, и чо тогда? Меня воевода-то послал, - соврал Хром.
- Ладно, уговорил, десяток судов поведём к взвозу, остальные оставим на Арской курье. Вячешка! - обратился он к своему товарищу, - Уводи на тот берег.
Хром на ходу продолжал выпрашивать: "Мало! Добавь еще хоть один ушкой, да, хоть вон тот стружок..."

***

Ушкуи незаметно подошли к Слободской пристани. Она была пуста, охрана берегового спуска сидела в укреплениях наверху. Хромой привёл Михалко к своему вотаману Онфиму Аникееву. Михалко не успел ничего сообразить, как его схватили и крепко связали.
- Оставлять нельзя, с собой возьмём... - распорядился Аникеев. - Родыга, давай к ушкоям, ждите меня, - добавил он, и пошёл искать Павла...

* * *

С наступлением сумерек вдоль вала загорелись десятки больших костров, - обе стороны опасались неожиданных нападений.
- Градобой! Сегодне уже не полезут. Я часть своих людей сниму на отдых, пускай погуляют, раны-то подлечат, на завтре свежих силёнок надо набраться...
- Ладно, - нехотя согласился Павел. - Только что б много не пить!
- Прослежу, будь покоен! - бросил Онфим. За ним потянулись в сторону слободы несколько десятков его ближайших дружков и поборников. Многие были заранее предупреждены и вопросов не задавали.
Аникеев шёл к Домиру. Тот был у себя на крытом дворе. С двумя сыновьями копошились они над грудой мешков и другого уложенного для отправки имущества.
- Зря хлопочешь, тебе с твоим товаром места не будет. Придётся всё добро бросить.
- Чо же делать!? - в глазах Домира попеременно мелькали страх и жадность.
- С нами пойдем, на Волгу! Суди сам, какой мерек, нам итти вверх по реке: жёнок у нас нет, а до зимы ещё далёко. В полудённых низовских краях погуляем, товар с выгодой продадим, а тама видно будит, можи, к зиме на верхний Чулман уйдём или на Вятку вернёмся...
- А Милуша-то как же? - заметался Домир. Свою жену и дочку он отправил со всеми.
- А мы сами с усами! Новую Милушу найдешь, молодую. Бери своих паробков, михи готовы, и за мной! - И уже вполголоса добавил: "Ушкои ждут".


* * *

Подростки поначалу ничего не поняли, молча стояли у лодок, смотрели как спешно и деловито ушкуйники складывали принесённое имущество. Тюки с мехами уложили стоймя: с берега видно будет, будто полны ушкуи людей. В темноте никто не разобрал, что в одном из тюков завёрнут связанный Михалко.
- Мальцов с собой возьмём, - громко произнес Аникеев. - Пора им к нашему делу приучаться. Все суда грузите! - распоряжался он, проходя вдоль берега, про себя думая: "Оставлять негоже, - лишние потом утопим".

За ночь незаметно миновали они пепелище Микулицы, уже засветло прошли мимо Балчуга и древнего Нукрат-Колына, а следом, нового городка Котельной, где их обстреляли с берега, а кто-то даже пытался догнать на судах. Но, подналёгши на вёсла, и дав несколько ответных залпов, речная ватага без потерь ушла от преследования... Проплыли мимо давно брошенных городков низовских козаков-черкасцев; показался Уржум, - пограничье Казанской земли...
Только теперь после суматохи последних дней и гонки по реке, оказавшись в местах для них незнакомых, молодые парни стали сознавать, что не скоро они увидят своих родных, и эту реку, и эти оставшиеся позади берега. Новая неизвестная судьба уже крепко держала их в своих цепких лапах, а страх перед враждебным окружением роднил с этими, еще недавно почти чужими, людьми.
- Не робей сусед! - Хром толкнул в плечо своего юного товарища. - Воно дымок за поворотом! Энто для нас кашу варят, - подмигнул он. - Сичас, девок наловим, веселье пойдёт! Стосковалсе я по воле!
И вскочив на ноги, он заорал:

- Эх, пить будЁм, да и ебать будЁм!
А смерть придёт, - помирать будЁм!

Всё шире и стремительней Великая река, сама несёт лёгкие струги. Радостно и непривычно тревожно на душе у молодцов. Впереди за ускользающим речным горизонтом замер в их ожидании прекрасный и безобразный, Божий и человечий, бескрайний Мир.
Но неведомо нашим утеклецам, что где-то за очередным поворотом реки уже который день поджидает их не дармовая забава, а нарочито устроенная для таких как они крепкая засада князя Бориса Горбатого...


11. Вятка

С рассветом стало известно об исчезновении людей Онфима Аникеева, а с ними Домира и некоторых зажиточных козаков. Ушли они, видимо, скрытно через тайник в стене города. Поначалу решили, что перебежали к московитам, но вскоре открылась другая правда.
Воспользовавшись тем, что укрепления берегового спуска оказались брошены, их занял противник. Выход к реке для слобожан был отрезан. Кроме того, ветер переменился, и по выгоревшему лесу в обход вала пошли войска царя. Но, самое главное, пришёл запоздалый гонец с известием о прибытии судов. Стало ясно, куда пропал Аникеев, а вместе с ним и другие, в том числе Михалко с двумя десятками молодых козаков.
Павел Градобой дал приказ оставить линию обороны и собираться всем в городе. Почти следом за ними на поле перед Слободой с трёх сторон выходили, казалось, бесчисленные Московские пешие и конные полки и брали город в полукольцо. Их не было пока лишь со стороны крутого берега реки, но и туда вдоль кромки воды уже пробирались отдельные группы смельчаков.

***

На торгу возле Микольских ворот у заветного бутового камня собирались в Круг вятчане. Сюда принесли и установили на камне надвратную статую Миколы Грацкого с мечом в поднятой руке - хранителя города. Есиф с монахами хором запели молитву, остальные стояли вокруг на одном колене, обнажив склоненные головы. Каждый то ли молился, то ли думал о чём-то...
Здесь же возле камня в неглубокие только что отрытые могилы хоронили павших товарищей: ногами на восход солнца, правая рука согнута в локте и прижата к плечу. Одновременно с этим, молодые козаки со свежебритыми острым клинком головами, давали присягу...
Вокруг камня запылали костры, к ним тащили баранов, их тут же резали, свежая кровь хлестала в подставленный Священный Рог. Ею обливали камень с рунами и ноги Миколы, затем пили по очереди. В этот же кубок наливали вотский самогон, и под святую воду ели жареное на огне жертвенное мясо, - поминали умерших, близких и далёких предков, а заодно, в тайных мыслях, и самих себя...
Новгородская сотня чуралась древних ритуалов, молилась отдельно в церкви Михаила Архангела.

***

Всё было готово, осталось подать сигнал.
- Чо со Слободой будете делать? Жалко палить...
- Зачем жечь?! Войско царское уйдёт, и мы вернёмсе! - возразил молодой козак.
- Воевода приказал... - вымолвил Маркел.

Город запылал в нескольких местах, это пожарище сразу заметили в укрытии на Арской курье, - пора выводить суда.


***

Неожиданно для осаждавших, ворота города отворились, и по опустившимся мосткам на поле стали быстро выезжать вооруженные всадники в бронях, а следом за ними пошли сотни пеших воинов; некоторые для быстроты дела прыгали прямо со стен. Под нарастающим градом стрел, вся эта масса строилась в плотный боевой Клин, он же - Вятка или Ватага. В голове - конные рыцари, по краям - прикрытая щитами пехота с натянутыми арбалетами и заряженными ручницами, за их спинами ратники с длинными копьями, а внутри - легковооруженные.
Над головами поднялись стяги: Вятско-Колынский с изображением арбалета-Караджея; Кошкарский - с крестом и полумесяцем; Псково-Новугородский крест с шарами, Верховский - со звёздами, солнцем и луной. Среди знамён сверкал серебром Микулицкий образ. Когда-то под каждым из них собиралось до тысячи воинов. А были ещё Черкасцы, Каринцы и много других вятских воев. В лучшие времена Вятка выставляла более десяти тысяч ратников, не считая переселённых вогулов и крестьян-ополченцев. Теперь для последнего боя не набралось и тысячи. - Кого уж нет, а кто далече...

........................................................................................
........................................................................................



12. Конец Слободы


Слобода медленно догорала. Посреди развала из головень возвышалось единственное уцелевшее строение - Дом Михаила Архангела.
Перед входом стоял десяток татар из личной охраны старшего Воеводы. Им было приказано сторожить церковные ценности от разграбления; правда, кроме настенных росписей и крупных статуй, мало что осталось. Тут же на паперти стоял связанный старик, бывший служитель Есиф. Он не стал занимать место в струге, да и не смог бы пробиться к реке, - всё одно, скоро помирать.
- Геде Никола? - бросил ему Наместник.
- Ушёл...
- А паства твоя где? - крикнул на него Воевода.
- Все ушли...
- В разбойники пошли! - воскликнул Наместник
- Ничего, переловим! - заверил его Воевода. - Пошто Митрополита Московского ослушался, храм Божий для изменников не затворял?
- Против народа итти, не смел.
- А против Государя Московского смел, собака! - Охранники налетели и стали бить кнутами скорчившегося на земле старика.

- Харам хорош, - прищелкнув языком и задрав голову, в раздумье произнёс Наместник. - Надо раскатат! Устюжан пригнат и поставит его... там! - Он оглянулся и махнул рукой в сторону Кошкарова.
- Зедес место плохой...

***

От ворот города через всё поле шла полоса из сотен окровавленных полумёртвых тел, среди которых копошились живые: собирали оружие, снимали доспехи, справную одежду и обутки, добивали тяжелораненных, - своих и чужих. Другие тащили к реке уже раздетые трупы...
Воевода шёл вдоль этого кровавого пиршества всё дальше: вот они прошли сквозь полк левой руки...
Ближе к оврагу тел стало больше, здесь по ним ударила конная лава; людские и лошадиные тела громоздились друг на друга...
Где-то в устье ручья, куда они стремились пробиться, их дожидали суда. Добрались немногие, но вместе с ними ушли Микола Бабай и его Золотая статуя, и Архангелы, и Гюргий, - всё Небесное воинство... Государь будет недоволен.

***

Среди собранного в кучу оружия выделялся арбалет немецкой работы. Воевода пнул его ногой. Оружие подняли и поднесли ему рассмотреть. Повертев красивую вещицу в руках, оценив, он ткнул ею своего охранника Бекеря, которому доверял более других:
- Возьми, дарю!
Тот взял оружие, и проворно упал в поклоне чуть не до земли.
- Стрелу сыщи! Без образца других не выковать.
- Где ж её искать-то?! - изумился Бекерь.
- Трупия осмотри! - взвился воевода. - Да не ихние, а наши! - и прошипел - Болван!

Молодой московит, скинув свою боевую шапку, натянул на голову дорогой шлем с узкими прорезями для глаз. Другие подняли его на смех.
- Дышать нечем, - разочарованно произнес он и бросил шлем в общую кучу оружия.

***

На краю поля Воевода заметил группу пленных.
- Кто из вас в налёт ходил: - обратился он к связанным. Те молчали, отводя глаза. - Спрошу иначе: кто укажет разбойников, - живым отсюда уйдёт!
Люди молчали. Воевода рассматривал их по одному: этот уже не молод, а этот еще без усов, трое в крови и дышат тяжело, - сами стоять не могут...
В каждом после услышанных слов зашевелился подлый червячок воскресающего желания жить. Жить, пусть в неволе, но еще и еще без счету мерить дни и года! Встречать солнце по утрам и видеть его ежедневный закат, лениво сознавая, что и завтра наверняка наступит! И каждый, превозмогая страх и соблазн, раздавил гада. И воевода, обводя глазами лица людей, увидел всё это.
- Иуду среди нас не ищи, - выпрямляясь, тихо прохрипел одними губами самый статный из них...

- А ты-то, холопья порода, куды за имя полез?! - разглядев мозоли на завернутых позади ручищах, обратился Воевода к бородатому мужику.
- В холопах не писался, - ответил тот.
- Свиниа! Будеш мене пахат! - подскочил Наместник.
- На тебя, бусурманска морда, горбить не стану! Сыщи других простаков.
- Повесить всех! - крикнул Воевода. - Остальных, кто попадётся, сечь кнутом, а как присягнут - в железо и в обоз!

***

На обрыве берега взгромоздился наклонно врытый столб. Возле него стояли связанными два десятка раздетых слобожан.
- Ну, кто первый пойдёт? Первому честь, последнему - смех и грех! - поигрывая новенькой веревкой с петлей на конце, весело вопросил привычный к делу здоровяк.
Ширь далека, да не улетишь.
Первые сами ступали в эту бездну.
Последнего, и в правду, раздели догола и столкнули под всеобщий смех.

***

Тела мертвых, - своих и чужих без разбора, - зацепив за ноги, волокли отовсюду к берегу и спускали вниз. У кромки воды особая команда шестами сталкивала их в воду. Пусть плывут.
Пусть все видят - на Вятке новая Грозная власть!

***

- Верховской брод тепере наш, - глядя на другой берег, произнёс старший Воевода. В дымке на горизонте угадывались строения Кара-юрта.
- Завтре на Болгарских князей пойдём, хватит имя в самовластии жить. Двум тыщам ихних козаков-бесермян против наших трёх туменов не стоять...



Эпилог


1 сентября, в первый день нового, 6998 года, всех жителей Кошкарова согнали на главную площадь, где переписали, присвоив каждому постоянную фамилию. У кого не было прежде фамилии - записали просто "Кошкаров". В присутствиии прибывших из Москвы попов, переписанных ставили на колени, и нудили дать крестное целование (присягу верности) новому хозяину, Московскому Государю. После этого была зачитана царская грамота о выводе с Вятки всех козаков и прочих воинских людей и купцов с семьями во внутренние области Московской Русии, и о выселении всех остальных горожан в сельскую местность, писав их в простые крестьяне. Зажиточных вятчан поселили в Дмитрове, а козаков - вдоль южной границы Московии в районе Тулы и верхнего Дона.
Вскоре через Кошкаров провели также выселенных со своей земли пленных Арских князей с их воинскими людьми.
Освободившийся от жителей город заполняли пригнанные сюда с Московским войском устюжане и другие северные люди. В жёны им раздавали вдов и дочерей погибших вятчан; кому не досталось, со временем разжились местными невестами: вотками, зырянками, бесерменками...

***

Воспользовавшись тем, что Вятка осталась без защиты, Казанцы забрали себе Колынскую волость. С верховий Вятки и её северных притоков приходили сыновья беглых козаков и разбойничали. Для удержания региона Москве пришлось возвратить на Вятку Арских князей с их козаками-бесерменами, а также вернуть её городам некоторую прежнюю вольность. Кошкаров стал именоваться Слободским городом. Микулицын отчасти ожил, в его церковь вернулась главная Вятская святыня - образ Миколы Бабая. К ней потянулись вятчане со всех концов. Была заново отстроена и Верхняя Слобода, её заселили возвращавшиеся из ближней и дальней округи потомки вятских козаков. Но вольная жизнь длилась недолго, наместник и его волостели добрались и туда, за неуплату налогов и поборов городок осадили, но взять и усмирить не смогли. Тогда наместник пожаловался царю, тот прислал уклончивый ответ, - козаки были нужны ему для войны с Казанью.
После погрома Казани, когда нужда в вятских козаках в заметной мере отпала, а их число поубавилось в боях, вольности отняли, Арским князьям отказали в их звании, многие из них покинули Вятку. Еще раньше острог возле Кошкарова-Слободского во главе с наместником перевели ниже по реке, где на чистом поле в центре Вятской земли появился новый город. Первыми его жителями были насельники особой разбойной слободки с окраины тогдашней Москвы. Эти "хлыны" были отдалёнными потомками вятчан-колынцев, выведенных с Вятки еще при Тохтамышевом приёмном сыне Московском князе Василии Дмитриевиче. Так на Вятке появился город Хлынов. В него, воспользовавшись моментом, перенесли особо почитаемые иконы, в том числе, образ Миколы Бабая. При этом не обошлось без народных волнений и насилия. Вскоре по приказу Ивана Грозного икону отвезли в Москву, где её, как опасного узника сгноили в подвалах Кремля наравне с другими чудотворными образами, рукописями и раритетами, собранными со всех подвластных земель. Вместо них народу выдали единообразные "поновлённые" копии. Распространившиеся одно время на русском севере, и даже в самой Москве, Вятские деревянные статуи святых - со временем запретили.
В Смутное время, когда козаки в надежде на возвращение свобод поддержали Самозванца, Микола Бабай вновь объявился на Вятке. Тот ли это был образ, или его копия - неизвестно. После поражения оппозиции вятчане подверглись преследованиям, а мятежного Миколу вновь свезли в Москву. Вятчанам запретили готовить и хранить оружие, обновлять стены своих городов. Укреплялся от народных волнений и бунтов только центр власти Хлынов. Народ разбегался. Беглецов ловили и возвращали. В Верхней Слободе одно время был устроен тюремный острог, а сам городок постепенно опустел и превратился в село.


После всех перемен на старое, потомки вятских козаков вновь стали покидать родные места. Какое-то время в верховьях Камы, где укрылись беглые вятчане, была особая власть бояр Строгановых, и козачий Кайгород, процветал. Здесь набирал козаков для похода в Сибирь вотаман Ермак, отсюда родом были первопоселенцы Русской Америки... Не раз позже Кайгородский люд бунтовал, объявлял Республику, и окончательно был разгромлен только Советскими монголо-татарами...
Ещё в 17 веке где-то сочинили и подбросили нам лукавую байку о заселении Вятки беглыми новгородскими холопами. Много веков она исполняла роль предписанной сверху официальной Вятской истории. В довершении разгрома отняли само наше имя - Вятка, заменив его кличкой случайно родившегося здесь большевика...


***
Красная Слудка заросла травой и лесом, частью изрыта добытчиками глины, а название её забыто. За прошедшие пять веков река в районе Верхней Слободы изменила русло, место, где она когда-то текла, стало красивым сенокосным лугом и сосновым лесом.



Потомки стародавних вятчан, - артанцев и гарачцев, ушкуйников и новгородцев, других русских людей занесенных с разных краёв Древней Руси бурными ветрами перемен, - со временем сошлись в Слободском городе. Сюда же из-за реки переселялись обрусевшие потомки вятских вотяков, зырян, бесермян, Арских князей и иных уже давно забытых племён и народов.
И стали все они Слобожанами.
Только не помнят ничего о своих предках.

Но помнит всё и хранит наша ЗЕМЛЯ.
И лишь когда беспамятные перекати-поле перекопают её всю вширь и вглубь, - забудет и она.
И тогда останутся только эти упрямые буквицы.
Потом пропадут и они...

Конец повести

Е. Харин,
Слободской город, 29 ноября 2010 года.