НISTORICAL HOMINEM!

Я уже (повесть «Убить человека...») ссылался на обращение ко мне львовского профессора Валерия Сердюченко; сошлюсь и в данном случае.

«...Всё, опубликованное Вами, г-н Тартаковский, отмечено странной особенностью. Рядовое событие в собственной жизни непременно вклеивается в исторический контекст, совершенно иного масштаба и значения. Вот, значимый лично для Вас памирский поход, в общем-то, заурядный, Вы как-то свели к драматической судьбе романа Пастернака «Доктор Живаго», повлекшей отклики во всём интеллектуальном мире... С другой стороны, любое историческое событие Вы проворачиваете через собственную судьбу, как сквозь мясорубку... Неужели сами Вы полагаете свою персону такой исторически значимой?..»

...Да, как рыбу нельзя вытащить из воды сухой, так не только все мы, человечество, но и каждый из нас, обретается в истории, пропитаны ею. Мы неотделимы от эпохи, от, в целом, исторической сути. Человек безгласен и невнятен без этого. Все мы вместе и любой живший или живущий, осознаёт он это или - 99,999% - нет, насквозь пропитан историей – предстаёт при рассмотрении ЧЕЛОВЕКОМ ИСТОРИЧЕСКИМ. Уж извините!
Homo erectus - Нomo habilis - Homo sapiens - Нistorical hominem!

1.
Когда-то, «во времена почти былинные», одним студентом была высказана мысль, ничуть не криминальная даже тогда, «когда срока огромные брели в этапы длинные». Мысль касалась сугубо философской категории случайности, но оказалась роковой для данного студента только потому, что была произнесена не вовремя и ни к месту: он перебил плавное журчание речи доцента Овандера, декана данного философского факультета, - как раз тогда, когда лектор с чувством процитировал классика:
- ...По этому поводу читаем у Маркса: «История носила бы очень мистический характер, если бы случайности не играли никакой роли. Эти случайности входят, конечно, и сами составной частью в общий ход развития, уравновешиваясь другими случайностями».

Тут-то и вскочил тщеславный студент со своей мыслью:
- Всякая случайность есть лишь непознанная закономерность!
Вроде бы, ничего особенного. Но как-то смялось последующее журчание насчёт случайности в квантовой физике...

Тут надо подчеркнуть некоторую уникальность данного момента, когда пригвождена была к позорному столбу лженаучная генетика – и квантовую физику ждала та же участь.
Уже в специфично "интеллигентной" "Литературной газете" появилась ехидная, похожая на донос статья «Туман неопределенности в физике»...

Но вот какое счастье: чрезвычайно удачно была взорвана отечественная атомная бомба, с восторгом встреченная поэзией:
«Мы недавно проводили Испытанье нашей силе,
Мы довольны от души – Достиженья хороши!
Все на славу удалось,Там, где нужно, взорвалось!
Мы довольны результатом – Недурен советский атом!
Вот так штука! Всем наука! Сунься, ну-ка! Ого-го!..»

Так что Вождь всех народов милостиво простил физике её грехи. И стало возможным упоминать «принцип неопределённости» Гейзенберга и тому подобное, непредусмотренное диалектическим материализмом...

Неуместное высказывание студента не было единственным его прегрешением. Но это обвинение прозвучало особенно веско при публичном исключении из Киевского университета ввиду роковой оплошки районного комсомольского вождя Асонова, приглашённого в качестве главного обвинителя и заявившего с высокой трибуны:
- ...Случайны ли (опять о случайности! – М.Т.) высказывания этого псевдофилософа? Посмотрим, чем он занимался, можно сказать, ещё в младенчестве. Читаем в его школьном сочинении: «Мёртвые сраму не имут, но смердят страшно»! Это о чём? Это о «Слове о полку Игореве»! Это о наших героических предках!!! У Маркса Тартаковского были, видимо, какие-то другие предки...

Тут обвинитель, как говорится, прикусил язык, заметив, что имя обвиняемого внятно всколыхнуло переполненный актовый зал. Выходило нечто несообразное: схлестнулись, т.с., «тёзки»: какой-то безвестный и к этому моменту уже бывший студент Маркс - с корифеем, какого, можно сказать, ещё не знавало человечество! Фамилия у одного, имя у другого, - но это уже детали...
Ну, как-то уж очень нехорошо вышло...

2.
Одной из первых прочитанных мной книжек была «История Древнего мира» для пятого класса. Мне ещё предстояло поступление в первый класс. Случайно в гостях, раскрыв валявшийся на подоконнике учебник, я неожиданно для себя стал читать залпом, хотя предыдущую книжку, первую в своей жизни - «Егорка», о забавных приключениях медвежонка на корабле - читал, водя пальцем по строчкам.
Передо мной открылся мир. Последовательность событий, показалась интереснее их самих. В последующей жизни я не прочёл и полудюжины исторических романов: при всей яркости приключений они казались мне бесцветнее калейдоскопа самих фактов, складывавшихся в моей голове в логичную мозаику. В нашей довоенной съёмной бердичевской комнатёнке были несколько разрозненных томов дореволюционной энциклопедии. С восторгом я разглядывал красочные географические карты, воспринимая их как исторические: в современных странах и городах происходило в прошлом нечто, уже знакомое мне. Это было как бы стереоскопическое видение...

...Сказочный Самарканд в жизни одиннадцатилетнего подростка (1941 г.) явился подарком судьбы. Я был ослеплён изразцовым великолепием (теперь подновлённым, тогда сильно потёртым) ансамбля Регистана, мавзолеями Шахизинда, Гур-Эмиром...
Открывшийся мне старый Самарканд, отделённый Зеравшаном от нового вполне современного города, вряд ли отличался от средневекового. Лавки-мастерские в нишах первых этажей глинобитных двухэтажек по обе стороны улиц, женщины, скрывающие лица чачваном – густой чёрной сеткой из конского волоса, длиннобородые таджики (преобладающее население города) на миниатюрных ишаках, загребающие дорожную пыль ногами, уютные дворики, куда выходили двери жилых помещений, скрытые от уличного гама глинобитными дувалами, навесы, оплетённые виноградными лозами, тутовник или абрикос посреди двора, медный закопчённый мангал в уголке...

В продолжение первых двух-трёх месяцев, пока город не заполнили беженцы побогаче, нам посчастливилось жить на окраине Самарканда во вполне европейской усадебке с небольшим садом с нависавшим над ним крутым глиняным обрывом. Я до сих пор примерно так представляю себе библейский рай. «И насадил Всевышний рай, и поместил там человека (меня), которого создал... И произрастил из земли всякое дерево (грушу, яблони, виноградные лозы, оплетавшие небольшую веранду)... И выходила река (арык из под высокого кирпичного дувала, ограждавшего рай) для орошения... И заповедал Всевышний человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть...»
К сожалению, плоды уже были собраны – и только на грушевом дереве почему-то остались и высохли почти до каменной твёрдости. И мне позволено было обирать их и есть в своё удовольствие, если смогу раскусить. Я смог – и ел в своё удовольствие.

Рай, возникший ещё, быть может, при генерал-губернаторе Константине фон Кауфмане, вскоре всё-таки оказался нам не по карману. И перебрались мы в каморку на галерее доотказа забитого беженцами глинобитного туземного дома – зато замечательно расположенного: в торце Абрамовского бульвара: раскидистые карагачи, акации, тополя... (Бульвар, был заложен царским губернатором Александром Абрамовым). Противоположным торцом он упирался в старый город. Постоянно, помимо сознания, сопоставляя такие разные города, объединённые только названием, разделённые пересыхающим руслом Зеравшана, сопоставляя не только жилую застройку, но и облик горожан, я невольно проникался реальностью исторического бытия.

Мои симпатии были отданы средневековому Самарканду. «Знаете ли вы, что у алжирского бея?..» А знаете ли вы, что на самой макушке грандиозного купола Гур-Эмира, усыпальницы Тимура, отверстие непонятного назначения? знаете ли, что в моменты, когда солнце над Самаркандом в зените, сквозь эту дыру можно разглядеть внутренний купол, накрывающий заупокойный зал?..
Я в ту пору был, может быть, единственным свидетелем этого факта и этого явления – солнечного круга, высвечивающего остроконечную макушку невидимого снаружи внутреннего купола.

Надо же было случиться всемирно-исторической трагедии, позволившей мне забраться туда и заглянуть внутрь...
20 июня рокового 41-го по странному решению кремлёвского правительства было начато вскрытие гробницы Тимура. Оно продолжалось более суток и поздно вечером 21-го июня голову завоевателя, подгнившую из-за воды, проникшей в саркофаг, упаковали и отправили в Москву. И только на следующее утро вспомнили предостережение, гравированное витиеватым шрифтом на надгробной плите тёмнозелёного нефрита:
«Всякий, кто нарушит мой покой в этой жизни или в следующей, будет подвергнут страданиям и погибнет».

Кремлёвские вожди не были суеверными. Но распространявшиеся слухи о кощунстве, вызвавшем кровавую бойню, были воистину огнеопасными. Власти тут же выделили средства – стоимость полуроты танков! – на срочную реставрацию всей роковой усыпальницы, уже потёртой временем. В считанные дни вокруг неё возвели строительные леса...

Положение на фронтах вынудило вскоре забыть о затее – так что лишь сколоченные вокруг купола доски напоминали о ней. А под конец августа бойкий подросток, не обременённый предрассудками, взбирался по лесам едва не до макушки ребристого купола, покрытого голубыми и синими изразцами.

А выше? Я долго не решался ступить с надёжных досок на покатость огромного купола, пока не обнаружил однажды после дождя, что потёртые временем мокрые изразцы не такие скользкие, как обычно. Рельефная ребристость купола позволяла как-то ухватиться руками...
На вершине я перевёл дыхание и встал во весь рост. Подо мной был весь Самарканд – от раскопок древнего Афрасиаба на севере почти до вокзала на юге...

Торжество длилось недолго. Из облаков выглянуло полуденное солнце, осияв до самого нутра подкупольное пространство. Надо было возврашаться по мгновенно высохшей скользкой покатости – и у меня от страха одеревенели мышцы...
Но раз уж я пишу об этом – значит, всё обошлось! Мой ангел, повидимому, как обычно, присутствовал за моим левым плечом.

Я тогда более, кажется, обитал на крышах, чем на поверхности земли. Спал почти круглый год на глинобитной крыше нашего убогого жилища. Весной она вся покрывалась цветущими маками – и, выбирая пятачок для ночлега, я приглядывался, не возникла ли норочка тарантула с характерным ободком выброшенной земли... Попадались и скорпионы. Этих тварей, если не удавалось обнаружить и вмиг раздавить припасённым камнем, попросту не надо было беспокоить. Приходилось мириться с их соседством.

Днями я пропадал на обширнейших крышах медресе Регистана. Плоская почти с гектар крыша Тилля-Кари, центрального из трёх сооружений, воображению подростка представляла кладезь приключений. Вскоре обнаружилось, что колонны (как поначалу казалось) по сторонам двух других медресе имели внизу почти незаметные входы (заколоченные, что не стало для меня проблемой) на внутренние крутые и узкие винтовые лестницы. Задыхаясь в вековой пыли, поднятой моим движением, я выбирался наверх и, стоя на тридцатитрёхметровой высоте, ощущал одновременно и ужас, и восторг...
Таким было моё первое прикосновение к подлинной истории.

3.
...Под конец 1776 г. «купецкий сын» Фёдор Васильевич Каржавин прибыл на остров Мартинику (Вест-Индия)... Кажется, ещё не столь давно он жаловался отцу в письме из Парижа:
«Государь мой батюшка! Отчаяние, в которое повергает меня нищета, принуждает меня просить вас немедленно вызвать меня в Россию. С января месяца 1764 года до настоящего времени
получил я лишь 100 рублей, да и эти деньги остались у секретаря г-на Хотинского, который, полагая себя моим воспитателем и опекуном, присвоил их несправедливо, под предлогом моего беспорядочного поведения, которое он ничем не может подтвердить. Одним словом, у меня ничего не осталось, чтобы оплатить долги, в этом году продал я все вплоть до постели, а сам спал в течение 3-х месяцев на соломе. Хочу я непременно вернуться в Россию, и если ни к чему не способен, то буду лучше солдатом, ибо это моя последняя надежда. Постарайтесь, чтобы послали мне денег для отъезда и оставшуюся их часть за год, который завершился. Если вам неугодно, чтобы я сделался солдатом, то буду, кем пожелаете — чистильщиком сапог, если захотите...»

В последующем переписка сына с отцом прерывается. Василий Никитич Каржавин, купец-старообрядец (из семьи ямщиков), арестовывается по доносу за религиозное и антиправительственное вольнодумство...

Сыну, впрочем, уже не на что жаловаться, незачем просить вспомоществования. Он уже явно спит не на соломе. На Мартинике Каржавин заводит знакомство со своим сверстником Томасом Джефферсоном – в последующем одним из отцов-основателей Соединённых Штатов, её третьим президентом...
Каржавин становится деятельным участником Войны за независимость. Он организует добровольческий отряд из жителей Мартиники и снаряжает на свои деньги (!) три корабля с оружием.
Вот он уже в легальной должности переводчика в Конгрессе США - фактически тайный агент против англичан.

Но в чью же пользу велась эта деятельность - США или России? Любопытный факт: Каржавин отказался отправиться в Россию послом Соединенных Штатов, «дабы не прерывать своей миссии (какой?- М.Т.) в Америке»...

Фёдор Каржавин – современник архитектора Василия Баженова (даже, кажется, приятель) и сам не чужд архитектуре: автор популярной в своё время книги «Сокращенный Витрувий, или совершенный архитектор». Да и мне тоже не чужд Баженов: в выстроенном по его проекту белоснежном, приподнятым над Москвой Пашковом доме, в студенческом зале Ленинской библиотеки, я т.с. обрёл и первую, и вторую свою замечательную жену. Так что многочисленные мои внуки и правнуки как-то обязаны архитектору «времён Очакова и покоренья Крыма», которому посвящены многие работы Юрия Герчука («историк, знаковая фигура отечественного искусствознания» - Википедия), с которым всё в том же Пашковом доме я познакомился без малого семьдесят лет назад.

И вот тогда же, в средине пятидесятых, я - в московской квартире Герчуков: Б. Девятинский переулок, смежно (за углом) с территорией посольства Соединённых Штатов на Садовом Кольце. Хозяева квартиры, Юра и Марина, шопотом предупреждают меня: этажом выше секретное обиталище агентов КГБ, наблюдающих за перемещениями во внутреннем дворе посольства...

Это – к слову. О том, как переплетены времена и судьбы. Нагляднее? Я – многолетний московский бомж: 1955-61 гг. В гостеприимной квартире Герчуков (интеллигентность не позволяет им намекнуть мне, как надоели мои внезапные визиты) нахожу порой вечерами короткое пристанище; иногда - ужин. Здесь я впервые узнаю об удивительной судьбе «купецкого из ямщиков» выходца – о Фёдоре Каржавине. Юрий пишет о нём книгу, очарован своим героем. Пытается вжиться в эпоху – в общем-то, не так уж удалённую от нас.

Друг Герчуков (позднее открывшиеся обстоятельства разведут их, как говорится, «по разные стороны баррикад»), - так вот историк-востоковед Сергей Хмельницкий, иронизирует над этими усилиями – понять и вжиться:
«Следы заметая, двести лет прошли по земле, как тать -
В уютной могиле лежит скелет и хочет на всех плевать
Над ним опускается вечер мглист, всплывает над ним заря,
Его выстилает кленовый лист золотом октября...
И шлют морзянки скелетный стук песок, перегной, кирпич:
"Вы знаете, некто еврей Герчук хочет меня постичь.
Эпоху учёл и книги прочёл, и душу в труды вложил -
Он выяснил даже адрес ранчо, где я в Америке жил.
О, времени сын, тебе не дано постигнуть в плену систем,
Что сгнили мосты и давным-давно фиалки пахнут не тем,
Что корни пуская, живя в борьбе, летя кувырком во тьму,
Эпоха подобна самой себе и более ничему!
Старайся, служивый, тянись понять, над мыслью моей потей, -
Скелету нечего терять, кроме своих костей».

Сергей Хмельницкий (автор впоследствии многотомной «Истории архитектуры Средней Азии» (передо мной за стеклом книжного шкафа несколько замечательных и уникальных томов) говорит здесь о главной тщете историка и самой Истории – о невозможности вжиться, досконально понять чуждую эпоху, отдалённую от нас веками и тысячелетиями...

Но – если определиться в дилемме: наука ли История или всего лишь занимательное жизнеписательство? У науки, как таковой, должен быть выход в будущее; она провидит...

4.
Собственная моя судьба была тогда несколько схожа с судьбой Каржавина. Я был, конечно, не на Мартинике, а в Москве, и спал, конечно, не на соломе, а на жёстких вокзальных скамьях, - правда, лишь в худшем случае.
Обычно вечерами, после девяти, с закрытием библиотеки, я оказывался на улице со своим неизменным спортивным чемоданчиком и соображал, где же на сей раз удачно переночую. В чемоданчике были две простыни (сменные две – в стирке), мыло, бритва с кисточкой (электробритвы были ещё экзотикой), зубной порошок с зубной щёточкой, т.п. необходимые мелочи.

Обычно я следовал в какое-то из многочисленных студенческих общежитий... Я был в цветущем, можно сказать, студенческом возрасте, и, обычно же, удачно проникал внутрь. Поднимался затем на чердачный этаж (или спускался в подвал), где в незапираемой подсобке сваливались отслужившие матрацы и подушки (для отчётности при сдаче). Между двумя матрацами, проложенными моими чистыми простынями, мне весьма покойно спалось...
Прочие варианты были похуже – вплоть до ночлега в припаркованных на ночь троллейбусах сбоку от министерства сельского хозяйства (Орликов переулок у Трёх вокзалов). Двери гармошкой запирались тогда только изнутри, и водители, уходя, оставляли их открытыми. Комфорт, конечно, не ахти: зимой, хоть в пальто и ушанке, холодно; могли вдруг возникнуть посторонние – такие же, как и я сам...

Всего хуже был недосып: проснуться надлежало около пяти утра до появления утренней смены и как-то досыпать уже всё в том же студенческом читальном зале Пашкова дома. Там я сочинял свои опусы, которые мне самому уже и не вспомнить. Но их безотказно публиковала газета «Советский спорт», журналы «Физкультура и спорт», «Здоровье». В спортивном издательстве даже книжка вышла – названная с претензией: «Обыкновенное счастье» (о гимнастке Ларисе Дирий, впоследствии – известнейшая Латынина). В Киеве до того я окончил (с отличием, между прочим) ВШТ - Высшую Школу тренеров КГИФКА, работал в Херсоне тренером (тренировал и сам тренировался в том же зале, где и Лариса) - и в московских редакциях считался перспективным спортивным репортёром. Гонорары шли мизерные, но – регулярные. В штат редакций даже не набивался: не было главного - московской прописки. Был, как упоминалось, бомжем...

Происходившее со мной, тоже, между прочим, ИСТОРИЯ. «Микроистории» сейчас в моде. В России и за рубежом выходят серии: «Частная жизнь афинян при Перикле», «Частная жизнь лондонцев – современников Шекспира» т.п. Быт советского человека в послесталинскую эпоху - явление того же порядка. В пору «оттепели», глотнув свободы, хотя бы и относительной, многие энергичные провинциалы двинулись «завоёвывать столицу». Москва, как вспоминается, тогда изрядно помолодела. Хоть как-то прокормиться было несложно: в предвидении обещанной Хрущёвым коммунистической эры хлеб в столовых (и соль, и горчица, и чай без сахара) был бесплатным...

Я, пусть рядовой, но - СУБЪЕКТ ИСТОРИИ? Да наука ли История? Сами историки подчас задаются таким вопросом. Даже у них можно прочесть о том, что в Пятикнижии, открывающем Библии, сплошь мифы, которым верить просто немыслимо. Что может быть «лживее» сроков жизни патриархов Адама, Мафусаила пр. – под тысячу лет! Как это «через море, яко посуху»?..*>

Вот бездарная – но поучительная! – пародия.
«Проф. Печерский, историк:
Документы? Что, документы? Вот, попалась тебе, скажем, бумага из архива органов немногим более полувековой давности. Протокол допроса какого-нибудь комбрига Проститутова, обвиняемого в антисоветском заговоре. Все подлинное: бумага, чернила, подписи следователя Говнюченко и преступного комбрига - экспертизой проверено. У последнего, правда, почему-то, дрожащей рукой… А признался комбриг в шпионаже на 15 иностранных разведок и подготовке взрыва Кремля вместе со всем политбюро. Чистосердечное признание ему не помогло, в тот же день и прикончили. Ну, вот ты, получив такой документ, что с ним сделаешь?»

Текст, взятый здесь в кавычки, разумеется, надуманный – как и именование «профессора». Действительный автор, однако, вполне образованный, да и, вероятно, немолодой, серьёзно, как сам он думает, занимающийся историей.
Уровень невежества такого «историка» зашкаливает. Обнаруженная ложь, если разобраться в её причинах, драгоценнейший ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКТ. Картина эпохи во всей полноте – мечта любого профессионального историка. Фальшивка с оговариванием самого себя («комбриг Проститутов») в соединении с многими другими такими же фальшивками это клад - фрагмент подлинной картины ЭПОХИ!
Всё это могло бы быть живой плотью истории. Да и сами историки - имею в виду не только придуманного «Говнищенко», но и надуманного «профессора» - не субъекты ли истории?..

«Нет ничего интереснее быта,
Скажем, периода палеолита.
Калейдоскопом — осколки, фрагменты
И зачерствевшие экскременты...» (Автор неизвестен).

*> См. М. Тартаковский, «Откровение Торы».

5.
Как-то – более полувека тому - бродя по Горному Крыму, я поднялся на плоскорье в мёртвый город Чуфут-Кале (на крымско-татарском - «Еврейская крепость») Весь этот солнечный день я был единственным живым в пещерном городе, где возвышались лишь парочка сохранившихся кенас, караимских молельных домов, несколько усадеб, сложенных из каменных блоков, небольшой мавзолей исламской архитектуры и каменные арки при входе и выходе из города - полуразрушенные.

Одна сохранившаяся усадьба была помечена как «Дом Фирковича». Мне в специальной литературе встречалось имя этого караимского патриарха, горячо отстаивавшего сомнительную идею, что-де караимы иудейской веры -изначальные насельники Крыма и, следовательно, неповинны в распятии Иисуса где-то в далёкой Палестине.
И, вообще, караимы, несмотря на свою религию, не евреи, но сродни – м.б. даже предки - хазар...
Впоследствии это утверждение, подтверждённое во благо спасения еврейскими раввинами, призванными гитлеровцами в качестве экспертов (!), позволило выжить этому экзотическому народцу.

Всё, связанное с Фирковичем, принадлежало сравнительно недавнему времени, а мне грезилось найти следы пребывания здесь, скажем, алан; или что-то свидетельствовавшее о монгольском владычестве - кроме слишком очевидного мавзолейца дочери хана Тохтамыша... Словом, мечтал об открытии – о прославлении собственного имени.

Пока что шатался по единственной улице, наслаждаясь абсолютной тишиной, палящим солнцем, горными видами со всех четырёх сторон, не глядя себе под ноги. И был наказан: едва не вывихнул голеностоп, попав ногой в глубокую колею.
Опомнясь, присмотрелся. Во всю длину улицы пролегали незамеченные мной две глубокие (сантиметров до восьми), строго параллельные колеи. И не было бы ничего удивительного, если бы колеи эти не пролегали в монолитном базальте, покрывавшем всё это плоскогорье, где и трава-то росла лишь клочьями... Вот тогда-то я, что называется нутром, ощутил движение ИСТОРИЧЕСКОГО ВРЕМЕНИ.

6.
«Сам Аллах не может изменить прошлого» (арабская пословица). Каждая из мировых войн могла бы завершится, точно так же как завершилась, но – ГОДОМ раньше. Миллионы сбережённых жизней, вдвое-втрое меньше руин. Совсем иная расстановка мировых сил, другое соотношение – возможно, более справедливое.
Первая мировая продлилась из-за предательства Ленина, воспользовавшегося слабостью Временного правительства, ужеготовившему уступить власть правительству признанному и постоянному.

Во Второй мировой вышло так, как вышло, из-за ничтожного обстоятельства – случайно отодвинутого из-под ног Гитлера портфеля со взрывчаткой. Покушение 20 июля 1944 года полковника штаба резерва сухопутных войск графа Клауса фон Штауффенберга и его адъютанта обер-лейтенанта Вернера фон Хефтена в ставке фюрера, комплексе Верховного командования (нем. Führerhauptquartier) «Вольфсшанце» («Волчье логово») в Растенбурге (Восточная Пруссия) не удалось... Взрыв во время командного совещания привел к гибели 4 человек, остальные получили ранения или повреждения различной степени тяжести. Гитлер также был ранен.
Расследование выявило широкий заговор – было арестовано более 7 тыс., казнено около двухсот человек. Немецкое Сопротивление было разгромлено.

О том, ЧТО случилось нам повествует едва ли не каждая страница истории. А вот КАК всё происходило в реальной действительности?.. Не знаю, почему, но именно это интересовало моего внука Томаса едва ли не с детства. Он постоянно распрашивал меня о моей довоенной жизни – были ли тогда в Бердичеве автомобили?.. что я думал о Сталине?.. как дедушка Самуил (мой отец) сразу догадался, что немцы станут убивать евреев – ведь ещё не убивали?..

(Слава богу, что догадался. Сосед, балагула Иося, чьей фурой, запряженной крепкой лошадкой, мы хотели воспользоваться, чтобы в июле 41-го двинуться на восток /вокзал горел/, уговоривал нас остаться – вспоминал установившийся, наконец, в расхристанной гайдамацко-петлюровской-бандитской Украине ПОРЯДОК при вошедших в 1918 г. немецких войсках. Безграмотный возчик запомнил тогда единственное немецкое слово, которым щегольнул перед нами – ОРДНУНГ (Ordnung)

В Мюнхене в ноябре 1923 г. состоялся гитлеровский путч, отсюда выполз нацизм – и о покушении на Гитлера, как и о «Белой розе», подпольной группе студентов мюнхенского университета, действовавшей в Третьем Рейхе, было в программах едва ли не каждого класса мюнхенской гимназии, где учился мой внук. Звучало извинением за произошедшее.
Но КАК же всё это происходило?

Вдруг обнаружилось, что ещё жив последний свидетель покушения. Не он ли в солдатской форме на снимке демонстрирует (видимо, перед следователем) кое-как сохранившиеся при взрыве истерзанные штаны фюрера с разорванными в клочья брючинами?..

Гимназист Томас разыскал свидетеля, бывшего солдата охраны ставки Курта Залтерберга (Kurt Salterberg); отправился за 800 км в Au (Sieg), в земле Обербергиш. Девяносточетырехлетний старик, одинокий в своём старом доме среди принадлежащего ему обширного леса, польщён неожиданным вниманием. Собеседники, разнящиеся по возрасту на три четверти века, вполне столковались.
- Я сражался на Восточном фронте под Харьковом, Орлом, на Курском выступе. Артиллерист. Уцелел, как видишь… В ноябре 1943 года меня перевели с фронта в дивизию «Великая Германия», которая обеспечивала безопасность Гитлера и других наших лидеров… Нет-нет, я не был в Вафен-СС. Нас ошибочно приписывают к эсэсовцам. Комплектация караульного батальона личным составом происходила по ротационному принципу: из фронтовых частей дивизии военнослужащие переводились в Берлин для проверки надёжности и отсылались затем для прохождения службы в составе охранного батальона…
Старика неожиданно охватывает гордость.
- Дивизия «Великая Германия» была самой отважной в Рейхе. Нас бросали на самые трудные участки Восточного фронта, называли даже «Feuerwehr»...

Собственный лес, всплошную окружающий дом, напоминает старому солдату гитлеровскую ставку среди мазурских озёр, укрывавшую в продолжение почти всей войны тайное логово фюрера. Старик приглашает гостя покормить рыбок в принадлежащем ему лесном озере.
- Тогда было, вокруг Вольфсшанце, вот, как здесь сейчас: тишина, птички щебечут, солнышко пробивается сквозь листву... Я стоял там на посту...

Вот, как описывает он случившееся:
- Взрыв выбросил адъютанта фюрера Отто Гюнше из окна, появилось густое облако пыли, в воздухе летали обрывки бумаги, падали выброшенные из окон обломки мебели, раненые взывали о помощи, другие беспокоились о Гитлере и звали его... У Гюнше был окровавлен лоб, волосы обгорели. Но он оббежал дом и проник туда.
Я тут же включил сирену общей тревоги.
Примчались медицинская служба и доктор герр Карл Брандт, и я впервые открыл главный проход в барьерном заграждении, чтобы позволить всем, кто мог помочь, пройти без контроля...

Прошло несколько минут, прежде чем Гитлер, поддержанный Гюнше и Кейтелем, хромая появился в дымной двери, Выйдя, они обернулись и в течение минуты Гитлер смотрел на взорванный барак. У него кровоточили руки, штаны обвисали разорванными полосками... Он был в шоке.
И в этот момент я подумал: не моя ли вина в том, что произошло? Я пришёл в отчаяние от этой мысли.
– Что случилось?– едва произнёс Гитлер. – Бомба с русского самолета?..

А ведь не более чем за несколько минут до этого Штауффенберг проехал мимо меня в открытой машине. Он не сидел, он совершенно спокойно стоял рядом с водителем, и я представить не мог, что он имеет какое-либо отношение к взрыву...

Раньше я никогда не видел Штауффенберга, но с чёрной повязкой на глаза он сразу выделялся среди других. При появлении его сопровождали несколько офицеров; они шли через ворота вместе с Вильгельмом Кейтелем. Был приказ не проверять никого, кто пришел с фельдмаршалом, начальником верховного командования - поэтому я их пропустил. Но Штауффенберг дал мне свой пропуск, я прочёл его имя в первый раз. Вспомннаю, что да - он был совершенно спокоен, никакой спешки или суеты. Он повернул за угол, и я потерял его из виду...

Когда полковник покидал помещение, он тоже выглядел спокойным – и я пропустил его... Тогда-то, минут через пять, раздался взрыв, из окон выхлестнулось пламя... Я тут же включил сигнал общей тревоги, - повторил старик.

Да, он знает теперь, как шли тогда дела на Восточном фронте. Советы подошли к самой границе Германии. С трудом затыкались дыры. Гитлер требовал всё новых войск. Полковник Штауффенберг как начальник штаба резерва сухопутных войск прибыл сообщить о возможностях армии...
Когда после войны Курт Залтерберг узнал о зверствах нацистов, он понял, что защищал преступника.
- Да-да, было много страданий, но я этого не видел, я просто этого не видел!.
- Мой дедушка – еврей...
- Да, я понимаю, я понимаю... Но я был солдат. Я выполнил свой долг...

Предотвратил бы он покушение, если бы знал, с чем пришёл Штауффенберг?

- Мы душой и сердцем были солдатами, мы принесли клятву Гитлеру. Что это означало, молодые поколения едва ли могут понять. Для нас Штауффенберг был трусом, который не брал оружие, но использовал взрывчатку, чтобы самому унести ноги. Это не наше тогда представление о германском офицере, хотя сегодня я вижу это по-другому.
Помню, когда впервые встал на дежурство, фюрер остановился и несколько минут расспрашивал меня, откуда я, как зовут, где служил... Я весь взмок под своим мундиром – и очень боялся, что фюрер это заметит. Вы уже не представляете, что я тогда чувствовал... Фюрер часто проходил мимо офицеров, не замечая их, но со мной, солдатом, он всегда здоровался. Как-то я даже пожаловался ему, что у моего камрада расписание вахт несправедливое: он всегда дежурит ночью и очень устаёт. На следующий же день расписание стало разумнее. Ещё я жаловался на проблемы с табаком и бумагой для писем домой...

Старик на своей машине отвёз Томаса на станцию; там они сфотографировались в фотоателье. На снимках они вполне как бы прадед с правнуком...

Вот немаловажные подробности, чему Залтерберг не мог быть свидетелем.
Штауффенберг не без некоторых приключений проехал через все три поста, ограждавших ставку.
Адъютант фюрера Гюнше не услышал взрыва – у него сразу лопнули барабанные перепонки. После покушения из ног фюрера извлекли десятки мелких осколков. У него был также вывих правой руки, волосы на затылке опалены, были повреждены барабанные перепонки...
К удивлению личного врача фюрера Теодора Морелля, пульс пациента был в норме. Доктор всё же сделал укол.

Гитлер был в возбужденном состоянии, повторяя одно и то же: – Вы только подумайте, ничего со мной не случилось, вы только подумайте!..
Вбежали секретарши, чтобы удостовериться, что фюрер жив. Гитлер поприветствовал их левой рукой. – Ну, мои дамы, – сказал он, насильно улыбаясь, – снова все кончилось для меня благополучно. Еще одно доказательство того, что перед вами избранник судьбы. Иначе я не остался бы в живых.

Фюрер был более, чем обычно, болтлив, возложив вину на кого-то из строительных рабочих, «трусливо подложившего взрывчатку». – Я не допускаю иного объяснения, – подчеркнул он и повернулся к Борману за подтверждением. Тот, как обычно, в знак согласия кивнул головой. Явился с поздравлениями Гиммлер. Он тоже подозревал, что бомбу подложили строительные рабочие...

Поразительно, что подлинного виновника заподозрил оглохший в тот момент Отто Гюнше. От дежурного унтер-офицера в комнате связи установили, что Штауффенберг ожидал здесь срочного телефонного звонка из Берлина. Потом кто-то вспомнил, что полковник оставил под столом портфель. Позвонили на аэродром – оказалось, Штауффенберг через считанные минуты после взрыва спешно вылетел в Берлин. У Гитлера теперь не было сомнений относительно того, кто подложил бомбу. Фюрер в бешенстве приказал немедленно разыскать и арестовать Штауффенберга...

Переодевшись, всё ещё возбуждённый, Гитлер встретил прибывшего по прежней договорённости Муссолини, для которого произошедшее было жуткой новостью. Фюрер снова и снова мысленно возвращался к произошедшему в этот безумный день. - Дуче! – взволнованно произнес он, протягивая левую руку. – Несколько часов назад я пережил такую удачу, какой у меня еще никогда не было! Он показал гостю затылок со обгоревшими волосами, показал порванные брюки, шутливо заметив, что ему жалко пары новых штанов. Муссолини вымученно улыбнулся. Он был в ужасе. Как такое могло произойти в секретной ставке?..

Гитлер тем временем снова и снова сообщал различные подробности недавнего инцидента – как были ранены другие участники совещания, как Гюнше выбросило через окно... - Чудесное спасение, - не уставал повторять фюрер, - доказывает, что его дело победит. – Положение почти отчаянное, но то, что случилось сегодня, дает нам новую надежду, – поневоле подтвердил дуче...

В декабре 1944 года бригада, в которую был переведён Курт Залтерберг участвовала в наступлении в Арденнах; там, как уверяет, он впервые убил противника – американского солдата, и сам был жестоко ранен: пуля пробила лёгкое...
- Я был только солдатом... исправным солдатом... Два года назад меня наградили медалью государства Рейнланд-Пфальц за мою преданность историческому наследию Фридриха Вильгельма Райффайзена на его родине Хамме. Меня назвали соучредителем Немецкого Райффайзенмузеум в Хамме и ассоциацией Хаммера Хейматфрюнде...»

Райффайзен – общественный деятель начала 19-го века, Хамм – город в земле Рейнланд-Пфальц... Всё это, как говорится, уже другая песня.
А мой внук с его подлинным инстинктом исследователя, уже студент-историк Мюнхенского университета; был назван самым успешным абитуриентом этого года. Исполать ему.
Ниже - ОКОНЧАНИЕ.