Девочка на старой фотографии

1. Эта история началась солнечным погожим днём в конце мая. Всем хотелось идти на улицу, наслаждаться теплом, зеленью, волей, после долгой сибирской зимы. Никто не желал сидеть в душном классе и выполнять скучнейшую лабораторную работу по физике. Но – пришлось подавить свои желания, чтобы не испортить оценки за четверть и итоговую за год.
Лабораторку я сделал быстро, но вот с её описанием возникли проблемы. Я вообще не силён во всяком сочинительстве, это не мой конёк. Мне лучше даются точные науки: математика, физика. По физике у меня твёрдая «пятёрка» и то, что я делаю, понимаю достаточно хорошо. Но вывод по лабораторной надо было написать не только грамотно, но и, по возможности, складно.
Когда Алла Викторовна отвернулась от нашего ряда, я привстал и, перегнувшись через стол, заглянул в тетрадь сидевшей впереди Наташи Широковой. Только я там не успел ничего прочитать, потому, что увидел: Широкова и её соседка по парте Богданова заняты не лабораторной, а что-то внимательно разглядывают, прикрывшись двумя учебниками. Определённо, в этом было нечто интригующее. Я вытянулся во весь рост и выхватил то, что так увлекло девчонок. Это был негатив старого чёрно-белого фото. Я не успел толком его рассмотреть. Заметил только, что там были изображены две фигуры в рост: белая и чёрная. Одежда на них была очень странная, возможно старинная. Чёрная фигура на негативе (а в реальности белая) показалась мне вообще пугающей. Чем именно она пугала я не успел понять, так как Богданова развернулась, что-то зашипела и стукнула меня книжкой по руке. Заметив, что учительница смотрит в нашу сторону, я пригнулся, взял шариковую ручку и сделал вид, что я здесь ни при чём. А Богданова взяла негатив, демонстративно открыла сумку, и положила туда свою добычу.
- Ольга, ты закончила работу? Или она тебе неинтересна? – ехидно спросила Алла Викторовна.
- Нет, - ответила Богданова, - неинтересна.
Лицо Аллы Викторовны покрылось красными пятнами
- Вот как! ты хочешь сказать, что физика тебе не нужна? Может, тебе и школа не нужна? А на будущий год вам ЕГЭ сдавать. Или ты рассчитываешь, со своей внешностью, выскочить замуж, а в ВУЗах пусть учатся умные дурнушки? Да, высшее образование таким ни к чему.
Другая бы припухла и признала свою неправоту, но Олька девчонка бойкая, с острым язычком:
- А я не считаю свою внешность исключительной. И секс меня волнует в последнюю очередь, в отличие от… ЕГЭ по физике я сдавать не буду. А учиться дальше я буду в университете. На журналиста!
Зря она, конечно, связалась с Аллой Викторовной. Что может понимать в жизни молодых 40-летняя старая мымра? Которая, к месту и не к месту, всем говорит о своём 20-летнем педагогическом стаже. Которой ничего нельзя сказать или ничего сделать, чтобы об этом не узнали родители и вся школа. Которая даже весной… Эх, да ну её! Нам ещё год терпеть её.
Зря Олька надерзила ей.
Лицо Аллы Викторовны стало совсем красным. Она возмущёно всплеснула руками, блеснув тусклым золотом на пальце левой руки, и зло закричала:
- Выйди из класса, Богданова! Вон! Я вызову в школу твоих родителей!
Девушка фыркнула и, упрямо склонив голову, стала запихивать учебник и тетради в свою сумку. Я видел, как смешно, сквозь прядки волос соломенного цвета, порозовело маленькое ушко. И в тот же миг почувствовал обиду за неё, и осознал свою вину за это происшествие.
Стуча каблучками по деревянному полу, гордо выпрямившись, Оля покинула класс.
- Так, все тихо, - строго сказала учительница. – Продолжаем работу. До конца урока мало времени. Есть у кого вопросы?
Я поднял руку:
- Алла Викторовна, можно я выйду? Я сдам лабораторную.
Физичка с подозрением посмотрела на меня.
- И ты хочешь выйти? Что ж, я никого не держу. Иди, утешь свою подругу. Родители узнают, чем вы занимаетесь… на уроках.
Положив тетрадь на учительский стол, я быстро вышел, почти выбежал из класса. Оля стояла у окна, обхватив обеими руками сумку, и смотрела на школьный двор. На стук двери она обернулась. Её брови сошлись на переносице, голубые глаза блестели за длинными ресницами.
Я подошёл к ней.
- Тебе чего, Прохоров? Иди, гуляй…
- Это… гм, Оля, можно я ещё раз посмотрю негатив? Понимаешь, мой папа фотограф и я сам немного разбираюсь. Не сердись, мне просто интересно. Можно?
Морщинка на её переносице разгладилась, лицо помягчело.
- Ладно. Только я не хочу сегодня оставаться в школе. Если ты…
- Конечно! Я тоже не останусь на последний урок. Пойдём в школьный двор?

2. Последним уроком в тот день была физра. Хорошо было бы погонять с пацанами мяч на футбольном поле. Ведь ещё несколько дней и большинство из нас уедет из города, и встретимся мы только в сентябре. Но я чувствовал, что именно сегодня я нужен Оле, и упустить такой момент тоже было нельзя.
В школьном дворе мы прошли в детский угол, где после уроков гуляли малыши из продлёнки. Сейчас здесь было совсем пусто. Богданова села на качели, я взобрался на турник. Девушка достала из своей сумки негатив, затем другой, на котором вторая фигура была не белая, а пёстрая.
- Видишь, Прохоров, я эти снимки взяла у мамы на работе. Моя мама работает в краеведческом музее. Брать оттуда категорически ничего нельзя. Но видишь… Прохоров! Когда я с тобой разговариваю, будь добр – не виси вниз головой, как обезьяна!
Я спрыгнул с турника.
- Ладно-ладно, Богданова, слушаю я. А что-то на негативах вот эта фигура повторяется. Это что за прикол?
- Так вот я говорю: в музее есть много таких старых фото и негативов. Возле разных домов сняты разные девочки и мальчики – а рядом стоит ещё одна девочка, всегда в одной позе и в одной одежде. И на всех фотографиях у неё злое лицо и совсем не видно глаз. Другие дети смотрят на неё с удивлением и страхом. Почему она такая на фото совершенно непонятно. На фотомонтаж непохоже, да и хранятся снимки в музее давно – тогда и техники современной не было. Здесь какая-то тайна. Столетняя загадка – представляешь, какой материал? Можно провести журналистское расследование и написать статью. Её напечатают в газете, а потом я эту статью представлю на вступительный конкурс в университет. Здорово, правда?
- А о чём статью? О старых фотографиях? О странной, никому не известной девочке? Обо всех детях, живших в нашем городе 100 лет назад? Или об архивах краевого музея?
- Не задавай глупых вопросов, Прохоров! Статью… ещё не знаю о чём, но я напишу. Знаешь, Юра, а может, здесь замешана мистика? И это не девочка, а ПРИВИДЕНИЕ! Вот бы встретиться с ней самой!
Ого, ни фига себе – за 10 лет, что мы учимся в одном классе, она впервые назвала меня не «Прохоров», а просто Юра! Надо же…
Вообще-то раньше мне нравились многие девочки из нашего класса: то Наташа, то Кристина, то другие. Богданова всегда была такая, как все. И вдруг тогда, в школьном дворе, я впервые заметил какие у неё лучистые бирюзовые глаза, как красиво ровные белокурые волосы спадают на худощавые плечи, как форменная школьная блуза обтягивает небольшие…
Гм-гм, что-то я отвлёкся. Не пропустить бы, что ещё Оля говорит. А, она достала из сумки черно-белые фотографии. Да, и везде та же девочка!
Я пригляделся повнимательнее – вот она какая: на вид лет 10, в широкополой шляпе, в белом платье с длинными рукавами и в пелеринке, у левой руки выпущена вперёд коса до пояса перевитая тёмной лентой. Обеими руками она держит сложенный зонт, упёртый навершием в землю. Лицо девочки, повёрнутое прямо на объектив, недовольное, глаза скрыты под густой тенью бровей.
- Ты слушаешь? – дёрнула меня за рукав Богданова и забрала фотографии. - Так вот, я уже целую неделю занимаюсь расследованием. Расспросила маму, тётю Катю, заведующую хранилищем – кто эта девочка и как она оказалась на стольких фотографиях никому не известно. Да, городские фотографы снимали детей, но вот именно об этой «хмурой девочке» нет абсолютно никаких сведений. В архивной описи так и записано: «…и неизвестное лицо».
- Сама я там пересмотрела все фото, - продолжала Оля, - переписала все персонажи, все дома, на фоне которых снимались дети. Люди разные, дома иногда повторяются. Я попросила маминого знакомого архитектора, и он составил список зданий, которые уцелели до наших дней, с указанием адресов. Из списка я выбрала три дома, где та девочка показывалась чаще всего. Кстати, там везде она снята исключительно с девочками. Я обошла эти дома и снимала на свой айфон с тех самых ракурсов. На моих снимках кроме стены дома ничего нет. Ну, это понятно, та девочка всегда на фотках с кем-то, не одна. Я хотела Наташу попросить пойти со мной, но она что-то… боится, что ли.
- А хочешь, я с тобой схожу. На все три дома, - неожиданно сам для себя выпалил я.
- Ага, давай. Они недалеко друг от друга, в центре города. Поехали!

Мы с Олей съездили в центр, погуляли по улице, поели мороженого. Я сфотографировал её возле различных старинных домов. Разумеется, никого, кроме моей одноклассницы, на снимках не было.
Погода была отличная, настроение тоже. Мы зашли в городской парк, покатались на карусели, съели ещё по порции мороженого. В парке я тоже фотографировал Олю. Отличная она оказалась девчонка – весёлая, интересная. К сожалению, слишком быстро наступил вечер, и нам надо было возвращаться домой в свой спальный район.
Обратно мы ехали в почти пустом троллейбусе и сидели рядом. Моя спутница вновь стала серьёзной и заговорила о старых фото:
- Я вот что подумала, Юра, если те снимки сделаны старыми фотоаппаратами с использованием старой технологии и материалов, то современное цифровое фото такого эффекта не даёт. Поэтому на наших снимках никого и не видно. У тебя же папа фотограф, попроси у него самый старый фотик и мы ещё раз попробуем. Да?
- Хорошо, попрошу. Дай мне только негативы и фото, отцу показать.
- Возьми, только завтра же всё принеси в школу. И, слушай, больше никому ничего не говори.
- Не беспокойся, могила. Это же наш секрет.
- Ладно-ладно. Вот, Юра, моя остановка. До завтра!
- Пока, Оля!

Дома после ужина, пока мама убиралась на кухне и мыла посуду, я зашёл в комнату родителей. Папа собирался плюхнуться на кровать и смотреть привычное «Поле чудес», но я разложил перед ним старые фотографии. Он внимательно их посмотрел, сложил стопочкой и вручил мне. Потом почесал за ухом и сказал:
- Хм, да, интересно. Даже удивительно. На первый взгляд не похоже на фотомонтаж. И негативы к тому же есть. А по поводу того, чтобы повторить их – по моему мнению, без специальных студийных постановок это невозможно. Призрак? Ну-у, милый мой, по призракам -это тебе в Голливуд надо. Уж в нашем городе точно никаких призраков нет.
- Возможно, - продолжал папа, - что здесь присутствует какой-то оптический эффект или наведённое изображение. И все снимки сделал тот человек, который создал эти иллюзии. Повторить такое не удастся да и разгадать их теперь сложновато. Твои друзья снимали, и у них не получилось? Вот видишь, я же говорю. А если фото сделаны 100 лет назад, как ты говоришь, разгадать и повторить их тем более не получится.
- Вообще, Юра, много чего есть в мире загадочного, непонятного, чудесного. И такого, что хочется воскликнуть: «остановись, мгновенье, ты прекрасно!». Но повторить то, что случилось секунду назад нереально. А уж 100 лет спустя…
- Папа, а если снять старым фотоаппаратом – может получиться?
- Что? Снять старым аппаратом? Извини, дорогой сын, моему самому старому фотику только 10 лет. А, вот у деда Михаила, есть старые, точно.
- Правда? Ой, можно я к нему съезжу?
- Ты что, прямо сейчас, в ночь, хочешь ехать? Да ну, брось. Их с бабушкой и дома-то сейчас нет. Они на дачу уехали жить. У них там парник, рассада. Подожди, в воскресенье утром и мы к ним поедем. Подышим свежим воздухом, шашлыков пожарим. Со стариками пообщаемся, им приятно будет.
- Папа, а фотоаппарат?
- Хм, а вот аппарата там нет. Там он не нужен. В городской квартире, где-нибудь на антресоли пылится.
- А-а. Не поеду я на дачу, и здесь дел много.
- Ну-ну, как знаешь. Тогда дождись, когда дед в город вернётся.
Так как мне ничего не удалось: ни разгадать тайну старых фотографий, ни раздобыть древний фотоаппарат, я выбросил этот случай из головы. Вернул Богдановой её карточки и негативы и успокоился. Тем более, что вскоре началась последняя неделя учебного года.

3. Едва началось лето, я забыл и о школе и о странных фотографиях с давно умершей девочкой. Оставил до сентября и мысли об Оле.
Но одноклассница сама напомнила о себе, когда однажды мы столкнулись с ней на улице:
- Здравствуй, Юра!
- А-а, Богданова, привет! Чего тебе?
- Я тут много думала... не о тебе, конечно, о тех старых фото. Ты же обещал помочь.
- Так дедушка, у которого фотик есть, уехал, а я, сама видишь...
- Вижу. У меня тоже каникулы. Но у меня ещё есть интересы, кроме слоняния по улицам и торчания у компа. Так может твой дедушка уже вернулся? Позвони ему. Сотик с собой? А то я свой дам.
Вот приставучая! Ну, подожди, Богданова, я тебе... Да чего уж, трудно мне что ли родному деду позвонить?
Я нарочито медленно, нехотя, достал из заднего кармана лёгких бридж телефон, набрал номер. Через два гудка прозвучал чуть надтреснутый, но бодрый голос:
- Квартира Прохоровых. Слушаю. Кто это?
- Деда Миша, это я Юра. Ты, это... уже приехал с дачи?
- А, внучек! Здравствуй, дорогой. Соскучился? Молодец, что не забываешь нас, стариков. Да, я сегодня утром прикатил на электричке. Надо пенсию получить, заплатить за квартиру. Телефон. Продуктов подкупить. Старуха-то моя на даче осталась. Так что я вечерней электричкой обратно уеду. А ты приезжай, Юра ко мне, пока я дома. Вкусненьким угощу. Приезжай.
Богданова слушала наш разговор и при последних словах деда энергично закивала головой: соглашайся!
- Деда, я приеду. Скоро. Только я, м-м... не один.
- А, ну да, с дружком приезжай. У меня и сладкое есть. Жду.

Когда мы приехали к деду, Богданова, ни мало не смущаясь, села с моим предком на диван, достала фотографии, рассказала свою историю. Я смотрел на неё и просто восхищался: вот это да, готовый корреспондент! Между делом попивая чай со свежим тортом «Тирамису» (и когда дед успел купить?), она поведала о странной девочке, о старых домах, о своих неудачах повторить снимки, о Наташке, которую никак невозможно уговорить участвовать в расследовании. И при этом ещё успевала поправить чёлку, улыбнуться на комплимент деда, и отправить меня, в середине беседы, на кухню, принести холодной воды.
Я нарочно (ах, тебе холодной!) бросил ей в стакан кусочек льда из морозилки. Но Ольга и бровью не повела — будто так и надо. Лишь сказала мельком: «спасибо, Юра», и продолжила болтать с дедом.
Мой дед хороший человек, умный, много знающий, с твёрдым характером, но и он поддался чарам Богдановой. Уже спустя пять минут после знакомства они общались, как давние друзья. Дедушка внимательно слушал и кивал головой, соглашаясь с моей одноклассницей. Пока мы допивали чай и доедали торт, он отправился в чулан и вскоре собрал в ванной маленькую фотолабораторию.
Из всех негативов дед Миша отобрал несколько, указанных гостьей, и распечатал их. Мы стояли рядом с ним и в свете красной лампы смотрели, как на фотобумаге проступали дома, деревья, фигуры людей из прошлого. Мне это действо показалось волнующим, круче, чем смотреть кино в формате 3Д, и даже стало чуточку не по себе. Дед подкрутил фотоувеличитель. На фигуре загадочной девочки стали видны детали одежды, черты лица. Только глаза по-прежнему были неразличимы — одна тёмная полоса ниже лба.
- Ага, - воскликнул дед Миша, - а вот это уже интересно!
Он перевёл визир на участок кирпичной стены между хмурой девочкой и другой девчонкой, озадаченно глядящей на нежданную подругу.
- Вижу, и я вижу! – обрадовалась Оля. – Юра, ты заметил? – и девушка толкнула меня плечиком.
Я сначала ничего не понял – чему они радуются? И наверно, поэтому долго молчал. Оля не выдержала и ущипнула меня за руку. Не больно.
И тогда я тоже увидел то, от чего у меня на затылке пошевелились волосы: на одном из кирпичей, совсем по-детски (палка, палка, огуречик) была нарисована маленькая фигурка. Это была девочка: усечённая пирамида - платье, короткие ножки, из круглой головы протянулись две полоска – косы. И ещё, фигурка была нарисована горизонтально!
- Сейчас, сейчас я распечатаю этот фрагмент! – засуетился дед Миша.
Мы с Олей замерли в волнении ожидания.
Наше изумление достигло предела, когда на фотобумаге появилось чёрно-белое изображение кирпичной стены, части платья, руки… нарисованная фигурка была ярко-синей!
- Дед! Михаил Юрьевич! – воскликнули мы хором.
- Один момент, деточки, - пробормотал дед Миша, опуская снимок в фиксаж. – Але, о-оп!
Но когда он достал снимок из закрепителя, и ещё мокрый показал нам, наше изумление сменилось разочарованием. На карточке никакого рисунка на кирпичах не было.
- Фью-ю!
- Ой, Михаил Юрьевич, а как это у вас получилось?
- Это, Оленька не у меня получилось. Это… даже не знаю, как сказать, у той девочки, или у дома, или ещё чёрт знает, у кого и чёрт знает что получилось. Хм-м, задачка! Знаешь девочка, что я думаю: надо бы съездить к этому дому, на вот это самое место, и желательно в то самое время, что видно на старом негативе, и попробовать что-то написать или нарисовать на стене. И, конечно, всё заснять.
- Михаил Юрьевич, а вы со мной поедите?
Дед всплеснул руками:
- Милочка моя, я бы с радостью! Только мне ж на дачу надо. На вечернюю электричку – как штык! А то мне старуха последние волосы повыдирает, - тут дед склонил седую голову с большой проплешиной на макушке. – Но ты, понятное дело, одна не ходи, - он поднял голову и сверкнул весёлыми глазами, - Вон Юрку с собой возьми. Он паренёк надёжный и сообразительный. Поможет.
Ну, вот опять! Как что так сразу Юрка! Нашли всеобщего няньку…
Я уже хотел ответить что-нибудь острое и солидное, типа: не мужское дело со столетними девочками переписываться, да и у меня своих дел навалом, и выскочить из ванной. Но Оля взяла меня за руку своими тонкими пальцами, посмотрела чёрными в красном свете, глазищами и сказала:
- Юра мне и так помогает. Я его обязательно возьму. Да? – и я не нашёл слов чтобы ей отказать.

Когда мы вышли из домашней фотолаборатории, дед Миша заметил:
- А знаешь, Оленька, мне кажется сегодня подходящее время, чтобы съездить к «дому». И время суток подходящее. Советую прямо сейчас и поехать туда.
- Мы так и сделаем, Михаил Юрьевич. Ой, а мне даже писать нечем. Придётся заехать домой.
- Не надо, я дам тебе мел. У бабки моей есть – она иногда шьёт для себя, а мелки нужны при раскройке.
Дедушка вынес и подал Богдановой небольшой поистёртый мелок. Не белый, розовый.
- Желаю удачи!
Я прихватил самый старый дедов фотоаппарат, штатив, положил в карман запасные ключи от его квартиры, чтобы печатать новые фото, и мы поехали в центр города.

4. Квартал, где находился дом, намеченный Ольгой, располагался между крупными городскими магистралями. Проспект Ленина украшали массивные здания сталинской архитектуры, на улицу Мира выходили строго геометричные высотки брежневского времени. Среди них, как островок давно ушедшей эпохи, стоял трёхэтажный каменный особнячок.
Здание обращено 7-осным северным фасадом в сторону людной улицы. Прямоугольное в плане, оно было несколько вытянуто в глубину усадьбы. Его более протяженные боковые стены поднимались пологими щипцами двухскатной крыши, а на уличном фасаде выступали в виде лопаток. На лаконично оштукатуренном фасаде слегка выдается центральная часть (ризалит) с балконами и квадратными проемами, завешенная характерным для архитектурного модерна кирпичным щипцом седловидного очертания, переходящим в высокие тумбы с массивными шарами. Простоту фасада смягчает легкий лепной декор на угловых лопатках — филенчатые накладки тумб, узор из листьев и три узкие ленты, заканчивающиеся небольшими кольцами на уровне 2 этажа.
«Памятник архитектуры. Доходный дом К. Франкфурта. Архитектор Соколовский. Конец 19 века» - прочитал я на памятной доске на углу здания. Однако подойти к самому дому мы не смогли, так как путь нам преградил забор из металлопрофильных листов. Новенький плакат на заборе оповещал: «Реконструкция здания с устройством центра детского творчества. Работы ведёт ООО «СМУ». Окончание работ 4 квартал 20… года»
- Ну вот, зря притащились, - сказал я. – Такой день потеряли. Лучше бы я на пляж поехал.
А Богданова, вот настырная, уже сунула свой веснушчатый носик в щели забора.
- Подожди, Юра. Видишь, ворота наглухо закрыты, внутри никого не видно. наверно, строители уже разошлись по домам. А через забор мы где-нибудь перелезем. Пошли.
И я со штативом и тяжеленным фотоаппаратом потащился за ней вокруг забора. И чего эта Богданова ко мне пристала. Зануда! Ой, брошу я это дело…
Дыру в заборе мы нашли на противоположной стороне. даже не дыру – просто один лист металлопрофиля был сорван со столба и висел сам по себе. Мы пробрались внутрь и аккуратно поставили лист на место.
Вблизи дом архитектора Соколовского производил внушительное и даже немного угнетающее впечатление: дворовые фасады не оштукатурены, стены из тёмно-коричневого кирпича, ряды углублённых внутрь высоких окон, тёмных, неживых, под дугообразными, кирпичными же, перемычками. Южная стена завершена профилированным карнизом на консольках.
- По-моему, на всех фото этого дома был снят вот этот угол, - Богданова рукой указала место, куда нам предстояло подойти.
Но здесь солнечного света, а на фото стена была ярко освещена, совсем не было – разросшийся тополь и участок забора начисто закрывали солнце. Я высказал Богдановой свои наблюдения.
- Нет, угол тот самый, - ответила она. – Давай, установи фотоаппарат и сними меня.
Девушка встала возле самого дома и я несколько раз сфотографировал её: в анфас, в профиль, стоя, сидя на корточках. Слепила вспышка, щёлкал затвор. И больше ничего не произошло. День, как день. Дом, как дом. Кирпичи, окна, Богданова, тени, тишина – и всё.
Что же делать?
- А, подожди, Юра! Мне же твой дедушка мел дал. Сейчас я что-нибудь напишу.
Ну-ну, пиши. Журналистка.
Я сложил фотоаппарат, собрал штатив. Взглянул, что у Богдановой получается. Моя одноклассница старательно водила мелом по потрескавшейся штукатурке цоколя:
«- Привет, девочка. Я хочу узнать о тебе. Напиши, ты меня видишь?»
Вот так написала, девчонка — девчонке, смех один!
На старой шершавой штукатурке буквы, написанные розоватым мелом, смотрелись бледно, едва заметно. Я пожал плечами, взял фотоаппарат и штатив и собрался уходить. Но едва бросил последний взгляд на надпись, у меня отвисла челюсть: буквы вдруг стали яркими, потом засветились, и начали исчезать одна за другой. Вот это номер!
Богданова вскочила и схватила меня за руку.
- Ой, Юра, отчего это?
- М-м, эт-то… наверное, штукатурка сырая после дождя.
- Ты что? Дождя три дня не было. А вдруг ОНА здесь? Ой, мамочка, я боюсь!
- Ну, ты что. Ха! ничего страшного нет. И ещё даже не ночь. Ничего страшного…
Я это сказал, чтобы успокоить Богданову. Но, по правде говоря, мне и самому стало не по себе. И тишина вокруг стояла гнетущая, и солнце светило где-то в вышине стараясь, казалось, ни одним лучиком не коснуться старого дома.
Хотя я не увлекаюсь всякими мистическими историями, но когда сам становишься
свидетелем чего-то необъяснимого, всякая чушь так и лезет в голову. Довольно неприятное, скажу честно, чувство - страх неведомого.
И тут зазвонил телефон. Сотовый. В моём кармане.
Я вздрогнул, а Богданова просто отпрыгнула от меня, как будто я сам стал привидением.
Звонила мама:
- Юра, ты где?
- Я, это, мама, как раз тут... Гуляю я. С пацанами.
- Ты не обедал и у меня уже ужин готов. Всё стынет. Скорее иди домой.
- Мама, я у дедушки Миши обедал, чес-слово! Да-да, скоро приду. Вот ещё немножечко!
- Ух, как я напугалась! - сказала Богданова, когда я выключил телефон. - Подумала: вот, началось!
- Да это мама звонила, велела домой идти. А мне надо ещё заехать фотки проявить. Мы тут долго будем? Всё-равно надписей никаких нет. Поехали?
- Ну, Прохоров, ну, пожалуйста, давай ещё пять минуток подождём!
Мы простояли с ней минут пятнадцать, не меньше, пока на стену дома не легли тени наступившего вечера.
- Наверно твой дедушка ошибся, - говорила Оля, зябко поводя плечиком под лёгким платьем, когда мы шли к автобусной остановке. - Время не то. Надо было быть здесь пораньше. Ты придёшь завтра, Юра?
- Не знаю, дел много... Ладно, завтра всё-равно встретимся, новые фото тебе отдам. Тогда и решим. Утром я тебе эсэмэску напишу. Пока, Богданова!
- Давай, Прохоров...

5. Назавтра я встретился с одноклассницей в середине дня в скверике напротив нашей школы. Мне не хотелось встречаться с девчонкой во дворе – ещё увидит кто-нибудь из ребят или мама, смеяться будут.
Я приехал в сквер на своём мопеде. И чего я вчера его не «оседлал» и мотался по автобусам с фотоаппаратом и штативом? На мопеде их возить гораздо удобнее.
Мы с Ольгой сели на лавочку, и я достал из пакета-майки фотографии. Они были почти такие же как те, столетней давности. Чёрно-белые, чёткие в деталях. Вот стена дома, вот Богданова стоящая, глядит в объектив, повернула голову, вот присела на корточки. Её симпатичное лицо строго и немного напряжено, губы сжаты. Понятно – волновалась.
Я мог бы разглядывать фотографии, наверно, целый час, и уже стал представлять, как бы она выглядела не в босоножках и сарафане, а в пышных одеяниях ушедшей эпохи, но Богданова досадливо хмыкнула, и бросила фотки обратно в пакет.
- Ничего не получилось, - девушка задумчиво стала наматывать на палец прядь золотистых волос. Минуту спустя она отпустила волосы и сунула пакет в свою сумку. – Что ж, отрицательный результат – тоже результат. Значит, будем продолжать поиск. Журналистское расследование, то есть.
- Ты что, Богданова, и писать про всё это будешь?
- Да, уже пишу. Заметки пока, мысли, факты. Фактов мало. Продолжаю работать. Поехали к дому, Юра!
Вот – типичная женщина: стоит сделать хоть одно доброе дело и уже - «поехали, Юра»! Хорошо, пока «но» и «тпру» не говорит. Представляю, что она напишет в своём «журналистском расследовании». Наверное, что-то типа: «я дала указание водителю», «водитель меня привёз», и тому подобное. Вот и вся благодарность.
- Ладно, поехали. Штатив крепче держи.
Возле старого дома, как и вчера, никого не было. Я установил фотоаппарат, моя одноклассница достала мелок. Старательно вывела на шершавой стене:
«- Здравствуй, девочка. Ты меня видишь? Как я могу с тобой общаться? Хочу с тобой познакомиться».
Я со скучающим видом посмотрел на крышу здания, потом на верхушки деревьев за забором, на редкие белые облачка в голубом небе.
И чего я вожусь с этой Богдановой? В конце концов! Все её девчачьи выдумки – полная ерунда! Хватит с меня. Решено: завтра с утра уеду на реку, на пляж, отключу телефон и…
Я опустил глаза вниз и остолбенел: розовые буквы нашей надписи исчезали одна за другой, как будто их стирала невидимая рука. А вместо них стали появляться другие! Белёсые, едва заметные и вместе с тем какие-то выпуклые буквы, казалось, были написаны не на твёрдом кирпиче, а прямо в воздухе. И они складывались в осмысленные слова:
«- Ощущаю тебя. И мальчика. Буду тебе писать».
- Ах! – вскрикнула Оля. – Скорее снимай! Скорее!!
Я встрепенулся, открыл объектив и нажал спуск. Вспышка! Есть снимок!
«- Меня зовут Оля, - снова написала Богданова. Рука её немножко подрагивала. – «Как тебя зовут? Сколько тебе лет?»
«- Я Сима. Мне сегодня 11 лет».
Я фыркнул, не удержавшись: вечно девчонки себе года убавляют. Той Симе уже, наверное, 111 лет!
Ольга обернулась и с укоризной посмотрела на меня: не мешай! не спугни!
«- Сима, расскажи, что с тобой случилось?»
«- Мне сегодня 11 лет. Мне подарили большой настоящий зонт, чтобы я была как взрослая барышня. Были гости. Все сидели за красивым столом. И вдруг я заболела. Я не стала ничего чувствовать. Пришёл доктор, сказал: у неё было больное сердце, она умерла. Неправда, он сказал это не обо мне. Я ТАК не хочу умирать».
«- Сима, мы видели, что ты приходила к другим детям. Чего ты хотела?»
«- Я хотела подружиться с ними, чтобы поиграть. А они пугались и не хотели дружить. Я злилась».
«- А если ещё придут дети, что ты сделаешь?»
«- Я буду злиться, если они не станут со мной дружить. Буду дёргать за косы, кусать, щипать».
«- Сима, тебя можно сейчас увидеть?»
«- Нет. У меня забрали зонт. Верните мне зонт, а не то я буду злиться».
«- У нас нет твоего зонта. Мы не знаем где он. Как его можно вернуть?»
«- Он на чердаке. Отдайте мне зонт. Я буду злиться».
Богданова оглянулась на меня:
- Она говорит, что её зонтик на чердаке. Что будем делать?
- Да она-то, откуда знает – на этом чердаке или на другом? Бред, какой! А может его давно на свалку выкинули. Не знаю, не знаю.
- Юра, ну давай, я сама слажу, посмотрю? Ты меня только до стремянки подсади.
Я представил на миг, как тонкие стройные ноги Оли становятся мне на плечи, как я держу руками её лодыжки – и моему лицу сразу стало жарко.
- Вот ещё, - пробормотал я, - оставайся здесь, Богданова. Сам полезу.
Я оглядел стену дома и в задумчивости запел тихо:
«- Ма ла доменика итальяно
- Че квалькуно че ти ама!» (Тото Кутуньо)
На дворовом торце дома была старая ржавая пожарная лестница. От нижней перекладины до земли было метра три. Вроде, не высоко.
Подняв с земли обрезок доски, я прислонил его к стене дома. Разбежался, оттолкнулся ногой от доски и постарался допрыгнуть до лестницы. Перед девушкой мне хотелось показать свою ловкость, но получилось не очень удачно. Опорная нога немного соскользнула, и толчок вышел не сильный. Удалось ухватиться за перекладину не всей кистью, а только пальцами. Я сильно покачнулся и чуть не грохнулся. Хорошо, что подоспела Богданова и придержала меня… пониже спины, в общем. Тогда я смог ухватиться покрепче и подтянуться вверх, до следующей перекладины.
- Посмотри там хорошенько, Юрочка! - прощебетала девушка снизу. - А вдруг зонтик и вправду на чердаке.
«Вот, уже и Юрочкой называет» - с досадой подумал я. Хорошо, что здесь никто не услышит. Да посмотрю я! Посмотрю, так, для вида. Разумеется, ничего там и в помине нет. Посмотрю, спущусь и всё — больше с Богдановой никаких дел не имею.
Поднявшись по шаткой металлической лестнице, чьи ржавые опоры еле держались в старой кладке, я, через слуховое окно, попал на чердак.

6. На чердаке старого дома было пусто и тихо. Так тихо, что мне сразу отчаянно захотелось, чтобы рядом оказался ещё хоть один человек. Пусть даже и за моей спиной. Пусть даже это будет Оля Богданова. Но никого со мной не было и я, пытаясь унять дрожь в коленках, сделал первый небольшой шаг.
Здесь было очень пыльно — пыль толстым слоем покрывала всё внизу и скрывала лежащие обломки досок, куски шифера, и напрочь проржавевшие листы кровельной жести, которыми изначально был покрыт дом. Но, что меня удивило, на чердаке было довольно светло. Сквозь многочисленные щели и дыры в кровле местами пробивались ослепительно яркие лучи солнца. Правда, были местами, и чёрные пятна тени, но они таились по краям, возле карниза, и возле кирпичных труб и фронтонов. Туда я старался и не смотреть.
Немного освоившись с гнетущей тишиной, и решив про себя ни за что её не нарушать, я осторожно двинулся вперёд. Осторожно — чтобы не испачкать в пыли свои белые кроссовки. Почти новые.
Пройдя весь чердак, я остановился в полуметре от непроницаемо-чёрной тени отбрасываемой кирпичным фронтоном, выходящим на улицу Мира. Ну вот, как я и думал, ничего здесь нет. Абсолютно. Можно возвращаться.
От чувства выполненного неприятного поручения мой страх испарился. А вот настроение поднялось, и я запел по-итальянски:
«- Су конфесса аморе мио
Йо нон сонно пьюл соло лу-унико». (А. Челентано)
Повернувшись к выходу, краем глаза я заметил, как чёрная тень резко выросла и бросилась в мою сторону. Не думая ни о чём, позабыв о пыли и своих белых кроссовках, я кинулся бежать. Бегаю я неплохо и с прыжками всё нормально, поэтому я не боялся, что меня кто-то догонит. Лишь возле слухового окошка я оглянулся, любопытство подвело. Но так как мои ноги двигались быстрее головы, я не успел затормозить, не успел увидеть, чего же я всё-таки испугался, зато довольно крепко стукнулся о стропильную доску. Бли-и-ин!!!
Искры полетели из глаз — и по этой причине или по какой-то иной, я увидел чердак совсем по-другому. Он стал... одноцветным. Не было ни солнечных лучей, ни теней, только серые доски, серый шифер, серая пыль и мусор под ногами. А ещё я увидел зонт. Сложенный, на длинной ручке с изогнутым концом. Серый. Зонт висел недалеко от меня, зацепившись за доску обрешётки. Странно, почему я его сразу не заметил?
Я схватил зонтик и в ту же секунду вылез через слуховое окно. Пожарная лестница, шаткая, ржавая, с облупившейся краской, показалась мне самым надёжным местом, самым спасительным убежищем.
Свежий ветерок коснулся моего горячего лба, взъерошил волосы. Было такое чувство, будто я побывал не на чердаке дома в центре большого города, а в пыльном и безмолвном склепе.
- Юра, ты нашёл его? Вот молодец! Бросай ко мне!
Звонкий голос Оли показался мне самым красивым и самым необходимым звуком на свете.
Его можно было сравнить даже... да даже с песнями итальянской эстрады!
- Ага. Сейчас брошу. Только отойди в сторону — он пыльный.
Я постучал своей находкой по лестнице, сбивая пыль. Затем раскрыл него, спустив вниз ещё одно серое облачко. Раскрытый зонтик неприятно напоминал скелет с тончайшими косточками, покрытыми плотной тканевой кожицей. Я сбросил раскрытый зонтик вниз.
Когда я спрыгнул с нижней перекладины лестницы, Богданова уже успела поставить сложенный зонт у стены, там, где появлялись надписи.
Буквально сразу рядом с зонтом появилось белое облачко и - я не поверил своим глазам, и вот, словно на проявленном фотоснимке, перед нами стояла та самая девочка из старых фотографий: шляпка, белое платье, чёрные косички. Только глаз так и не было видно из-за нахмуренных бровей.
У Ольги даже рот приоткрылся от изумления. Да и я застыл в растерянности - что делать? Что сейчас будет?
Но Богданова опомнилась первая:
- Да фотографируй же ты скорее! Снимай - нас!
Я кинулся к фотоаппарату, благо он был наготове, и сделал подряд два снимка. В рамке видоискателя я чётко видел и Олю и хмурую девочку Симу, сжимавшую в руках свой зонтик. Есть кадры!
Однако, когда я вынырнул из-за фотографического аппарата, сразу заметил, что Сима после второй вспышки магния начала «таять», расплываться, и через пару секунд исчезла совсем. Но удивительнее всего было то, что зонт, минутой ранее вполне реальный, осязаемый, испарился вместе с ней. Зато на стене появилась новая надпись:
«- Оля, я буду с тобой дружить».
Богданова немного подумала, покусывая губки. Потом написала:
«- Сима, я хочу тебе помочь. Почему ты здесь, в этом доме? Тебя что-то держит?»
«- Меня здесь нет. Доктор сказал, что я умерла. А я так не хотела умирать. Принеси мне цветы. Я люблю полевые ромашки. Принеси. А то я рассержусь. Принеси до полуночи».
«- Хорошо, Сима. Тебе цветы сюда принести?»
«- Нет. Меня здесь нет. Принеси туда, где я. До полуночи. Я жду».
«- Где же ты, скажи?»
«- Не скажу. Принеси. А то рассержусь».
«- Сима, хоть намекни, где тебя искать?»
Ответа больше не было. Вокруг стояла гнетущая тишина.
Я оглянулся по сторонам - даже не верится, что в нескольких метрах отсюда шумит большой город. Во дворе старого дома, за железным забором, светило чёрное солнце, неподвижно висели чёрные листья тополей, чёрные глазницы окон взирали на чёрную замусоренную землю. Всё это выглядело очень мрачно и нереально. По моей спине от затылка до копчика прошла неприятная дрожь.
- Оля, а может, хватит уже твоих расследований? Какие, на фиг, цветы? Пошли отсюда. Мы всё узнали, фото я сделал. Поехали домой.
- Как ты не понимаешь, Юра! Вот скоро старый дом отреставрируют, откроют детский сад. Сюда придут малыши. А несчастная, неприкаянная Сима будет к ним являться, искать дружбы. Представляешь, что будет? Ужас! А вдруг она обидится и начнёт всем мстить? Представляешь? Нет, надо сделать так, как она написала. Надо принести ей цветы. Может, она совсем успокоится.
- Цветы? Ромашки? Смешно. Куда, где её искать? И кого? Не зная ни фамилии, ни года её… э-э, не зная ничего конкретного. Мы сделали, что могли. Давай, ты напишешь свою статью и … эти, как их, краеведы что ли, пусть они её ищут.
- Найдём сами. Раз она умерла, значит, искать надо на кладбище. Умерла давно – значит, похоронена на старом городском, на Покровской горе. Оно не такое уж большое, в принципе, найти можно. И я уверена, что найду её.
О, непревзойдённая женская интуиция! Что может быть сильнее тебя, что может тебя переубедить?
Я оказался слабее её, я ничего не смог ей противопоставить. Тем более, что Оля так смотрела на меня своими синими глазами, опушёнными длинными ресницами, так доверчиво и ожидающе, что у меня хватило сил только вздохнуть:
- М-да. Ладно, Богданова, поехали. Я знаю за городом, недалеко, такую поляну, где этих ромашек навалом. Только на кладбище пойдёшь одна.
- Конечно, Юрочка, конечно! Ты меня только привези, а дальше я сама. Поехали!

7. Пока мы съездили на мопеде за город, пока нарвали цветов на лесной поляне, пока снова вернулись в город и доехали до Покровского кладбища, прошло немало времени. Приближался вечер.
Я припарковал мопед недалеко от входа, открыл кованую калитку, и мы с Олей, взявшись за руки, пошли по главной аллее.
В этот погожий летний вечер старое кладбище было совершенно пустым. Только кое-где на верхушках деревьев мелькали птицы, устраиваясь на ночлег.
В правой руке Оля несла букет полевых ромашек. Я нёс электрический фонарь.
- Мне кажется, - сказала девушка, - она должна быть где-то здесь недалеко. Давай обойдём вокруг часовни.
Часовня была тоже старинная, каменная, построенная ещё в 18 веке. Возле неё хоронили видных жителей города тех далёких времён. Мы читали на крестах и памятниках: «купец 1 гильдии», «почётный гражданин и меценат», «полковник и кавалер с супругой». Могил было много, но нужной мы не находили.
Солнце закатилось за горбушку горы и повеяло совсем не летним холодком. На кладбище сразу удлинились и загустели тени. Кресты, каменные и чугунные, изваяния, плиты превратились в тёмные силуэты. Надписи стали неразличимы. Чтобы хоть немного рассеять гнетущую тишину я попробовал запеть вполголоса:
«- Блю-ю кана-ари ди рамо ин рамо
Горгедджи аль вэнто...» (В. Фьорино)
Но Богданова сейчас же ткнула меня в бок острым локтем и зашипела:
- Замолчи! Немедленно! С ума сошёл! Посвети лучше мне.
Я включил фонарь.
- Смотри, - сказала Ольга и потянула меня в сторону.
Я сразу увидел, что привлекло её внимание: там, где от часовни падала самая густая тень, над одной из могилок светился крохотный зелёный огонёк.
- Пойдём туда...
На невысокой гранитной плите едва просматривалась полустёртая надпись на церковно-славянском. Оля почитала вслух:
«- Раба божия Серафима...
11-ти лет...
умерла 27 числа … месяца...
Спаси и ...»
В изголовье могилы стояла небольшая плошка из зелёного стекла в которой горела крохотная свеча.
- Это она, - прошептала Оля и положила цветы рядом с плошкой.
Внезапно вокруг всё неуловимо изменилось. Я от неожиданности отступил назад и повёл лучом фонаря вокруг. Ничего, всё так же пусто. Только немного посветлело, да в воздухе разлилась какая-то умиротворяющая теплота. А на граните памятника стали высвечиваться одно за другим призрачные слова:
«- Спасибо, ты добрая девочка».
Ольга спохватилась, стала ощупывать кармашек платья — не потеряла ли она мелок? Мел был на месте. Она написала в ответ:
«- Сима, теперь ты успокоишься? Мы всё выполнили».
Когда на памятнике появилась новая светящаяся надпись, я чуть не упал на месте. Эта, как её, «хмурая девочка», написала следующее:
«- Нет, не всё. Пусть твой мальчик меня поцелует».
Вот, ни фига себе!! Я, в свои 17 лет и с обычными девчонками не целовался, а тут предлагают поцеловать привидение! Ну, уж... ! И вообще, зря я в это дело ввязался, ведь знал, что ерунда полная. Эх! И знал, что девчонки капризные, но чтобы и столетняя тоже... Да никогда!
Я твёрдо решил бежать отсюда и никогда не возвращаться. И никогда не иметь дел с девчонками! Но Богданова остановила меня умоляющим взглядом:
- Юра, сделай это. Для меня. Ты ведь не побоишься?
- Я — побоюсь!? Вот ещё, чушь какая... А как, по-твоему, я должен это... того? Мне что, плиту целовать?
- Встань на колени. Я думаю, она появится.
И точно, едва я осторожно, стараясь не испачкать джинсы, опустился на колени, над могильным холмиком появилось белое облачко. Облачко быстро трансформировалось в фигуру девочки в шляпке и с зонтиком в руках.
Я вздохнул, закрыл глаза, и выпятил вперёд крепко сжатые губы...
Тугая тёплая волна воздуха коснулась моих волос. Зазвучал тихий смех, похожий на перезвон колокольчиков, и - затих. Я открыл глаза.
Ничего и никого не было. Зелёный огонёк возле букета цветов погас. Только на камне ещё светились и постепенно угасали слова:
«- Вы добрые люди. Не забывайте меня. А я буду молиться за вас — там».
- Она упокоилась. Не будет больше «хмурой девочки». Мы будем помнить маленькую Симу. Пошли, Юра, пора.

8. Когда мы вышли с кладбища и подошли к мопеду, на улицах вечернего города уже зажглись фонари. Я хотел включить зажигание, но Оля встала передо мной близко-близко и заглянула в лицо.
- Ты смелый, Юра, я даже не ожидала. И ещё... очень хороший! Можно, я — тебя поцелую?
Я онемел. Это что за день такой сегодня?! Вроде, с утра ничего необычного, а под вечер...
И когда Оля, приподнявшись на носки, своими губами коснулась краешка моих губ, я не нашёлся, что ей сказать. Губы девушки были тёплыми, немного влажными и пахли летом, цветами и ещё чем-то невыразимо прекрасным. Мне показалось, что так пахнет ЛЮБОВЬ.
Опомниться я смог лишь тогда, когда наши губы расстались. И сразу осмелел:
- А ещё!
Ольга легко рассмеялась:
- А ещё — поехали, мой верный рыцарь! Заводи своего бензинового Россинанта. Пора домой.
Когда мы вырулили на дорогу и, набирая скорость, понеслись вниз по улице Шахтёров, Оля тесно прижалась к моей спине и попросила, пощекотав ухо прядью своих волос:
- Спой что-нибудь на итальянском, пожалуйста. Мне очень нравится как ты поёшь.
Отчего же не спеть, если поёт душа, поёт мотор, поёт весь город, проносящийся мимо!
Mistero!
Abbiamo già rubato, abbiamo già pagato
ma non sappiamo dire quello che sarebbe stato,
Ma pace non abbiamo, nemmeno lo vogliamo,
nemmeno il tempo di capire che ci siamo già.
Cos'è che ancora ci fa vivere le favole?
Chi sono quelli della foto da tenere?
Cosa si cerca, quanto si da,
Quando si ama davvero?
Mistero!
/ Тайна!
Мы уже украли, мы уже заплатили,
Но мы не умеем предсказывать,
Но нет нам покоя, мы даже его и не хотим,
У нас даже нет времени понять, кто же мы такие,
Что ещё заставляет нас жить в сказке?
Кто на тех фото, которые нужно хранить?
Что ищут, сколько дается,
Когда настоящая любовь?
Тайна! / (Энрико Руджери)

Я ехал по вечернему городу, пел, и думал о том, что завтра будет новый день и что завтра я обязательно снов встречусь с Олей. А впереди почти всё лето, каникулы, счастливая пора. Впереди вся жизнь.
Поехали!