Страж

Страж

СССР. Лето 1943 г. Белоруссия. Восточнее Молодечно.

Через деревню немцы гнали колонну военнопленных. Небритые посеревшие и грязные от пота и пыли изможденные лица. У многих военнопленных гимнастерки и брюки стали грязными рубищами. Едва волоча ноги, они смотрели на деревенских жителей, так, что в их глазах было столько страданий и боли, что у людей замерших у обочины дороги, от волнения перехватывало дыхание. Они вглядывалась в лица пленных, словно надеялись увидеть среди них своих родных, близких, друзей. Ломтик хлеба, луковица, сушёная рыбка, две-три помидоры, пара картофелин в мундире или несколько вареных яиц в тряпице – у многих деревенских такое было тогда при себе. Конвоиры начеку, однако особенно женщины и дети сумели с риском подбежать к колонне и сунуть одним из крайних пленных нехитрую еду.
Неожиданно вдоль колонны низко и быстро пролетает сокол. Он летит прямо и разворачивается, потом летит обратно, а затем снова летит к голове колонны. Пленные, заметили его, оживились, конвой крутит головами, следя за полётом нежданно появившейся птицы. Один из конвойных щёлкает затвором.
– Лови же, братва! – внезапно кричит один из пленных. И руки многих пленных ловят на лету, летящие в ним со стороны обочины куски хлеба, картофеля и свёклы. Кто-то из пленных нагибается и хватает куски, упавшие на дорогу. Конвойные что-то кричат, воздух разрывает автоматная очередь. Громкая отрывистая команда дальше подгоняет колонну, за которой остается облако медленно оседающей пыли…

***

- В конце 1930-х- начале 1940-х годов мы вместе с родителями жили в Минске в одноэтажном доме у какого-то оврага, а потом вся наша семья переехала в Ленинград. Поселились мы в многоэтажном старом доме, в двухкомнатной просторной квартире. Из окон была видна гладь Невы. Мы готовились в сентябре пойти в школу. Ленинград был подобно большому муравейнику, как нам представлялось. Помнится, что весной 1941 г. мы ездили к кому-то из папиных коллег по работе на Крестовский остров в Ленинграде, видимо, на дачу. Там мне и брату довелось удить рыбу. Взрослые включали патефон, также слушали музыку и новости по радио, весело общались за уставленным блюдами и напитками столом.
В июне 1941 г. мои мама и папа отправились в гости в деревню в Белоруссию, восточнее Молодечно. В 1920-30 годы деревня не была под контролем Польши, там оставалась власть Советов. В той деревне жили родители папы – наши дедушка и бабушка. К тому времени родители со стороны мамы уже умерли. Я и мой младший брат поехали туда вместе с родителями. В деревне и застала нас всех война. Поскольку мама и папа были военнообязанными, были партийными, а мама была, к тому же, медработником, то они отправились в местный военкомат. И в скором времени родители отбыли на фронт. Я с братом, и бабушка с дедушкой остались в деревне. Была надежда на то, что война скоро закончится, советские войска разобьют врага и мы вернёмся в Ленинград. Но в начале июля в деревню въехали немецкие мотоциклы, а следом заехала вереница бронетранспортёров, тягачей с пушками и грузовиков с солдатами в крытых кузовах, урча моторами вползли танки с белыми крестами на броне. На одном из бронетранспортёров развивался странный флаг - красное с белым посредине вместе с чёрным крестом, похожим на паука…
Прошло с тех пор чуть более 2-х лет. Намучились мы в деревне от немцев и их прихлебателей. В селе неподалёку стоял небольшой гарнизон немцев и были также полицаи. В окрестностях деревни стали активно действовать партизаны. Их деятельность всё возрастала. Как-то летом возле нашей деревни неожиданно произошло настоящее сражение: партизаны дали бой немцам и полицаям. Бой шёл, пожалуй, едва ли не 2 часа.
К врагам подошло подкрепление: много солдат, прибыла боевая техника и вооружение – миномёты, бронетранспортёры, грузовики и танк. Даже прилетела пара самолётов. Партизанам пришлось отступить в лес. Слышались одиночные выстрелы, взрывы, пулемётные очереди, рёв моторов и крики. Однако бой постепенно замолкал. Вскоре всё стихло.
В тот же день дед косил на лугу траву для козы, чьим молоком мы и спасались, а в высокой траве он неожиданно наткнулся на двух раненых партизан. Они, очевидно, пришли, приползи с того места, где происходил бой. Двигаться им пришлось, значит, не один километр. Оба перевязали себя, как могли, чтобы остановить кровь. Дед их спрятал сначала в шалаше, но потом перевёз их в тачке по очереди в пуню - в сарай, прикрыв их охапками скошенной травы. Сарай стоял отдельно от дома, был на отшибе. Одного из партизан звали Виктором, а второго – Хасаном. Как потом выяснилось из разговоров, Виктор был из Ярославской области, а Хасан был родом из башкирского села, расположенного в предгорьях Южного Урала. Виктор был ранен правую ногу выше колена и хромал, а Хасан - в левую руку повыше запястья. Оба страдали от болей. Потеряли немало крови. Виктор часто морщился от боли: так у него болела нога. Раненый Виктор был вооружён пистолетом «маузер», а у Хасана был при себе автомат «ППД-40». Такие виды оружия я видел в кино ещё до войны. У них обоих были ещё ручные гранаты. В сарае дед накрыл партизан досками, а сверху он положил сено. Дед опасался, кабы партизаны не выдали себя стонами. Велел нам убрать траву, на которой виднелись следы крови, проверил всё ли мы собрали, и выкинул потом её, отойдя далеко. Постоянно недалеко от сарая летал сокол, которого мы ранее выходили, когда обнаружили его в лесу. Скорее всего, он выпал из гнезда ещё птенцом, а мы спасли его, затем кормили, поили, дали ему кров. Нарекли мы его Громом. Нам казалось, что сокол не боялся грома и был сам как гром. А дед говорил, что соколов в старину натаскивали так, что они дичь приносили своим хозяевам. Однажды дед принёс с базара две старые потрёпанные книжки, написанные по-русски и по-польски про разных птиц, в том числе, про соколов. На рисунке в книге среди прочих птиц был изображён сокол-пустельга. Наш Гром был очень похож на то самое изображение. Там говорилось что-то и про дрессировку соколов. Дед читал книги, тихо шевеля губами, мы тоже немного знали грамоту. Мы пытались дрессировать птицу. Но у нас мало что получалось из этого.
Немцы и полицай-шуцман - вчетвером пришли к нам на другой день. Обыскивали всю селитьбу, проверяли дом и надворные постройки. Заявились и в наш сарай на отшибе. Одни из солдат потыкал стволом винтовки в сено, залез на чердак, но быстро спустился оттуда, преследуемый соколом. Сокол так низко летал, даже сбил фуражку с офицера. Полицай приладился выстрелить в сокола из винтовки, но Гром всё понимал. Он в один миг взмыл в небо. Офицер остановил полицая, что-то быстро сказал солдатам и все три немца и полицай быстро ушли. Сокол их не преследовал. Потом Виктор, значит, он понимал немецкую речь, объяснил нам, что офицер посчитал, что у сокола там гнездо…
Партизаны пребывали в сарае уже, наверное, что-то около трёх недель. Выходили они из сарая, чаще всего, поздно вечером или ночью. Немцы и полицаи их искать перестали. Я заметил, что Хасан приучил за эти дни сокола садиться рядом с ним, а потом Гром стал спокойно подходить к нему. Хасан что-то тихо говорил, шептал что-то на своём непонятном для нас языке. Сокол тихо слушал его, казалось, что он понимал сказанное. Хасан сделал из тряпок и соломы фигурку какого-то маленького зверька, учил его хватать клювом и когтями этого зверька. Потом научил сокола садиться рядом по сигналу руки. Наверное, Хасан очень разбирался в обращении с такими птицами. Иногда я замечал, что Хасан что-то еле слышно шептал по-башкирски, расстелив на полу старый мешок, сидел на коленях, отдавая поклоны. Дед пояснил, что это он так молился по мусульманской вере, отдавая поклоны в сторону Мекки - священного арабского города …
Партизаны Виктор и Хасан пробыли у нас ещё несколько дней. Дедушка и бабушка лечили их обоих. Бабушка приготовила какие-то отвары из растений, у деда был самогон, нашли также йод. Делали примочки. В качестве бинтов использовали старую простынь и какие-то тряпки. Бабушка часто читала молитвы, ходила в церковь в село. Заодно там она узнавала новости. Дома она тихо молилась за здравие партизан и за нас, за скорейшее освобождение. Дед неоднократно нас инструктировал насчёт того, чтобы я с братом никому-никому не проболтались о партизанах и о соколе. Потом оба партизана решили перебираться в лес. Виктор, опираясь на палку, поддерживаемый Хасаном, медленно двинулся к лесу. Один шёл с пистолетом, другой - с автоматом. Оба сердечно благодарили нас и нашего пернатого друга. Он в это время летал поблизости, зорко стерёг покой друзей. А впереди было ещё почти 2 года войны…

***
Мы жили в зоне оккупации, как могли. Скорее, выживали, чем просто жили. Дед и мы прятали нашего пернатого друга в сарае, чтоб он не мозолил глаза местным жителям. Мы сделали на чердаке сарая соколу нечто вроде гнезда. Оказалось, что такие соколы обычно сами гнезда не вьют. Это мы узнали из тех книг про птиц. Иногда бывало, что сокол улетал надолго, но после он возвращался. Обычно сокол кормился самостоятельно. Помню, мы три раза с помощью сокола, который помогал нам своими стремительными и низкими полётами, отвлекая взоры конвоя, бросали куски хлеба, варёной картошки и свёклы пленным красноармейцам, бредущим в колонне. От бессилия, что мы не могли их спасти, отбить, освободить из неволи, хотелось плакать…
Нашу деревню освободили летом 1944 г. Родители оба выжили, закончили войну, демобилизовались летом 1945 г. А жить нам всем в Ленинграде было пока негде. Наш дом очень пострадал за время блокады. И родители жили временно по другому адресу, ютились в холодной маленькой комнате, работали, старались очень помочь нам и бабушке с дедушкой. Родители хотели видеть нас возле себя. Кроме того, папа лечился от последствий давнего ранения, его продолжала лечить мать прямо на дому. Ведь она была медиком. Я и брат очень хотели быть рядом с родителями. Мы стали посещать сельскую школу.
А через год после войны нежданно объявился партизан Виктор. Мы были очень рады встрече. Виктор жил под Москвой, в целом он приезжал после войны к нам в деревню несколько раз, привозил подарки и давал деньги. Его друг Хасан тоже выжил, дошёл до самой победы, расписался на рейхстаге, был не раз ранен и стал инвалидом. Видимо, Хасан не зря молился Аллаху тогда у нас в сарае. Жил он у себя на родине. Незадолго до смерти в середине 1970-х годов он прислал письмо с благодарностью, написанное по-русски, и душистый башкирский мёд в стеклянной банке с нарочным: в наших краях служил его земляк из Башкирии.
К сожалению, наш сокол Гром умер через 3 года после окончания войны, чем-то заболев. Мы его похоронили в тех же местах, где наш дед когда-то нашёл Виктора и Хасана – у опушки леса.
Виктор сожалел очень, что его спасителя больше нет. Он и мы совместно посадили дубок на могилке сокола. Дерево росло и росло славно.
Сейчас уже нет ни той страны, что мы защищали вместе с нашим соколом, ни дедушки, ни бабушки, ни родителей, ни многих родственников и друзей детства, ни партизан Виктора и Хасана. Деревня та уже не существует. Людей там нет. Масса изменений произошла в жизни. Остались я и брат, постарели мы оба, но у нас были и есть наши дети с внуками. А на том месте, где мы с Виктором когда-то посадили саженец деревца, выросло теперь много деревьев, в том числе, дубов. А тот посаженный нами дуб всё растёт и растёт, тянется вверх, словно стремится обязательно достичь той выси, в которой парил когда-то наш верный друг Гром – наш сокол-страж.

Март, 2024 г.