ШКОЛА (всем учителям)

Этот стих я посвящаю ВСЕМ учителям: и сегодняшним, получающим за самый
благородный труд жалкую подачку от государства, и прошлым,
из меня слепившим человека. Всех их объединяет одно:
беспримерный энтузиазм, искреннее стремление подготовить нас
к жизни, к её радостям, к её свету, к её заботам, и к её грязи.

Постыдно было бы для меня забыть математика Геннадия Александровича,
поскрипывающего протезом, когда он входил в класс.

Или другого математика – Ольгу Поликарповну, этот взрыв энергии, шуток и юмора.
Появлялась она перед нами так: распахивалась дверь, и в класс
на учительский стол влетал журнал, и только затем в класс влетала она сама,
на ходу указывая кому идти к доске.

Как можно забыть учителя географии Леонида Петровича, после десятиминутного опроса говорившего: «Сегодня у нас – Румыния». И начинался рассказ о том, как в какой-то деревушке Румынии немцы за углом дома по самую башню закопали свой танк, из-подтишка расстреливая наши позиции. « А мы ка-ак вдАрили – ни домика, ни танка: всё разлетелось!» При этом он указкой перед моим носом (я сидел за первой партой) рубил так, что я с опаской отклонялся назад. В этих фронтовых эпизодах пробегАл весь урок,
а со звонком он говорил: «На дом – Румыния». И ведь учили! Нам интересно было узнать об этой Румынии, где он, как впрочем, и в Чехословакии и в Австрии воевал.

И уж конечно в памяти моей наш «Седой» - 60-ти летний Николай Николаевич Калиберский,
интеллигент высшей пробы с измождённым но благородным лицом, прошедший войну
и (как я позже узнал) вкусивший «удовольствия» ГУЛАГа. Он лично знал
Есенина и Маяковского. Он рассказывал нам о живой очереди в бордели на Дальнем Востоке.
Он выворачивал наши души Пьером Безуховым и Наташей Ростовой. Но особо был болен Есениным  : как, и что он читал! А ведь Есенин был тогда под негласным запретом!
Видимо отсюда пошло моё влечение к поэзии.

Стиль его обучения полезен и для сегодняшних учителей.
В подзаголовке учебника литературы значилось: образ Татьяны Лариной.
Выходил к доске олух и пересказывал туманное содержание раздела учебника.
Вдруг вопрос: «Ты читал роман? Ну, расскажи из него своими словами любой эпизод».
Олуху приходилось признаваться, что не читал он романа. Всё! Двойка!

Говоря о величайшем уважении Николая Николаевича учениками, невозможно обойти стороной неприятный казус, однажды произошедший с ним. Как получилось такое –
не знаю, но лежал он мертвецки пьян на улице (до и после мы никогда
не видели его выпившим, никогда не отражались на лице его следы выпивки!).
Наша доблестная милиция возрадовалась возможности выполнения плана
по доставке пьяных в медвытрезвитель. Уж подкатила машина, уж «сердобольные»
сержанты стали поднимать учителя, но вдруг загалдели появившиеся ученики
и так атаковали стражей порядка, что тем пришлось махнуть рукой
и уехать ни с чем. Ученики подняли учителя и ОТНЕСЛИ его к нему домой.
И никто, никогда не посмел усмехнуться по этому поводу!

Зачем я всё это вам рассказал? Чтобы вам был понятней мой стих.
Но главное – чтобы лишний раз (да нет, не лишний!) побывать в прошлом,
«повидать» своих учителей, и может быть сопоставить свою жизнь, свои поступки
с их усилиями по рождению Человека.

Итак, стих:

Ах, сколько здесь надежд, стремлений,
Какие дерзкие мечты!
Отсюда в завтра выйдут Гений
И Гений Чистой Красоты,

Чайковский выйдет, и Россини,
И покоритель буйных рек,
И слава будущей России,
И «просто» светлый человек…

Воспоминаньям предаваясь,
Вхожу в священный школьный Храм,
И, в свете юности купаясь,
Опять готов к любым ветрам.

А мысли рвутся в прошлость дали,
Где без ноги, иль без руки
Нам в жизнь дорогу пробивали
Учителя-фронтовики.

Что за неведомая сила
Их наполняла до краёв,
Но в каждой формуле сквозила
Тригонометрия боёв.

Для нас географ – был желанным:
В часах полнейшей тишины
Мы вместе с ним прошли по странам
Его дорогами войны.

Мы ждали час литературы,
Когда "Седой" входил устал,
И, наплевав на конъюнктуру,
Взапой Есенина читал.

Спасибо вам за ваши души,
Фронтовики-учителя!
Мы научились сердцем слушать,
А жизнь прижмёт – начать с нуля.

Вас наша память не покинет,
Из моря жизненных глубин
Поклон Вам, Боги и Богини,
Меня слепившие из глин…

Из глины красной, белой, синей…
В цензуре тех циничных лет
Вы дали мне понять: Россия –
Отнюдь не только красный цвет.

И вот живу теперь в трёхцветье,
Цензура, Янус – всё прошло;
Но только вынужден терпеть я
Цинизма наглое мурло.

…Воспоминаньям предаваясь,
Вхожу в священный школьный Храм,
И, в свете юности купаясь,
Я вновь готов к любым ветрам.