ИЗ ЖИЗНЕОПИСАНИЯ КОММУНАЛКИ. Отрывок

ИЗ ЖИЗНЕОПИСАНИЯ КОММУНАЛКИ. Отрывок

Наша коммуналка — это три комнаты в левом крыле от входа и четыре комнаты в правом крыле на пятом этаже стандартной хрущёвки. То есть семь комнат, семь семей, а в каждой семье — один, два, три или даже четыре человека. И раз коммуналка, то, соответственно, всё общее — и кухня, и ванная, и туалет. Старому поколению не надо объяснять, что такое коммуналка, они это знают, а молодому поколению, возможно, это совсем неизвестно.

То есть, судя по количеству жильцов в такой коммунальной квартире, и по тому, что всё общее, можно сразу же предположить, что и количество событий, случаев, историй там тоже должно быть большим. И так оно и есть — количество и драматических и юмористических историй там было неисчерпаемым, а, так как жильцы часто менялись — одни выезжали, другие заезжали, то и количество персонажей, иногда даже совершенно уникальных, было тоже огромным — хоть садись и картину пиши с каждого из них.
То есть жизнь там била ключом, особенно ночная жизнь, и уснуть в своей комнате мне, например, удавалось, только закрыв уши восковыми затычками.
__________

Как-то однажды я поздно вернулся с работы и ночью жарил картошку на кухне. Ходил туда-сюда из кухни в комнату и обратно через коридор и стал невольным свидетелем случившегося.


Внезапно резко, с треском распахнулась дверь соседа До́дика и с грохотом ударилась о стену — это было, как атомный взрыв, и из дверей пулей вылетел сам До́дик с выпученными безумными глазами и забежал в туалет. Он был в стельку пьян и совершенно голый, даже без майки и трусов.


Он вышел из туалета уже расслабленный, спокойный и не спеша направился обратно в комнату, держась руками за стену.
В общем-то вполне привычная картина, за исключением того, что голым его не часто увидишь.


И в это время открылась другая дверь, и из неё вышла недавно заселившаяся молодая девушка Вероника.
Они столкнулись нос к носу и, увидев его, она ойкнула, дико вскрикнула и без чувств рухнула на пол.
Наверное, такое ей было в диковинку, а нас же старожилов уже ничем не удивишь. Мы навидались такого, что никому и не приснится.


Додик между тем тоже опешил и непонимающе уставился на неё. Он явно не знал, что делать — или уйти в комнату, или помочь ей. В конце концов чувство милосердия, видно, взяло верх, и он склонился над ней, пытаясь помочь — или поднять её, или что? — непонятно. На крик же из комнаты выбежал муж Вероники и, увидев голого Додика, склонившегося над ней, оттолкнул его ногой, снова забежал в комнату и, выскочив уже с дубинкой (он работал охранником), огрел ею его несколько раз. Тот тут же убежал в свою комнату.
(Серёжа потом сказал мне, что первой же его мыслью тогда было — Додик задушил Веронику и теперь собирается насиловать её.)



Через пару дней мы встретились с Додиком на кухне. Он был уже совсем трезвый, и он сказал мне: «Ты знаешь, что-то всё болит — и руки, и ноги, и спина — всё — как будто бы били меня, метелили со всех сторон — а что, где, когда? — ничего не помню».
— Так тебя же Серёжа дубинкой отлупил.
Он вытаращил на меня глаза.
— Как?! Когда?! За что?!
— Ты голый по коридору бегал и Веронику испугал, она в обморок упала.
— Да не может такого быть! Что я жлоб какой-то чтобы голым бегать.
— Я сам видел.
— Нет, не было такого!
— Ну тогда подними рубашку и зайди в наш умывальник — там большое зеркало, и посмотри на спину — по спине он тебя особенно хорошо долбанул.



Он поднял рубашку.
На спине его были ужасающие синяки.




Он вышел из умывальника, опустив голову, озадаченно поскрёб в затылке и молча ушёл в свою комнату.
__________

Как-то потом однажды на кухне Додик показал мне на свой стол и сказал:

— Видишь, сковородки нет.
Это Семён Семёныч её украл и продал.
Но тем не менее я зла на него не таю и уважать его не перестал, потому что это исключительно порядочный и высокоморальный человек.

Представляешь!
Приезжаю я из командировки и хочу поджарить картошку. Ищу сковородку, а её нигде нет. Всех спрашиваю, — где, что? — никто ничего не знает. И тут подходит ко мне Семён Семёныч и говорит: «Знаешь, это я взял твою сковородку и продал её, потому что не за что было даже чекушку купить, а мне тогда было плохо, ой как плохо, и только это помогло меня спасти. Ты уж извини, я куплю тебе другую сковородку».
— Ну и что, купил?
— Нет, он же вчера съехал и, видимо, не успел, но я уверен, что обязательно бы купил — ведь это же такой высокоморальный человек! Это же надо такое — украсть, а потом подойти и добровольно признаться! На такое не каждый способен, а только очень порядочный, высоконравственный человек. А ведь спокойно мог бы и не сказать. И никто бы и не узнал. И поэтому теперь уже можно назвать это «не украл, а просто взял».

Это ж какой широкой души человек!
И ведь, наверное же, и муками и угрызениями совести мучился и посыпал себе голову пеплом, совсем как герои Достоевского, если совершил такой благородный поступок — добровольно признался. Вот это настоящий человек!
Человечище! Глыба!
Какая нравственная мощь, какая громадина!
Вот это сила духа, вот это силище!
И, не побоюсь даже этого слова сказать — титан!
С этими своими возвышенными страданиями и кристальной честностью он вполне бы мог даже и героем великого, эпохального, эпического произведения стать.

(При этих его словах мне почему-то вспомнилось, как Остапа Бендера понесло.
Вот это загнул Додик, так загнул!
Не хватало только слов, как у Остапа — "Ибо, ибо...")


А Додик между тем продолжал:

— До сих пор его добрыми словами вспоминаю.


А как он себя порядочно и благородно вёл, особенно когда сильно напьётся!
Выпьет порой, бывало, даже больше, чем два таких как я, и ничего — не шумит, не буянит, не бегает по квартире, не кричит, в двери соседям ногами не стучит, окна на кухне не бьёт, водопроводные трубы из стен не вырывает, как это бывает в других коммуналках, даже матерных слов не говорит, то есть не трогает никого и никому не мешает, и поэтому никто не имеет права его осуждать и попрекать за пьянку — выпил он или не выпил, пить или не пить — это его сугубо личное дело, он имеет на это полное право. А ведь другой бы на его месте, когда напьётся так как он, давно бы уже всё переломал, раскрошил, размочалил, перебил бы и побил бы всех и разогнал по своим норам, как это в других коммуналках бывает.
А он!
А он что?
А он гуманизм проявляет — никого и ничего не трогает, и за это все должны ему спасибо сказать и за счастье считать его существование в нашей коммуналке, за большое благо, ведь вместо него в его комнате мог бы жить не человек, а дикий зверь, как это в других коммуналках бывает.

Да.
Какой гуманный, высокоморальный, высоконравственный, порядочнейший был человек. Таких сейчас не часто встретишь.

Таких сейчас не часто встретишь — это он правильно сказал.
Семён Семёныч был действительно человеком примечательным, неординарным, и это проявлялось во всём — взять хотя бы то, как он преодолевал похмельный синдром. Другие действовали примитивно, незамысловато — просто пили с утра ещё, а потом ещё и ещё и входили в запой и мучились ещё больше. Он же в запой входить не хотел и преодолевал похмелье другим способом.
— Похмелье — это значит уже бес вместе с водкой в меня вселился и требует — выпей, выпей, выпей ещё.
А накось выкуси!
Я лучше его выгоню из себя и всё!
И он изгонял беса своим фирменным способом — водными процедурами — в холодное время года — сауной, а летом вплавь переплывал полреки и добирался до острова, где у него были припрятаны рыболовные снасти, и ловил там рыбу. Потом переплывал обратно — рыбу продавал где-нибудь и возвращался домой свеженький как огурчик, и мог потом ещё долго и долго не пить.

Вспомнилось почему-то и то, как он собирался жениться.
Всё уже было решено.
— Женюсь! — радостно объявил он, — и всех вас на свадьбу приглашу.
Но женитьба затягивалась и затягивалась, — будущая жена предложила ему продать коммуналку и купить домик или полдомика за городом. Там всё-таки всё отдельное. Жизнь в коммуналке её не прельщала.
— Ты представляешь! — возбуждённо и возмущённо как-то сказал он мне, — она настаивает на этом!
Но как же я смогу снова переселиться в деревню, как я снова смогу жить там, если в городе я уже привык к горячей воде, к тёплому туалету и к ванне?! Я без этого уже не смогу, я стал уже изнеженным человеком.
И он наотрез отказался.
И намечающееся женитьба приостановилась, разладилась и так и не состоялась.



— Одолжи сковородку, надо картошку поджарить, — сказал Додик.


Я дал ему сковороду, и он стал колдовать над плитой.
__________

Додик и сам, наверное, тоже видел себя иногда героем эпического произведения — это явно читалось на его лице, особенно, когда он величественно расхаживал по доскам на лестничной площадке и с многозначительным видом курил.

Доски эти лежали одним концом на железных перилах, а другим концом на противоположном подоконнике — их забыли строители, когда делали ремонт, и они уже несколько лет так и лежали к большой радости Додика — он любил взбираться на них, ходить по ним и курить. И даже, хорошо выпивши, когда уже падал с ног, он часто взбирался на них и ходил по ним взад-вперёд и курил, рискуя свернуть себе шею, упав с пятого этажа в лестничный проём. Он говорил, что испытывает особый кайф от такого курения, которое с риском для жизни.

Он ходил и ходил туда и сюда, и походка его вдруг становилась твёрже, устойчивее, уверенней, а взгляд осмысленней. Он наполнялся какой-то особой зна́чимостью момента, и лицо обретало выражение этой зна́чимости. И вот уже он не просто ходил, а важно вышагивал, преисполненный чувства собственного достоинства и уважения к себе. Многозначительно затягивался и ещё более многозначительно выпускал витиеватые, кружевные кольца дыма в потолок пятого этажа, и распрямлялся, и приподнимался, и уже сам как-бы парил вместе с дымом там, и ещё выше и выше — в облаках, в небесах, во Вселенной, являясь теперь уже не просто зна́чимой фигурой, а исключительно зна́чимой, чуть ли не Богом.

Он выглядел после этого уже совсем трезвым, когда спускался вниз и шёл к себе в комнату — он даже не шатался.
Вот что делает с человеком осознание своего величия — оно многократно увеличивает его духовные и физические жизненные силы и мощь.
__________

Ночная жизнь в коммуналке, как правило, была всегда богата событиями и происшествиями, она бурлила, била ключом, событиям и происшествиям было несть числа, и обычно в своей комнате можно было заснуть, только заткнув уши восковыми затычками.

Однажды я всю ночь провёл на кухне в ожидании утра, когда должен был прийти мастер по открыванию замков. Замок в мою комнату тогда сломался и я не смог открыть дверь. Я присел на табурет за своим столом, положил руки на стол, а на них голову и заснул.
Но по-настоящему поспать, конечно, не удалось, а только иногда подремать, потому что столько за ночь произошло удивительных происшествий, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Например, один сосед мылся в ванной и так хорошо мылся, что залил соседку снизу. Она прибежала и долго стучала во входную дверь. Когда он закончил мыться и открыл дверь, то ему не понравилось, как невежливо она высказала ему свои претензии.
Он захлопнул дверь, зашёл на кухню и долго не мог успокоиться, возмущённо рассказывая мне, как сильно она была неправа́. Потом схватил сковородку с ручкой, открыл окно и захотел разбить ей окно внизу, но не дотянулся. Тогда он привёл из своей комнаты брата, заставил его держать его за ноги, свесился вниз из окна и таки достал сковородкой до окна и разбил его.

Потом приехала милиция и забрала его.

Но до того, как она приехала, он, видя, что я не ухожу из кухни, спросил о причине и, узнав, что я так буду сидеть за столом до утра, радостно улыбнулся и вознамерился рассказать мне историю своей жизни, которую я уже слышал раньше.

История эта заключалась в том, что раньше, до алкоголизма он жил хорошо, пока не женился. А жена оказалась плохой — чёрствой, бездушной, сварливой, невнимательной к нему, а ещё она плохо готовила борщ и котлеты.
Ну и как после этого не выпить, чтобы заглушить плохое настроение, отрицательные эмоции и стресс от такой жены?
А так как жена была постоянно такой вредной, то и пить уже пришлось постоянно. Вот так и скатился до алкоголизма. А потом она ушла от него, разменяли двухкомнатную квартиру, она сбагрила его в коммуналку, а сама живёт припеваючи в отдельной квартире, сволочь, а он здесь мучается.

"А надо было ему самому уйти от неё в самом начале, когда увидел, что она такая неподходящая, надо было вовремя поменять жену, глядишь, и жизнь тогда теперь была бы другая", — горестно, с сожалением часто повторял и повторял он.

Истории своих жизней любили мне рассказывать и другие такие же соседи-алкоголики, потому что учуяли во мне внимательного, терпеливого слушателя.

Тогда я почему-то думал, что стану писателем, и некоторые их истории мне были по-настоящему интересны с профессиональной точки зрения, потому-то я и был внимательным, терпеливым слушателем. Они же расценивали эту внимательность и терпение как признак моего сочувствия им. И я действительно иногда искренне сочувствовал им, потому что алкоголики — это тоже люди, но попавшие в тяжёлые жизненные обстоятельства, из которых многим из них без посторонней помощи, без настоящего серьёзного лечения алкоголизма выбраться очень трудно, а часто даже и вообще невозможно.

Человеку иногда бывает нужно с кем-то поговорить, поделиться своими бедами и тем самым облегчить свою душу, и эти соседи, учуяв во мне терпеливого слушателя, с удовольствием облегчали душу. И, возможно, именно поэтому у меня ни с кем из них, даже с самыми буйными, никогда не было серьёзных конфликтов, типа таких, как, например — когда женщины таскают друг друга за волосы, а мужчины дубасят друг друга кулаками.

Они рассказывали мне о своей прошлой нормальной жизни до алкоголизма, о том, какие у них были надежды на лучшее будущее, какие были планы. Они говорили о своём мировоззрении, о взглядах на жизнь, о своих предложениях по переустройству жизни в масштабе всей страны и даже всего мира.

Они также жаловались на других таких же соседей-алкоголиков, с которыми вместе пили — о том, как те часто бывают неправы. Но особенно неправыми, особенно вредными людьми для общества они считали интеллигентных непьющих соседей, которые тоже жили в нашей коммуналке и о которых они отзывались — "Порядочных их себя строят, понимаешь ли, интеллигенты несчастные".

"Все беды в мире происходят от этой интеллигенции", — говорили они. А виноватыми же в их личных бедах были, как правило, в основном — или сама жизнь или плохая жена. Один из них был настолько грамотным, что, в подтверждение своего негативного отношения к плохим жёнам, даже как-то наизусть прочитал из Ветхого Завета слова царя Соломона о том, что, чем жить под одной крышей со сварливой женой, то лучше жить на самой крыше.

Среди порядочных интеллигентов несчастных была у нас в коммуналке и энергичная, боевая, решительная молодая женщина, которая никому спуску не даст. Она не могла терпеть безобразия и смело давала чертей отрицательным персонажам — и едким словом, и длинной деревянной круглой палкой для раскатывания теста, которая называлась, кажется, скалкой.
А к особо зарвавшимся, которые не понимали, вызывала своих друзей — крутых, суровой внешности молодых ребят, которые метелили их, после чего в квартире на некоторое время наступали тишина и покой — настоящая божья благодать. Шли бурные, буйные девяностые годы, и такой способ разборок был неудивителен — на улицах разборки случались и похлеще — с перестрелками.
Но и она в конце концов не выдержала и съехала, к большому сожалению многих.


_____

Милиция приехала и забрала этого словоохотливого соседа, только что залившего соседку и разбившего ей окно, но были и другие события.


Время от времени, пробуждаемый новыми событиями, я поднимался и с тайной надеждой принимался крутить ключ, но ничего не получалось.


Под самый же занавес ночи случилось уже последнее крупное происшествие, потревожившее меня.

Сосед Федя хотел зайти на кухню, но, так как он привык открывать дверь не руками, а головой, то и в этот раз так попробовал. Середина двери была из толстого матового стекла, и он головой попал прямо в середину. Окровавленная голова его оказалась на кухне, а тело ещё там — в коридоре. Он был в стельку пьян и пытался что-то сказать, но у него не получалось, и он так и заснул с торчащей из двери головой. Такое мне было не в диковинку, и я тоже снова заснул за столом.
Федя был человек гордый, он уважал себя и требовал такого же уважения к себе и от других, и когда кто-то называл его Федя, то он, нервно сжимая и разжимая кулаки, тут же поправлял его: "Фёдор. Надо говорить Фёдор".

Дверь головой он открывал не один раз, но каждый раз где-то доставал именно это редкое дефицитное толстое ребристое полупрозрачное стекло и вставлял его. Он не хотел терять уважения к себе в глазах окружающих. Он не хотел, чтобы люди думали о нём плохо.



Рассвело, время приближалось к семи утра. Головы Фёдора в дверях уже не было. Я поднялся и на всякий случай попробовал снова открыть дверь, но тщетно.
Входную дверь коммуналки я распахнул настежь, чтобы мастер сразу смог зайти.

Я крутил и крутил ключ в замке. Раздались шаги на лестничной площадке. В коридор зашёл человек и, увидев меня, спросил: "Это вы вызывали мастера?"
Я повернул голову в его сторону, продолжая крутить ключ, и только ответил: "Да", как в замке раздался щелчок — ЩЁЛК !!!

Звук щелчка мне показался настолько громким — как будто бы взорвалась атомная бомба, что я застыл, поражённый, в неподвижности, как статуя.

Мастер тоже услышал щелчок и расплылся в улыбке.
— Дело мастера боится, — сказал он. — Поздравляю! Хорошо, что открылся, а то, возможно, пришлось бы и дверь ломать.
Но вы на радостях всё же подпишите эту бумагу, — и он протянул мне какой-то листочек. — Это наряд на работу. Хоть вы и сами открыли, но что вам стоит, напишите здесь, что это я открыл и что претензий к работе нет, что дверь осталась целой. Вам это ничего не стоит, у вас теперь радость и хорошее настроение, а мне как-никак тоже польза будет — хорошие показатели в работе, глядишь и премию дополнительную выпишут.

Я, конечно же, на радостях всё подписал, и мы расстались с мастером, как старые, добрые друзья — и он довольный и я довольный.

Случай этот, однако, сильно озадачил меня — почему всю ночь замок не открывался, а открылся только именно в тот момент, когда появился мастер? Почему не раньше и не позже?

Потому что это насмешка Бога надо мной — пришёл я к выводу, и существует-таки он, существует.
__________

Разные, конечно, были соседи и разные среди них были алкоголики, но по большей части, довольно тихие, спокойные, а не такие буйные и агрессивные, как в других коммуналках, о которых Додик говорил и не такие, которых мне пришлось повидать в коммуналке у моего бывшего сотрудника по работе. И вспоминать о таких не хочется, а вспомнилось.

С этим сотрудником мне приходилось иногда встречаться в научной библиотеке, он приглашал и приглашал меня зайти к нему в гости, а я отказывался и отказывался, ссылаясь на занятость, но наконец-таки согласился.



Мы поднялись с Ваней на пятый этаж хрущёвки.

Он только собрался открыть входную дверь, как она распахнулась сама, чуть не сбив нас с ног, и изнутри вылетел чрезвычайно возбуждённый человек суровой внешности с перекошенным от ярости лицом и с двумя ножами в руках. Он держал их высоко над головой остриями вверх.
Я в ужасе отшатнулся.
Но человек даже не обратил на нас внимания, как метеор пролетел мимо и побежал по ступенькам вниз, чертыхаясь и матюкаясь какими-то совершенно неслыханными незнакомыми словами.


Я стоял в сторонке, прислонясь спиной к стене и оцепенело, в каком-то шоке смотрел ему вслед. Сердце бешено колотилось.

— Да не волнуйтесь, не переживайте вы так, — успокоил меня Ваня, — это Колян, самый лучший наш сосед в коммуналке, он никого не зарежет. Добрейшей души человек — милосерден, благ и человеколюбец. Уже год, как вернулся из тюрьмы, а пока что ещё никого не зарезал.

...

Проходя мимо кухни, я увидел в открытую дверь бутылку водки и стаканы на столе и двух мужиков за столом. Они подняли головы и посмотрели — один осоловело, пьяно, со злобой, с агрессией, свирепо — по-зверски, другой совершенно пустым, безразличным, потухшим взглядом, отрешённо, сомнамбулически. Он не выражал ничего, только абсолютную пустоту. Это был нечеловеческий взгляд и он был страшен. Он был страшен своей пустотой.


Злобный мужик вдруг вскочил и рванулся к нам с ножом.
Я отпрянул.

Но он споткнулся и упал и застыл в какой-то неестественной, вывернутой позе.
Длинный, почти как меч нож застрял между его плечом и прижатой к нему шеей.


Ваня успокоил меня:
— Не обращайте внимания, не волнуйтесь, это он так... Бывает... Набросится вдруг на кого-нибудь, приставит нож к горлу, но потом останавливается, о чём-то задумывается и отходит. Со странностями, конечно, человек, и никто не знает, что у него на уме, о чём он задумывается в тот момент. Но пока что ещё никого не зарезал. Так что волноваться раньше времени не стоит. А сейчас он сам себя чуть не зарезал по неосторожности, потому что неправильно, не так нож держал, как Колян советует.

...

За обедом он рассказал мне несколько интересных историй, которые произошли в этой коммуналке — как дело часто доходило почти до убийства, но потом всё завершалось благополучно и настоящего убийства до сих пор ещё ни разу не было, а только так, по мелочам — или черепно-мозговые травмы не опасные для жизни или просто лёгкие телесные повреждения.

... ... ...


Я засобирался, и он взялся меня проводить.

Когда мы дошли до первого этажа, то глазам предстала картина страшного разгрома. Дверь в одну из квартир была выломана и валялась на полу, видневшаяся в квартире мебель разворочена, искорёжена, переломана, двери в комнату и кухню были тоже выломаны и валялись на полу, холодильник стоял на полу вверх днищем, по комнатам и коридору ходили жильцы и милиционеры — туда-сюда, туда-сюда , а сосед, который летел с ножами, лежал на полу лицом к стене с вывернутыми за спину руками в наручниках.

Жильцы ходили туда-сюда, туда-сюда в каком-то растерянном, отрешённом, сомнамбулическом состоянии, с блуждающими взглядами и не знали, что с собой делать. Один из них, в ужасе схватившийся обеими руками за голову, был по образу своему и композиции удивительно похож на персонаж устрашающей апокалиптической картины Мунка "Крик".



На улице стояла толпа зевак и милицейская машина. Все стёкла в этой квартире были разбиты.


— Ну вот, видите, а что я говорил! Ничего страшного. Никого он не зарезал, а всего-то делов — только стёкла и двери повыбивал, — сказал Ваня.
__________

Однажды утром я уходил на работу и при выходе из дома увидел грузовую машину с мебелью и домашним скарбом. Кто-то переезжал. Грузчики выносили из машины разные предметы. Вытащили оттуда же и пьяного, сонного мужчину и такую же женщину, взвалили их на спины, как мешки с мукой и внесли в парадное.

"Вот это повезло кому-то с соседями, — подумалось, — повезло, так повезло!"


Когда ночью я вернулся домой, то в тёмном коридоре обо что-то споткнулся и чуть не упал. Включил свет и увидел, что споткнулся о человека. Он приподнял голову и с некоторым подобием улыбки сказал: "Здравствуйте, мы ваши новые соседи" и со стуком уронил её опять на пол. Невдалеке лежала женщина. В открытую дверь их комнаты была видна куча домашнего скарба.

Вот, оказывается, кому повезло с соседями.
Повезло мне.


Так же, как они заехали, так же они и выехали потом через несколько лет.
Их маклер несколько раз звонил по общему телефону и просил дать им трубку, чтобы поторопить их с выездом, но это было невозможно — они выгодно перепродали комнату, купив такую же на далёкой окраине, но подешевле, а на остаток пили, пили и пили, и подойти к телефону не хватало сил.
Тогда маклер сам нанял машину, и грузчики перенесли в неё мебель и их самих — так же, как первый раз — закинули их себе на спины, понесли и побросали их в кузов среди мебели. Мне это было видно через окно на кухне.


Этих соседей звали Коля и Аня. Но она просила называть её Ане́тта, так как считала себя деятелем искусств. Коля же проявлял философские наклонности.


Как-то я сидел на скамейке у подъезда и разговаривал с соседом.
Из подъезда вышел Коля и сразу же направился к нам. Он пил уже неделю и передвигался с большим трудом.
— Купите банку краски.
Сосед вытаращил на него глаза.
— И ты это мне говоришь?!
Это же моя банка!
Она на кухне стояла.
А я ищу её, ищу.
У меня украл и мне же продать хочешь? Ты что, не видишь, кто перед тобой?
— Не вижу, у меня в глазах темно.

Сосед отобрал у него банку и дал ему тумака. Он, сгорбившись, ушёл.

Мне стало жалко его.
Я догнал его и одолжил ему денег.


Коля начитался где-то когда-то философских книг и иногда по-философски рассуждал:
— Вот я есть, я существую. И у меня есть душа. А душе неизбежно присуще страдание. И это страдание разрастается иногда в целый пожар, и это невыносимо. И этот пожар в душе я вынужден тушить, я должен что-то сделать, чтобы хотя бы уменьшить его, то есть выпить водки. А на водку нужны деньги. А чтобы достать их, я вынужден что-то продать. А чтобы продать, надо это где-то достать.

И он доставал.
Где-то подрабатывал и там брал то, что плохо лежит.
Он приносил в квартиру смесители, сковородки, удлинители, автоматические пробки и потом продавал их. И потом уже, в подпитии, рассказывал весёлые истории, анекдоты и фантастические, философские теории, оправдывающие его пристрастие к алкоголю.
Жильцам квартиры, однако, эта фантастика приносила вполне реальную, ощутимую пользу.
Так, он бесплатно заменил в квартире все старые смесители на хорошие, современные.
А сколько мы мучились от перегорающих пробок из-за устаревшей электропроводки! Днем-то ещё ничего — поставишь жучок и всё. А ночью! Где в темноте найдёшь провод для жучка и как его поставить наощупь? А Коля во все счётчики бесплатно установил автоматические пробки. И теперь милое дело — нажал кнопку и всё, никакой мороки.

Автоматические пробки очень дорогие. Он брал их там, где иногда подрабатывал и продавал их. Он продавал дешевле, и люди охотно брали. Одной пробки на пару бутылок хватало. Когда же у него бывал кризис и большой пожар в душе, а пробок негде было взять, он выворачивал их из счётчиков, снова заменяя жучками и продавал. Ему был выгоден этот запасной вариант. Он выручал его в трудную минуту. Потом он всегда возвращал пробки обратно. Но очень тяжелый кризис, очень большой пожар, наверное, был у него сейчас, если залить его пробок не хватило — все выкрутил, если уж на банки с краской перешёл.
__________

Однажды ко мне подошли двое новых соседей — благообразного, чинного вида мужчина и женщина, и с широко раскрытыми от ужаса глазами, возбуждённо дыша, сказали:
— А вы знаете?! А вы знаете?!

Дыхание их от волнения прерывалось, и они никак не могли закончить фразу.

— А вы знаете?!
А Додик вчера мочился в ванной!
Мы сделали ему замечание, но он не отреагировал, а только остекленело посмотрел сквозь нас и ушёл в свою комнату.
— Хорошо хоть, что один только Додик.
— А что? А что, и другие тоже?
— Сами увидите.
— Кошмар!
Но это же дикость!
— Согласен.
— И что, никак не получается с этим бороться?
— Получается, но временно.
Боролись и ЖЭК, и милиция, и санитарная станция, и товарищеский суд, и ЛТП.
Хорошо хоть, что это бывает не часто, а только в критические дни.
Он говорит, что жалеет нас и не хочет доставлять нам неприятности, поэтому ходит в ванную: «В эти критические дни я могу промахнуться мимо унитаза и не смогу убрать за собой, потому что не смогу даже наклониться. Неудобно будет перед соседями, чтобы они за мной убирали. А в ванной не промахнусь».

А вы не мойтесь в ванной. Ходите в сауну, как я. Здоровей будете. Сауна полезна для здоровья. Не было бы Додика, я никогда бы не собрался в сауну. Лень. А так вынужден. И хорошо. Нет худа без добра.

Соседи вытаращили на меня глаза. Казалось, они вот-вот вылезут из орбит.
— Какие такие «эти критические дни?!» Он ведь не женщина.
— Вы не о том подумали. Это дни очень большого запоя, когда он пьёт каждый день по нескольку раз в день и ещё ночью. Тогда становится замкнутым и неразговорчивым, как вчера, но не агрессивным. А когда просто пьёт, то есть всего лишь каждый день после работы, то совершенно другой человек — смешные анекдоты рассказывает.
А вы что, никогда раньше не жили в коммуналке?
— Нет. В первый раз.

А вы знаете?!
А он ещё ночью голый бегал по коридору. Совсем голый. А потом лежал на пороге кухни и полдня спал, и чтобы попасть на кухню, приходилось перешагивать через него, голого. Пришлось накрыть его ковриком от входной двери.
Господи, что это такое творится на белом свете? Мы не сможем тут жить. Что делать? Неужели нет выхода?

— Выход есть — поменять эту коммуналку на другую, где только порядочные соседи.

Но это временно.
В коммуналке всегда происходит ротация кадров — завтра порядочные съедут и на их месте снова появятся Додики. Получается шило на мыло. У нас хоть коммуналка чистая. И тараканов нет. Вы видели хоть одного таракана?
— Heт.
— А в других коммуналках их столько! И сколько ни выводи — не выведешь. Ночью залезают и в нос и в уши.
И алкоголики у нас в общем-то нормальные, спокойные. Когда выпьют — становятся весёлыми, добродушными и разговорчивыми, а не мрачными, злобными и свирепыми, как в соседней коммуналке, например. Те бьют стёкла, крушат всё в квартире, бегают с ножами. Соседи прячутся в свои комнаты, как в норы и носа не высовывают, пока ОМОН или психбригада скорой помощи не приедет. И в другой коммуналке рядом тоже буйные. Ночью трубу из стены вырвали. Горячая вода два часа хлестала, пока аварийка не приехала. Четыре этажа затопили. Теперь вся коммуналка расплачиваться будет. Так что молитву — благодарение Господу Богу ещё надо читать за то, что попались вам такие.

Соседка лихорадочно перекрестилась и забормотала молитву, но другую: «Спаси, прости и помилуй! Спаси, прости и помилуй! Спаси, прости и помилуй!»

— И крысиного яда у нас в борщ никто не подсыпает.
— А что?
Что? Могут что-то подсыпать?
— А вы не знали?
Конечно. Стоит только отлучиться из кухни, где что-то варите.
И в борщ плюют.
Но хуже всего, конечно, крысиный яд. Подсыпают потихоньку, понемногу, по чуть-чуть, чтобы сосед не сразу умирал, а постепенно, незаметно. Об этом даже и по телевизору показывали в передачах «Честный детектив» и «Человек и закон». Вы что, не смотрели?

Глаза их всё больше и больше округлялись и расширялись от удивления и ужаса.

— Но это не у нас.
Вы не расстраивайтесь.
У нас ведь пока что ещё никто не умер.

Соседка снова перекрестилась.

— Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!
Что же делать?
Мы точно не сможем тут жить.

— Тогда есть другой вариант.

— Какой?

— Купить отдельную квартиру.


Они встрепенулись, оживились, повеселели, на щеках появился румянец. Лица стали одухотворёнными, на них прочиталось быстрое движение мыслей. Перебирались варианты, строились планы. Казалось, размах замыслов охватил собой уже всё окружающее пространство, всю Вселенную. Они вдохновенно как бы устремились куда-то. Глаза их сияли. И казалось, ещё немного, ещё чуть-чуть, вот-вот, и они взлетят в небо и будут счастливо парить там, взявшись за руки, как разноцветные влюбленные на картинах Марка Шагала.


Но вдруг как будто бы что-то щёлкнуло у них в голове. Оба одновременно замерли, застыли, словно поражённые громом, посмотрели друг на друга и сникли. Глаза их потухли.

— Но у нас никогда не хватит денег на отдельную квартиру!

И, сгорбившись, ушли.


Они как-то вдруг сразу постарели.
Руки их болтались, как плети.
Оба стали похожи на лопнувшие, сдувшиеся шарики.
__________

Как-то я жарил картошку на кухне и стал невольным свидетелем происшествия.

Прибежал Коля и хотел попасть в туалет.
Но тщетно. Там сидел сосед-гемморойщик со своими запорами, и это было надолго. Он сразу это понял и сунулся было в ванную. Но там кто-то мылся.

Коля вскричал: «О, майн Готт!! Мама мия! Я сейчас лопну!
Что же делать?
Придется с балкона».
И убежал.


Через окно кухни был виден его балкон. С него полилась струя, попала на голову курящему внизу соседу с первого этажа и затушила сигарету. Раздался
десятиэтажный мат-перемат, сосед вбежал в парадное и вскоре стал колотить руками и ногами в нашу входную дверь.
— Открывай! Выходи!
Подонок!
Убью!
До́ннер ве́ттер, ферфлю́хтэ ху́ндэ! Убью!


Коля подошёл к двери, открыл глазок, посмотрел и ушёл.


Крики и стуки раздавались ещё долго, но никто ему не открыл.




Эту историю я однажды потом рассказывал своему знакомому, когда мы шли с ним под землей в метро, приближаясь к эскалатору.
Следом за нами, почти наступая на пятки, шёл какой-то человек и внимательно прислушивался к разговору. Он даже вытягивал шею и прикладывал руку к уху, пытаясь лучше расслышать. И как только мы и он ступили на эскалатор, он вдруг лихорадочно, в спешке расстегнул брюки и стал мочиться на стенку эскалатора. Все, a особенно с противоположного эскалатора дико таращились на него. Одна женщина ойкнула и упала в обморок.
Видно и ему приспичило, как Коле и, особенно после того, как он услышал мой рассказ, сдержаться уже было выше его сил.


Вверху стоял сержант милиции и радостно улыбался.

Он подхватил человека под руку и повёл.


— Это ж надо до такого додуматься!
В святая святых, в метрополитене имени Ленина!
Вот и получишь своё по-пролетарски, по-рабочее-крестьянски, по полной программе.

Человек беспокойно, беспомощно завертел головой. Он затравленно озирался, как будто бы ещё не до конца осознавая и не понимая происходящего. Его блуждающий взгляд вдруг наткнулся на меня, он напрягся, дёрнулся и, чуть было не вырвавшись из рук сержанта, прокричал: «Зачем ты это рассказывал?! Ведь я же ещё смог бы потерпеть! А так!

Эх!»
Он горестно махнул рукой.


—А ну тихо!
А ну!
А ну давай, давай!

И сержант, широко распахнув дверь отделения, втолкнул его внутрь.
______________________________