Зуб возьму

Зуб возьму

Критическая рецензия на юмореску Влада Галущенко «Зуб даю».

Зуб даю

Глава 1.

Зубодерня


День у владельца процветающей фирмы ритуальных услуг Пчелкина Семена Семеныча не задался с утра. Оно и понятно – пятница, да еще тринадцатое число. На завтрак он перепутал стаканы и разбавил кофе кефиром. Потом неудачно обглодал куриную ножку. Хруст сломанного зуба принял за перекушенный хрящик.

Пропажа обнаружилась, когда он мило улыбнулся сам себе в зеркало перед уходом на работу. На месте давно шатавшейся золотой коронки зиял черный провал. Тщательное обследование языком зуба во рту не обнаружило. Лицо Семена Семеныча стало наливаться помидорной синевой.

- Альбина! – просипел он севшим от страха голосом. – Я, кажется, проглотил золотую коронку.
- И что ты от меня хочешь? – жена, прихлебывая кофейный напиток из пережаренной ржи, подняла глаза к обсиженной мухами люстре. – Чтобы я завтра копалась в твоем добре? Сам проглотил, сам и копайся.
- Дура! У коронки же края острые, она мне все кишки порежет на ремешки, - лицо Семена Семеныча от страха и гнева раздулось так, что даже все морщинки разгладились, и он помолодел лет на десять.
- Ну, вырви тогда. Сунь вон два пальца поглубже над унитазом и вырви.
- Дура! Коронку же смоет! Это же золото, ты что, не понимаешь?
- Это оно во рту было золотом, а там, - жена ткнула кофейной чашкой в сторону огромного живота Семена Семеныча, - там одно дерьмо.
- Ладно, попробую над раковиной, - оскорбленный до самого желудка Пчелкин метнулся в сторону ванной.

Минут десять усердного кряхтения результатов не дали.

- Ну, что? Вырвал? – Альбина обиженно смотрела на вернувшегося мужа.
- Нет. У нас в роду блеваков не было. Всегда все свое с собой носили.
- Ничего, зуб не бритва, дай бог, проскочит.
- Умеешь ты, еж твою вошь, мужа успокоить.

Через полчаса хождения по складу свежих гробов Семен Семеныч не выдержал. Мысленно он примерял их к себе, ожидая невыносимые рези в животе.

- Алечка, не могу. Вызови скорую, - он, поглаживая живот, улегся на диван.
- Что, началось? – с надеждой в голосе спросила супруга.
- Нет, но… страшно мне.
- И зачем тогда скорая? Думаешь, они тебя танцами и песнями веселить будут, страхи твои разгонять?

Вместо живота к вечеру разболелся корень сломанного зуба. Десна раздулась, приподняв щеку, как будто кто-то показывал изо рта здоровенный шиш. Ночь прошла в диких страданиях. Ни таблетки, ни полоскания водкой не помогали.

В восемь утра Семен Семеныч, как штык, сидел в очереди к седьмому кабинету. Перед ним вдоль стены на разнокалиберных стульях расположились в страдальческих позах еще шесть человек. «Повезло, - подумал Семен Семеныч. – И кабинет седьмой, и я седьмой. Двойное счастье». От этих светлых мыслей даже зубная боль поутихла.

- Мил шеловек, ты рвать пришел или как? – сидевшая перед ним сухонькая старушка стрельнула в Пчелкина озабоченным взглядом.
- Рвать, рвать, - Семен Семеныч с трудом разлепил запекшиеся губы и отвернулся, показывая, что ему не до разговоров.
- У тебя школько ошталось, мил шеловек? - бабка затеребила его рукав.
- Чего?
- Жубов швоих, шпрашиваю, школько?

Пчелкин мысленно провел ревизию во рту. Два моста по три, один – четыре, пять коронок. Нет, уже четыре. Тридцать два минус пятнадцать… Хотя нет, коронки-то на своих зубах.

- Двадцать два, вроде, - неуверенно промямлил он и тут же вспомнил о проглоченном зубе. – Нет, своих осталось двадцать один.
- Щастье тебе, мил шеловек. Ошко у тебя там, - старушка ткнула пальцем и уже двумя руками вцепилась в его рукав.
- В каком смысле? Что, так воняет? – не понял Семен Семеныч.
- Да не ошко, а ошко. Ну, двадшать одно – это и есть ошко. Швезло тебе, но не надолго. Зайдешь туда, в зубодерню, щашливым, а выйдешь – нещашным.
- Почему? – опять не понял Пчелкин.
- Так вырвет тебе Шан Шаныш твое щастье! – радостно выкрикнула старуха, озираясь на взгляды встревоженной ее разговорами очереди.
- Нет, я его уже проглотил, - очередь удивленно ахнула.
- Счастье? – пискнула первая в очереди молодайка студенческой наружности.
- Да нет, зуб я проглотил. Вот пришел корень дергать. А зубов так и останется двадцать один.

Очередь разочарованно вздохнула. Всем было жаль упущенного несчастья. Пчелкин понял по возведенным к потолку глазам очереди, что все мысленно пересчитывают собственные зубы, надеясь на счастье в остатке.

- А почему не вызывают? Полчаса уже сидим. Я первая, – девица мизинчиком постучала в дверь кабинета.
- Не, ты вторая, - прошамкала всеведущая старушка. – До тебя тут одна в халате зашла. Я знаю. Дохтур с утра своим жубы дерет, а потом уже нам.
- Так она не в белом халате, а в синем была, - не сдавалась бойкая деваха.
- Знашит, ихняя технишка, - поставила девчонку на место бабка.

***

В кабинете номер семь заканчивали ремонт. Осталось только покрасить красной краской рамочку на щите с документацией. Молодая краснощекая малярша в синем халатике на стремянке уверенно водила кисточкой по краю щита, держа баночку с краской в другой руке.
Медсестра за дальним столом перебирала карточки больных, а доктор развлекал смазливую работницу. Он придерживал стремянку то с одного края, то с другого, перебегая с поднятой головой прямо под коротким халатиком.

- Да вы не спешите, Машенька, у вас еще есть полчаса. Сегодня я прием начну на час позже. Не спешите, вон у вас как славненько получается. Мы еще и чайку с вами попьем. У меня в процедурной и столик, и кушетка есть. Заодно и отдохнуть можно.

Девица на стремянке хохотнула и чуть не выронила баночку с краской. Кисточка вильнула и ровная до этого полоса изогнулась.

- А вы знаете, какое у меня хобби, Машенька?
- В длину что ли? – опять хохотнула девица на стремянке.
- Да, нет, - не смутился доктор. – Я записываю на магнитофон крики больных. Огромная коллекция уже. Дома гостям даю послушать по праздникам. Сильная ве-е-щ-щ-щь! У некоторых от смеха челюсти клинит. У меня тут кассета есть с лучшими стонами. Включить?

***

- Бабуля, а этот, Сан Саныч, хороший врач? – девица, первая в очереди, осторожно пальчиком коснулась опухоли под носом.
- Што ты, девонька. Шамый лучший! Ш военным штажем.
- Как это? Такой старый?
- Эх, темнота. Штарый – не больной. Опытный. Он в войну, не помню какую, в плен попал. В коншлагере жубы золотые дергал. Без наркожа, и никто не жаловался. Так навоштрился – жуть. В прошлом годе у него была, пятый жуб мне рвал. Из оштатков пятый. Теперь четыре. Так вот. Шажусь в крешлу, он шпрашивает:
- Какой рвать будем?
- Больной, - говорю.
- А ты не говори, ты пальцем покажи. Мне, говорит, все равно. Какой покажешь, тот и вырву.
Ну, я и покашала, да, видать, промахнулась. Я и глашом не ушпела моргнуть, а он уже вырвал и мне покашывает. Глянь, говорит, какой шдоровый!
- Дохтур, говорю, поспешил ты, из протежа жуб вырвал. И вынаю ижуродованную нижнюю вставную шелюсть.
Очередь ахнула, когда старуха продемонстрировала кастрированный протез.
- Бабуля, - первая в очереди девица встала, нервно теребя сумочку. – Так это правда, что он на гестапо работал?
- Иштинная правда, век каши не жевать, пеншией клянусь. Шама не видела, а люди говорят. Знашит, правда.
***
- Ну, включите, хотя я больше блюз люблю, - девица манерно передернула плечиками, глянув на идущего к магнитофону доктора.
Чтобы усилить впечатление от своих любимых записей, Сан Саныч крутнул до отказа рукоятку громкости и ткнул на клавишу. Дикий рев и стоны заполнили кабинет.
Доктор увидел, как качнулась стремянка и подскочил ее поддержать. С другой стороны к ним неслась медсестра. Из ослабевшей руки девушки на стремянке выпала баночка с краской и красные потеки залили грудь и руки доктора. Сама девица рухнула на пол, залитый остатками краски.

- Быстро каталку! – крикнул Сан Саныч медсестре, сам пытясь нащупать пульс на шее бедной работницы.

***

От бабкиных рассказов зуб у Пчелкина совсем перестал болеть. Он встал, намереваясь ретироваться, пока не поздно.

И тут из кабинета донеслись страшные крики и стоны. Очередь вскочила и уперлась взглядами в счастливую семерку на дверях. А за ними, казалось, черти пытали грешника в аду.
Вдруг раздался грохот упавшего тела и из двери выскочила насмерть перепуганная медсестра с перекошенным лицом и выпученными глазами. Очередь испуганно вскочила и прижалась к стене.
Через минуту медсестра вкатила в кабинет каталку.
***
Доктор вдвоем с медсестрой уложили на каталку потерявшую сознание от дикой какофонии девушку.
- Ишь, какая слабонервная оказалась. Вези в смотровую, там ее в чувство приведут, а я пока отмою краску. Да побыстрее, а то у нас очередь растет, там человек десять уже, наверное.
- Нет, пока семь. Я быстро, - медсестра тампонами подтерла остатки краски на полу.
Сан Саныч снял заляпанный халат и пошел к раковине отмывать красные потеки на руках. Он ожесточенно тер мочалкой, но краска только сильнее размазывалась по рукам. Тампоны со спиртом немного помогли, но полностью отмыть так и не удалось.
***
- Видели? – старуха опасливо приблизилась к двери.
- Что? – хором спросила очередь.
- Брызги крови у медшештры на халате. А там, - бабка ткнула почерневшим заскорузлым пальцем в дверь. – Там тело. Лежит на полу в луже крови.
Как бы в подтверждение ее слов дверь распахнулась. Медсестра толкала каталку с лежащей на ней окровавленной девушкой. Очередь опять отшатнулась к стене.
- Видали, што он ш молодухой шотворил? А вы говорите – гештапо. Я же говорю, што он шелюсть мне выдрал, а вы не верите. Ты, штоль, первая к нему? – старуха вплотную придвинулась к студентке.
Та вскочила и, размахивая сумочкой, засеменила к выходу. Навстречу ей торопилась медсестра в забрызганном халате.

Минут через пять дверь кабинета снова открылась. В проеме стоял пузатый доктор, шевеля волосатыми руками с красными потеками.

- Кто следующий?

Этого Пчелкин вынести уже не мог. С визгом он ринулся к выходу, обгоняя воющую от страха очередь.
Зуб ему вырвали в санатории, куда он поехал подлечить раздерганные нервы.


Глава 2.

Зуболечка


Испытания гроба шли полным ходом. Семен Семеныч Пчелкин, как глава фирмы «Ритуал», проверял сдвижную конструкцию верхней части полированного чуда, сидя на нем верхом, как на боевом коне, и держа руку на розовой кнопке «Последний поцелуй».

По замыслу генерального конструктора, бегающего мелким бесом по левую сторону от испытуемого агрегата, как только очередная неутешная вдова склонится над гробом в последнем «Прости!», тамада похоронной церемонии нажмет на кнопку. Сработает тайный механизм и покойник приподнимется из гроба навстречу медовым устам скорбной вдовы. По замыслу конструктора это намного облегчит процесс целования и внесет некоторую живость в прощание с родней.

Нервозность генерального объяснялась сбоями в испытаниях. Механизму явно не хватало стабильности. Он, то вытаскивал за шкирку покойного из гроба до пояса, то начинал его трясти, как в лихорадке, из-за чего Семен Семеныч, то получал звонкий щелчок холодным черепом по вытянутым утиной гузкой губам, то никак не мог попасть в трясущиеся ланиты покойного.

- Все, последний заход, - заорал Пчелкин рвущему остатки шевелюры разгневанному конструктору.
- Это он, он виноват, товарищ заказчик, - отвечал тот, сидя на поверженном одноруком слесаре, который из последних сил боролся за изрядно прополотый скальп.
- Поехали, - Семен Семеныч с силой нажал на розовую кнопку.

Покойник до пояса восстал из гроба, протянул к Пчёлкину синие в красивых черных пятнышках руки, и начал наотмашь хлестать главу фирмы по щекам.

***
- Да когда же ты проснешься, скотина рогатая, козел вонючий? – орал противно знакомый голос жены.

Пчелкин рывком открыл глаза. На нем верхом сидела супруга Альбина и узкими ладонями больно хлестала по щекам.

«Тьфу, приснится же такое, - обрадовано подумал Пчелкин. – Хотя, над идеей стоит подумать, ведь такой механизм даст реальную прибавку к стоимости гробов. Да, и слава, как говорится, та же бесплатная реклама».

- Что зенки выкатил? Не поймешь, почему не у любовницы проснулся? Пить надо меньше, алкаш подзаборный. Радуйся, изверг, умираю я!

- Дорогая, ничего не помню, как я сюда попал? – Пчелкин с омерзением осматривал супружеское ложе, вызывавшее жуткую оскомину одним только своим пакостным похоронным цветом. Он до дрожи в ушах ненавидел обожаемые женой черные шелковые простыни с белыми оборочками и такое же белье супруги.

- Вниз головой, как обычно, - простонала Альбина, держась за щеку.
- Надеюсь, - осторожно поинтересовался Семен Семеныч, - я исполнил вчера супружеский долг?
- Скотина, ты видишь это? - жена осторожно отняла ладонь от перекошенного лица.
- Неужели это я? – изумился Пчелкин, разглядывая выпирающий из щеки Альбины розовый шиш.
- Дурак, и не лечишься. От твоего мизинца только прыщики вскакивают, а это флюс! Настоящий и здоровенный, я даже языком еле шевелю.
- И что ты от меня хочешь? - довольно усмехнулся Семен Семеныч. – Чтобы я у тебя из зуба гной высосал? Извини, это не по мужской части. Мое дело маленькое.
- Сама знаю, что маленькое, меньше и не бывает. Заводи машину, идиот, отвезешь меня в поликлинику.
- Так ведь Рождество сегодня, никто не работает.
- Там они, знаю. Все в сборе, празднуют. Я Тамарке, подруге звонила, она там техничкой работает, обещала провести к врачу.

***

- Дальше сама, - подруга втолкнула Альбину в гудящий длинный кабинет.

Глава поликлиники, доктор Полунин, восседал во главе стола в узком зубоврачебном кресле.

- И на пятый посошок предлагаю тост. За женскую половину нашего споен… спаянного серебряным припоем коллектива. Гражданочка, ты, собственно, куда прешь? – он заметил подошедшую Альбину.
- Вот, доктор, - та отняла ладонь от распухшей щеки.
- Господа, господа, внимание! – Полунин с присвистом опустошил мензурку со спиртом и треснул ее об пол. – Смотрите, какой чудный флюсик!
- Ура! – вся компания повторила его гусарский жест.
- Ну, что, господа зубники, не дадим умереть слабому полу? Кто первый, господа?
- Но, у меня только один болит, - пыталась объяснить Альбина трем парам могучих волосатых рук, усадивших ее на место Полунина.
- Это, ик, как пойдет. Такие, душа моя, флюсы бывают, что и четырех зубов мало. Твое дело – рот пошире открывай, а мое – все остальное, - огромный пьяный мужик в помятых трениках с кряхтеньем всунул Альбине в рот блестящие щипцы.
- Плечо, плечо убери, мне рычаг нужен, - орал спортсмен.
- Иван Васильич, чур, второй зуб я рву, - дергал его за руку молодой паренек практиканского вида.
- Есть! – спортсмен победно поднял руку с отломанным зубом. – Твоя очередь, Костик. Господа, не волнуйтесь. Там еще три зуба, два трехкоренных и один двух. Славный пульпитик! Всем хватит, даже нашей Лерочке, нашей обаятельной кассирше. Хочешь, золотце, у тети зубик вырвать?

После этих слов Альбина потеряла сознание.

***

- Котик, глянь-посмотри, мне кажется уже можно идти вставлять, - Альбина повернулась от зеркала и раззявила пасть перед уплетающим пельмени мужем.
- Чтоб тебя, так ведь и подавиться можно. Ты бы еще перед сном мне такую страсть показала, дура, - Пчелкин тяжело задышал, одновременно усиленно проталкивая пельмень ближе к желудку.
- И ничего страшного. Я вместо этих восьми кариесных зубов фарфоровые вставлю, чтобы тебе жизнь медом не воняла. А то он на «лексус» свои поганые зубенки навострил. Дулю тебе с присыпкой, шелкопер мелкопакостный, - Альбина рассматривала в зеркале зияющий слева во рту черный провал, образовавшийся две недели назад после зубодерного Рождества.

***

- Любезный, ты, что ль, зубник будешь? – Альбина цепко схватила за плечо пробегавшего по коридору мужчину в зеленом халате и белой маске.
- Мадам, а вы уверены, что вам нужен именно зубник, а не психопат, ушник, глазник или, на худой конец, кожник? Кстати, а своего гинеколога вы как зовете? Писюк?
- Не-е-ет, - растерялась Альбина. – Я ее зову Анна Федоровна.
- Ага, писюшка, значит?
- Да нет, Анна…
- Это я слышал. А почему тогда я – зубник? Я – стоматолог! – заорал побагровевший мужчина и громко хлопнул дверью.

Очередь перед кабинетом сочувственно вздохнула.

- Терпи, милая, готовься. Теперя он тебя без наркоза резать будет, - скорбно пробормотала сидевшая в кресле старушка.
- Но… мне не надо резать, мне протез вставить надо.
- Э-э, милая, да кто ж тебя спрашивать-то будет? Да и что ты сможешь сказать с раззявленным–то ртом? Ничего. Их лучше не нервировать и не забижать. Вот помню в прошлом годе… Да, а он, значит, на зубника обиделся, да?
- Да, - вздохнула вконец растерявшаяся Альбина. – Бабушка, а где еще зубы вставляют?
- Теперь уже нигде, позакрывали все лекарки зубные, доктора по заграницам разбежались. Хотя нет, вру. Пашка-кузнец на дому принимает. Скучно ему на пенсии, так он навострился клещами зубы дергать и из монет коронки кует. Славные такие, с цифрами на боку, типа цены, что ли, но главное – толстые. Ни у одного еще не протерлись, не то, что у этих, - бабка сверкнула глазами в сторону кабинета. – Был тут один, кисточкой зуб помажет краской под металл, и ждет, когда подсохнет. И еще издевается: «Неделю ничего ни есть, ни пить нельзя!».
- Пчелкина? – глухо донеслось из кабинета.

***

- В кресло садись, - доктор стоял в глубине кабинета с мензуркой в одной руке и огурчиком в другой. – Вот жизнь, ешь твою вошь, закуси… поесть некогда.
- Доктор…
- Молчи, все знаю. Рот открой, - врач залез толстым пальцем в резиновой перчатке в рот и задумчиво долго обследовал черный провал слева.
- Кто это вас так? Муж? Нет, если не хотите, можете не говорить, - он переместил палец вправо. – Так, кариес, еще один. О-о, а этот даже почернел уже.

Доктор смотрел, улыбаясь, в окно, где за стеклом воробышек, распустив крылья, ухаживал за клюющей зернышки дамой сердца.

«Как же он видит, не глядя?» – обеспокоенно подумала Альбина.

- Квалификацию, дамочка, не пропьешь и не продашь, что особенно жаль, - как бы отвечая на ее испуганный взгляд, промолвил радостно доктор. – Работаю я очень хорошо, как говорит моя жена.
Потому и езжу на стареньком «шевроле», а не на крутом джипе. Супруга все мне в пример дядю Яшу, сапожника, ставит. Вот к нему завсегда очередь. А почему? Потому, дамочка, что он клей пожиже разводит, а подошву потоньше ставит. Вот народ к нему и прет валом на ремонт. Каждый месяц, а то и чаще. Вот моя супружница и говорит: «Бери пример, будешь жить в Сочи, а не в Тьмутараканске. Пломбы ставь помягче, а коронки потоньше. Клеем фольгу наклей и пусть гуляют целую неделю». Права она? Не знаю, так как спорить не пытался, здоровье дороже.

Зажужжала бор-машина, и Альбина зажмурила глаза, пальцами впившись в подлокотники. Голова ее мелко тряслась, а по щекам текли слезы.

- Итак, приговор. Четыре кариеса, восемь коронок. Закрой рот. Сплюнь. Говори.
- Доктор, мне только слева. Справа у меня не было дырок…
- Теперь есть. Мне лучше знать. Прекрасные дырочки. Что я, дырок не умею делать? Вон, прям насквозь светятся. Открой рот. Слева ничего не вижу. Закрой рот. Сплюнь.
- Так я и хочу протез с фарфоровыми зубами туда…
- Открой рот. Вижу. Сделаем. Закрой рот. Цены знаешь?
- Читала в коридоре…
- Дамочка, в коридоре для налоговой цены написаны. Если я тебе по таким ценам зуб вставлю, ты даже манную кашу им не разжуешь, ёшь твою вошь!
- Понимаю, мы с мужем на «лексус» отложили…
- Вот, другой разговор. На левую сторону хватит. На правую собирайте на «мерс».
- Так там же теперь дырки. Как я есть теперь буду?
- Вот, стимул будет быстрее накопить. Меньше ешь – больше откладываешь. Как-то так, дамочка.

***

Через две недели Пчелкин продал свой старенький «мерс», откопал на даче заначку на «лексус» и повел исхудавшую жену вставлять зубы.




Критерии оценки произведения

Чтобы сохранить предельную объективность, рецензирование будет производиться по трем параметрам:
- Читательское впечатление
- Писательское мнение
- Заключение издателя


Почему самое важное мнение читателя? А для кого пишут?

Читателю важны увлекательность, легкость понимания и восприятия написанного, возникновение ярких образов и картинок от текста, то есть «вкусность» произведения. Читателю важно умение автора создать внутри произведения такую атмосферу, из которой не хочется уходить.
Читатель судит о произведении насколько оно оригинально, ново и несет знания, опыт, расширяет мировоззрение. И предел его желаний – произведение может перевернуть его взгляд на мир или дать его новое видение, то есть то, что отличает искусство, творчество от ремесла, лубка, повседневной, скучной и однообразной лепки одинаковых горшков.
Да, не боги обжигают горшки, но только ХУДОЖНИК может создать неповторимый ШЕДЕВР высокого искусства.
Читатель получает наслаждение не от скрупулезного описания единичного случая, а от ХУДОЖЕСТВЕННОГО обобщения узнаваемого многими явления. Интересен журналистский факт в газетной статье, но это – правда ФАКТА. Писатель же создает правду ЖИЗНИ, ибо он оперирует собирательными образами, концентрирует множество событий в одно. Этим достигается сопереживание героям произведений, узнаваемость себя в чертах и делах, резонирование на чувства и поступки.

Почему важно и мнение писателя? Для проверки КАЧЕСТВА и ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ценности произведения. Читатели в общей массе не знают, что такое фабула, композиция, сюжет, жанры литературы, стили, приемы и методы писательского труда. Да им это и не надо. А писатель обязан соблюдать критерии ХУДОЖЕСТВЕННОЙ литературы, чтобы не скатиться с вершин мастерства и штучного искусства на горшечный конвейер.

Что дает мнение издателя? На стол редактора попадает тысячная доля процента написанных произведений. Только миллионная доля процента написанного печатается на бумаге. С первого взгляда роль издательств всегда переоценивается. Почему?

Издается вовсе не самое лучшее из написанных миллионов рассказов, повестей и романов. Издательства являются индексаторами популярности и окупаемости издаваемых книг. Не больше и не меньше. Поэтому в основном издаются классики и так называемая «писательская попса» - чтиво, рассчитанное на непритязательность массового читателя. Издательства работают на принципах фастфуда – быстрой и недорогой еды для глаз.


1. Впечатление читателя

Ни в какой другой стране мира нет столько ЮМОРА и смеха, как в России. У нас он с некоторых пор насаждается высочайшим указом. Дабы народ не злобствовал и не витийствовал на площадях, пусть лучше смеётся. И лучше – над собой. И пошло – поехало. Треть всех телеканалов – юморные, в каждом серьезном телеканале треть передач – юморные, треть всех газет и журналов – юморные, треть всех писателей – пишут юмор. За так.
Обхохочешься! Не хочешь, а засмеешься. Нервно.
И как любая валюта, когда ее слишком много, юмор у нас девальвировался. Совсем.
Как сказал один юморист: «А теперь можете смеяться».
Прямо как в телеканале «Камеди», там в нужное время загорается табличка «Смех в зале» - и все смеются, хотя и не смешно. Но – надо! И надо говорить, что все очень смешно.
Как можно нарушать высочайший указ о замене слез от горя на слезы от смеха? Низ-з-зя!

Жванецкий как-то рассказал, что проверяет свои рассказы на уровень смеха на своем глухом соседе: «Если он смеется, значит, юмор в рассказе есть!». Все недоумевают: «Но ведь он глухой!».
«Да, глухой, но не слепой, - отвечает юморист. - Он же видит, как я над собой укатываюсь!»

Отсюда следует неординарный вывод: «Чтобы было смешно читателю, писатель – сначала сделай смешно себе!». То есть, если писатель при написании юморески не ухахатывается – читатель даже не улыбнется.

В юмореске «Зуб даю», которая по форме напоминает комедию ситуаций и положений, герои в основном смеются сами над собой.
В первой главе «Зубодерня» завязка сюжета уже смешна – герой проглатывает отломившийся зуб с золотой коронкой. Юморной диалог супругов за столом оригинален быстрой сменой любви на взаимную неприязнь и обратно, соответственно вызывая волны смеха.
Оригинальность первой главы в том, что в отличии от множества рассказов даже известных писателей, в ней не будет вырвано ни одного зуба, тогда как сюжеты других писателей построены именно на самом процессе вырывания зуба и корней.
Смех вызывает не врач, а процесс ожидания удаления зуба, процесс нагнетания страха непонятностью ситуации, подогреваемой очередью перед кабинетом.
К недостаткам юморески можно отнести гиперболизацию образа врача, собирающего звуковую коллекцию криков пациентов при удалении зубов. Здесь ирония переходит в сарказм, так как черты доктора выходят за разумные рамки моральных норм и адекватности поведения.

Во второй главе «Зуболечка», которая является продолжением зубных страданий семьи Пчелкиных, наоборот, юморная составляющая основана на удалении сразу восьми зубов у Альбины пьяной компанией стоматологов, празднующих Рождество.
Хотя и создается впечатление нереальности происходящего зверства врачей над беспомощной пациенткой, но в то же время есть и осознание допустимости такой ситуации именно в России, когда имеются тысячи случаев и более серьезных врачебных ошибок со смертельным исходом.
Здесь хотя бы для жены Пчелкина Альбины все заканчивается благополучно, она жива и почти здорова.
Процесс лечения выстроен также на гиперболизации жадности врача, насверлившего дырок в абсолютно здоровых зубах и выдавшего их за кариес.
Конечно, явно завышена и стоимость изготовления протеза из фарфоровых зубов до цены «лексуса». До нового – да, но с ценой подержанной машины цены услуг стоматологов вполне сопоставимы.

2. Писательское мнение.

Несмотря на потертость фабулы юморески, сюжет свеж и оригинален за счет выбора нетривиальных героев и ситуаций.
Юмореска написана легким, «летящим» стилем, что особенно заметно в обширных диалогах, насыщенных искристыми сравнениями и определениями.
Видно умение автора характеризовать героев через диалоги, хотя довольно подробны и описательные характеристики, усиливающие сатирическую составляющую рассказа.

Очень своеобразен приём автора создавать юморные ситуации выбором нетривиальных качеств героев, места их работы, быстрой смены чувств и динамичностью сюжета.
Язык юморески легок и динамичен, особенно в диалогах, в которых чувства героев определяют не только их настроение, уровень образованности, тактичности, но и создают яркую атмосферу динамичного действия.

3. Заключение издателя

Любой редактор, конечно, оценит юмореску, как пресловутый неформат. Почему?
Во-первых, для включения в сборник юмора она длинновата.
Как комедия в двух действиях? Надо на ее основе написать сценарий.
Для сборника анекдотов длинна, для рассказов коротка. То рубашка короткая, то…
Поэтому заключение издателя о юмореске будет отрицательным.

А куда она хороша? Для чтения на любом бесплатном литсайте.