Из разных классов и школ

Оценка творчества Пушкина его современником - литератором, издателем и педагогом Семеном Раичем расходится с общепринятой. Она вызывала неприятие при жизни автора и по меньшей мере может показаться странной сегодня, чем через 180 лет после ее публикации.
Одним из современников Пушкина, общавшихся с ним, был мой прапрапрадед по материнской линии – педагог, переводчик, поэт, издатель Семен Егорович Раич.
Главной заслугой Раича считается его участие в обучении и воспитании великого русского поэта Федора Ивановича Тютчева. Причастен он и к обучению Михаила Юрьевича Лермонтова. Учениками Раича были и другие литераторы, оставившие менее значительный след в искусстве.
Тютчев под руководством Раича получил домашнее образование, что позволило ему в тринадцатилетнем возрасте стать слушателем Московского университета. Лермонтов учился у Раича русской словесности в Московском университетском благородном пансионе. Оба великих поэта посещали в разное время литературные кружки, созданные Раичем.
Известен Раич и как издатель. Первым опытом на этом поприще был альманах «Новые Аониды». В «Новых Аонидах» среди других авторов был представлен Пушкин стихотворением "Муза" ("В младенчестве моем она меня любила...") и отрывками из "Кавказского пленника".
В 1827 году Раич вместе с Дмитрием Ознобишиным издают альманах «Северная лира на 1827 год». Особенностью альманаха было то, что он представлял московских литераторов. В неопубликованной при жизни Пушкина его рецензии на «Северную лиру» альманах отмечен, как «первенец московских альманахов".
В 1829-1830 и 1839-1840 гг. Раич издавал журнал "Галатея". В номерах, вышедших при жизни Пушкина в журнале было помещено два его стихотворения: "Ел. Н. Ушаковой" ("Вы избалованы природой...") и "Цветок".
Раич сближается с Пушкиным в августе 1823 г., ненадолго оказавшись в Одессе, куда Пушкин приезжает из Кишинева около 3 июля 1823 года и проводит там четыре недели — до 26 июля. После этого в августе (около 4-го) Пушкин переезжает в Одессу окончательно и проводит там год — до 1 августа 1824 года. Факт встречи с Раичем Пушкин фиксирует в письме брату Льву Сергеевичу от 25 августа 1823 года: «Здесь еще Раич. Знаешь ли ты его?».
Раич об этой встрече написал после смерти Пушкина в 1839 году в журнале «Галатея»: «Я познакомился с Пушкиным в то время, когда он жил в Одессе; там читал он мне только что сбежавшую с пера "Песнь о вещем Олеге" и отрывки из "Евгения Онегина". Тогда он был в апогее своей славы и поэзии. Как он был предан ей! Как иногда боялся измены ее!».
Михаил Погодин, задумавший в это время издавать журнал, делает запись в своем дневнике: «Попался Оболенский, сказывал о знакомстве Раича с Пушкиным в Одессе; - выигрыш для журнала».
Позже Раич и Пушкин встречались в московских домах: у Веневитинова, у Погодина, у Хомякова. 24 октября 1826 года такая встреча состоялась в доме Алексея Хомякова по случаю рождения «Московского вестника», журнала "любомудров". Журнал приобрел просветительское и философское направление, главным содержанием которого явилась разработка философских основ литературной критики и эстетики. Познакомившись с планом издания, Пушкин поддержал его и вошел в редколлегию, где ему было предоставлено право решающего влияния на направление содержания. Редактором журнала был назначен Погодин. На обеде, устроенном по этому случаю Алексеем Хомяковым, присутствовали Пушкин, Баратынский, Д.В. и А.В. Веневитиновы, А.С. и Ф.С. Хомяковы, И.В. и П.В. Киреевские, Шевырев, Титов, Мальцев, Рожалин, Раич, Рихтер, В. Оболенский, Соболевский.
О своих беседах и спорах с Пушкиным Раич рассказал в серии статей, посвященных анализу посмертного собрания пушкинских сочинений. Статьи вышли в нескольких номерах журнала «Галатея» в 1839 году. В статье, открывающей весь цикл «Сочинения Александра Пушкина» Раич пишет: «Мы вправе гордиться Пушкиным, но как далеко должна простираться эта гордость — вот вопрос, который мы постараемся разрешить по мере наших сил. Есть люди, которые имеют собственное мнение, каково бы оно ни было, есть люди, которых мнение не более как эхо; мы, благодаря Бога, не принадлежим к последнему разряду; наше мнение в деле словесности может быть ошибочным, но оно наше, не прививное, не заимствованное, самостоятельное».
Мнение, изложенное Раичем в его статьях, на столько самостоятельное, что вызывало неприятие у его современников - поклонников Пушкина. По меньшей мере странным оно может показаться и сегодня через 180 лет после появления публикации.
В статьях критическому разбору подвергаются «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Евгений Онегин», «Братья разбойники», «Цыганы», «Полтава», «Борис Годунов» и лирика поэта.
Раич исключительно высоко оценивает романтические произведения Пушкина, и абсолютно не принимает любые реальности в них: «В «Руслане и Людмиле» он (Пушкин) отторгается от земли, от современности, носится по поднебесью, парит в прошедшем; «Кавказский пленник» сводит его на землю и заставляет рыться в сердце современников, в сердце людей, прикованных к грубой существенности; «Бахчисарайский фонтан» навевает на него прохладу и восточную негу; «Евгений Онегин» переселяет его в современное русское общество, в котором так много прозы и так мало поэзии».
По мнению Раича, «Братья разбойники» Пушкина, не стоят не только прекрасных, но даже и никаких стихов; это значит бесполезно тратить сокровище дарований, которые ниспосылаются нам свыше для лучшего употребления, для возвеличения, для прославления добродетели и ее источника — Бога».
А вот о «Цыганах» как о поэме, исполненной «дикой степной прелести». «Здесь поэт наш торжествует, - пишет Раич, - он овладел своим предметом, слился с ним и отлил его в изящную, истинно художническую форму». «Полтаву» Раич не принял вовсе, назвав ее «набором слов, стоп и рифм». Зато выводы, сделанные Раичем в разборе «Бориса Годунова» актуальны и сегодня: «Это «кто будет нами править» удивительно верно характеризует русский народ. Этим начинается наша история, этим, вероятно, она и кончится». Не могу не привести полностью раичевского отклика на заключительную фразу пушкинской трагедии «Борис Годунов»: «В этом «народ безмолвствует» таится глубокая политическая и нравственная мысль: при всяком великом общественном перевороте народ служит ступенью для властолюбцев-аристократов; он сам по себе ни добр, ни зол, или, лучше сказать, он и добр, и зол, смотря по тому, как заправляют им высшие; нравственность его может быть и самою чистою, и самою испорченною — все зависит от примера: он слепо доверяется тем, которые выше его и в умственном, и в политическом отношении; но, увидевши, что доверенность его употребляют во зло, он безмолвствует от ужаса, от сознания зла, которому прежде бессознательно содействовал; безмолвствует потому что голос его заглушается внутренним голосом проснувшейся, громко заговорившей совести. В высшем сословии совсем другое дело: там совесть подчинена и раболепно покорствует расчетам честолюбия или какой другой страсти; народ живет по преимуществу сердцем, а знать — головою. Народ, естественно, ближе к природе, знать совершенно поглощается обществом, которое всегда более или менее находится во враждебном отношении к природе; одно только высокое образование, основанное на правилах чистой нравственности и религии, может их сблизить друг с другом. В обществе часто добродетель не более как один лак: он издает свет только днем». В этих строках весь Раич: и как критик, и как человек.
Не посвящая специальной статьи «Каменному гостю» Пушкина, Раич мимоходом отмечает его, как «произведение, к сожалению, недоконченное, но не менее того прелестное, очаровательное по своему изложению».
Из лирических стихов Пушкина Раич выделяет «Подражания Корану», которые, по мнению критика, «в эстетическом отношении запечатлены истинным поэтическим талантом». Прелестными, восхитительными, очаровательными он называет стихи: «Фонтану Бахчисарайского дворца», «К морю», «Талисман», «Кавказ», «Поэту», «Телега жизни», «Мадонна», «Предчувствие», «Монастырь на Казбеке», «Зимнее утро».
Окончательный вывод всей серии статей таков: «Пушкин — не поэт всего человечества, как вздумалось сказать об нем одному из его записных панегиристов, а поэт русский и по преимуществу поэт так называемого большого света или, что все равно, поэт будуарный, не возносился или очень редко возносился к небу…».
Сегодня трудно принять оценку, данную Раичем Пушкину, но не учитывать ее при исследовании творчества великого поэта нельзя.
Напомним, что серия критических статей, посвященных собранию сочинений Пушкина, была написана Раичем после трагической гибели поэта – в 1839 году, но и при жизни Пушкина Раич не был в ряду безоглядных почитателей его творчества, хотя и давал высокую оценку ряду пушкинских произведений. Пушкин же относился к Раичу с иронией, переходящей в пренебрежение. В таком тоне в 1827 году сделан обзор статьи Раича «Петрарка и Ломоносов» в критической заметке Пушкина, посвященной альманаху «Северная лира». Заметка писалась для журнала «Московский вестник», но не была опубликована.
А приписку Пушкина: «Поклонись за меня хорошенько умному Вяземскому и ученому Раичу» - к письму Туманского, адресованному Кюхельбекеру 11 Декабря 1823 из Одессы, некоторые исследователи оценивают не иначе, как уважение Пушкина к Раичу.
Не удалось найти подтверждение тому, что Пушкин был знаком с трудами древнего китайского философа Лао-Цзы, но есть исследования, которые в философском плане ставят Пушкина на одну ступень с этим мыслителем. Так что если Пушкин и не знал высказывания Лао-Цзы: «Умные не бывают учены, ученые не бывают умны», то наверняка сам видел разницу между этими понятиями, и употребил их как антонимы. Другой смысл употреблять их вместе в одной приписке трудно предположить.
Такие взаимоотношения между Раичем и Пушкиным исследователи объясняют принадлежностью их к разным поэтическим школам первой трети XIX века. Раич принадлежал к так называемой «старой» школе, школе Батюшкова, берущей свои корни в итальянской поэзии. Под влиянием Батюшкова, единственного из русских поэтов того времени хорошо знавшего итальянский язык, Раич глубоко изучает образцы итальянской поэзии, стремясь сделать русское стихосложение более звучным и музыкальным.
Раич, по его признанию, благоговел перед Петраркой и Ломоносовым, который, по его мнению, «один остался верным истинно изящному в творениях древних и итальянцев…», «умел и счастливо умел перенести в свои творения много – очень много итальянского…». В «школе Раича» итальянский стиль культивировался сознательно, как стиль идеальной поэзии, которая противопоставлялась низкой «существенности». Вот что об этом пишет Вадим Кожинов в своей «Книге о русской лирической поэзии XIX века»: «К середине 20-х годов XIX века многие подражатели школы "гармонической точности", эпигоны Пушкина, начали вызывать раздражение у представителей всех направлений поэзии. Участники Общества друзей занимались поисками нового стиля».
В ближайшем окружении Пушкина считалось, что выработанный в раичевском кружке стиль отличается «вялостью воображения» и «щепетильной жеманностью чувства».
Раич же считал, отношение Пушкина к музыкальности и тщательной отделке стихов «последние годы его жизни много повредило некоторым из его произведений».
Корни таких взаимоотношений между двумя поэтами-современниками глубже, чем может показаться на первый взгляд.
Раич считал, что Пушкину вредит отсутствие принципиальной критики. Вот что он писал по этому поводу: «Пушкин не боялся отчетливой критики, но отчетливая критика боялась его или, лучше сказать, его друзей, из которых иные без зазрения совести говорили, что если бы Пушкин даже и хотел, то не мог бы написать что-нибудь дурное, а эти друзья имели, а может быть, и теперь еще имеют вес в публике».
К тому же через все творчество Раича, выросшего в глухой провинции, в большой семье сельского священника, в возрасте семи лет оставшегося без матери, воспитанного в строгом следовании библейским заповедям, проходит презрение к ценностям высшего света. В своей статье «Петрарка и Ломоносов» Раич пишет: «Счастливы времена, когда ум, просвещение и таланты ценятся выше породы и всех титулов!». В той же статье Раич рассказывает о разговоре Петрарки с неаполитанским королем Робертом. На вопрос монарха к поэту, почему тот во время пребывания в Париже не представился королю Филиппу Валуа, Петрарка ответил: «Потому что я не хотел быть в тягость государю, который и сам неучен и ученых не любит, который на учителей своего сына смотрит как на врагов». Ко времени написания этих строк Раич уже имел опыт обучения детей в семьях Надоржинских, Шереметевых, Тютчевых, Муравьевых, Рахмановых. Учил он русскому языку и Додо Сушкову (будущую поэтессу Евдокию Ростопчину) в доме ее деда Пашкова. Раич очень по-доброму отзывается о родителях своих учеников, но сама необходимость ради куска хлеба жить в чужих домах его все-таки унижала. «Живя в домах в качестве наставника, - пишет Раич в «Автобиографии», - я довольствовался одним жалованием, никогда не давал на стороне уроков, которые очень часто предлагали мне с выгодной платой, но от которых я отказывался, чтобы не отнимать времени у поэзии; остатки от жалования употреблял я на книги, и поэтому в продолжение семнадцати лет деятельной жизни ровно ничего не сберег от моего бюджета».
Раич считал, что «поэт должен быть выше отношений света, условий современности и житейских потребностей, если эти потребности не вопиющий глас нужды, а прихоть, которой нельзя насытить ни всем золотом Сибири». Как отметил советский литературовед Вадим Вацуро в своей работе «Литературная школа Лермонтова», Пушкин в статьях Раича «предстает как носитель «идеального» начала, погубленный «светом» и ложными доброжелателями».
Вспоминая о своих разговорах с Пушкиным, Раич предполагает, что вредное влияние на произведения поэта имела меркантильность. В свидетели этого факта Раич призывает самого Пушкина, приводя в воспоминаниях такие его слова: «Я всякий раз чувствую жестокое угрызение совести, когда вспоминаю, что я, и, может быть, первый из русских, я начал торговать поэзиею.
Я, конечно, выгодно продал свой „Бахчисарайский фонтан" и „Евгения Онегина", но к чему это поведет нашу поэзию, а может быть и всю нашу литературу? Уж конечно, не к добру. Признаюсь, я завидую Державину, Дмитриеву, Карамзину: они бескорыстно и безукоризненно для совести подвизались на благородном своем поприще, на поприще словесности; а я!»
Раич заключает: «Пушкин предугадал следствия литературного барышничества; поэтов и прозаиков стали ценить по сбыту их невещественного капитала…»
Сегодня, в начале XXI века, мы убеждаемся в справедливости и опасений Пушкина, и утверждений Раича.
Мы знаем, что самого Пушкина поэзия не обогатила - после его смерти долгов по 50 его счетам было уплачено около 120000 рублей, но сколько народу и как материально обогатилось на продаже его вдохновения как при жизни поэта, так и после его смерти, подсчитать невозможно.
Раич считал великим позором для поэта брать за свои произведения деньги. В примечании к книге «Пушкин в жизни» Викентий Вересаев рассказывает о том, что однажды издатель предложил Раичу гонорар за его стихи, на что тот гордо ответил: «Я – поэт и не продаю своих вдохновений!».