Михаил.

Большие и Малые Большаки, две деревни, разделённые быстрой речкой, как старые потёртые бутылки, сияли крышами брошенных домов. Осеннее холодное солнце стыдливо спрятавшись за тучи, прозрачным, чистым светом подсвечивало небольшой стог сена, наверху которого беседовали закадычные подружки, Агафья и Евдотья, вспоминая свою жизнь, которая для обеих казалось делом решённым и в тоже время так и непонятым.

– Эхх… Евдотья, были б мы помоложе, веришь!?.. никогда бы с этим чёртом не связалась, – в сердцах, искренне произнесла Агафья.

Женщина раскраснелась, кровь ударяла в щёки бурным красным приливом. Её подруга, Мазолиха Евдотья, открыв рот и чуть оттопырив губу, задержала во рту семечку, не раскусив, рассудительно откомментировала:

– Даа…

Она была искренней в своих эмоциях, и всегда, ещё со школы, во всём поддерживала свою подругу.

– Михаил твой вроде как за хозяина был… – вдумчиво добавила Мазолиха, разглядывая тучу на небе, похожую на большого белого медведя. – Отец его кузнец... да и брат тоже...

– Да причём это всё!? – перебивая размеренные рассуждения подруги, Агафья в чувствах ударила себя по колену. – Ведь любила дурака…а он мне всё про свои молочные пути беседы вёл. Как её, спея вроде!?

– Не пути... Да и не молочные, – Евдотья улыбнулась. – Правильно называется Млечный путь... а созвездие – Кассиопея…

– И этот тоже, – чихнув, Агафья продолжала упираться в своих мыслях, – как заладит... видишь звезду!? Видишь!? Да как назовёт её каким-то местом... прямо неприлично и сказать… а сам обниматься лезет. А я всё думаю: опять к Гришке ходил... перегаром так и прёт… а он мне про звёзды!

– Особенный он у тебя был, – сказала с улыбкой подруге Евдотья, рассматривая меняющиеся в размерах тучи. – Не такой, как все. Не чета моему Андрейке. Бывало, с огорода идёшь, а твой из-за речки на гармонии играет, словно тетерев на поле токует, так прямо колокольчиком сердце исходится.

– Особенный, это правда. Я, когда первенцем своим Серёжкой беременна была, от этих особенностей его чуть раньше времени не родила… – обиженно и стараясь не упустить подробностей, рассказывала старушка. – Он же что учудил, подруга. Сурприз мне, значит, заготовил. Так и сказал: Агафья, наша корова, кажись, занемогла. Надо приглядеться. А то всё больше лежит и лежит. Значит, оделась я, и пошла в хлев. Делать нечего, лечить же надо. Открываю дверь, а на меня из-под сена, пуская пар из ноздрей, настоящий крокодил смотрит и что-то жуёт... У меня душа в пятки, коровку, думаю, нашу доедает. Я в крик и за вилы, чуть Звёздочку не заколола от страха. Это ж надо додуматься, корову в крокодила перекрасить!.. ну... – не унималась осуждающе говорить Агафья.

Мазолиха искренне засмеялась, закрыв глаза.

– А я, помню, на базар иду, – с улыбкой проговорила она. – Мишка твой навстречу, “Привет, соседка! – кричит и серьёзным голосом мне: – Слух по всей деревне пошёл, Евдотья, что ты с неба все звезды украла? ” Я растерялась, ему отвечаю: “Мол, ничего такого и в мыслях не было! ” А он мне: “Что ж, скажи теперь, мне делать? Ежели полюбоваться небом хочу, приходится тебе в глаза заглядывать…”

Мазолиха зажмурилась.

– Мне таких слов красивых... никто... никогда не говорил.

– Да-а. На это он мастак был, – не успокаивалась Агафья. – Уже совсем седой был, а как в город на базар поедем картошку продавать – свою шарманку заведёт, не остановишь. Так бабы молодые глаз с него не сводят, любуются. Было б чем, а всё туда же. Торговался правда, дай Бог каждому. Любого заговорит.

Мазолиха, слушая, улыбалась, думая о чём-то своём, отчего её ясные голубые глаза действительно светились, как звёздочки на небе.

– Любила его? – вдруг неожиданно спросила Агафья, испытующе заглядывая в глаза подруге. – Давно заприметила, что кто-то цветы свежие на могилу ему подкладывает.

– Почему любила? Я его и сейчас люблю, – очень просто и откровенно ответила Евдотья. – Вот наша жизнь прошла, а мы не о ней разговор ведём. Всё Михаила твоего вспоминаем.

– Да не жила бы ты с ним, – упрямо выговорила Агафья. – Это только со стороны мой мужик ладный был, а как обёртку сымешь – прям беда. Он же председателя нашего чуть не утопил.

– Это ж как? – удивившись, спросила подруга.

– Помнишь, наш Петрович в больнице полгода лежал? – повернувшись к подруге, спросила Агафья. – Еле откачали. Это всё после моего балабола. Пусть ему земля будет пухом, – старуха с оттяжкой перекрестилась. – Так вот слушай. Лет пять назад пришёл к нам на субботу председатель помыться в нашей баньке. Евоная в ремонте была. И они, значит, там с Михаилом так парку наподдавались, что к обедне шатало их, как матросов на палубе. У моего всегда заначка в бане была, вот её, видать, и приговорили. А после уже в доме стол себе устроили. Сидят, общаются, а я за печкой слушаю. Мой значит говорит: “Вот всё смотрю на тебя, Петрович – что у тебя не спросишь, всё на деньги переводишь. Жадный ты до денег, Петрович... ох жадный... Но вот главного тебе не достаёт... негде этой самой жилке богатства твоего... развернуться... основы... фундамента нет…”

А председатель, довольный, ему отвечает: “Всё моё со мной будет... ещё развернусь…”

А мой ему шёпотом, как змий: “Есть у меня секрет один, думал с собой в могилу заберу, но больно человек ты сребролюбивый, тебе можно, тебе расскажу”. И ещё тише добавляет: “Так вот знай, друг ты мой разлюбезный, что мне деды рассказывали, будто в речке нашей неподалеку от берега в омуте Степка Разин, когда бежал от войска императорского, казну свою спрятал. Я и место знаю”.

“А сам почему не взял? – удивленно шёпотом спросил председатель. – Сокровище, небось, огроменное? ”

“Да не люблю я их... – отвечает мой. – Деньги эти... но тебе, как другу... даже место покажу…”

Вот и пошли, значит, два дурня пьяных на речку. Мой тот больше подзадоривал, да комментировал. А председатель часа два всё нырял, нырял, и это в осень, вода градусов семь, не больше. А Петровичу нашему уже за шестой десяток тогда было. Так потом на скорой и увезли. Закоченел совсем.

– А ты говоришь! – сказала, сделав очень серьёзное лицо, Агафья, будто читая приговор. – Как жила с ним, сама не пойму.

– Деньги-то нашли? – с интересом спросила Евдотья.

– Ага. Держи карман шире.

Мазолиха засмеялась, прикрывая ладонями рот.

– Ладно, пойдём, подруга, – сказала она, улыбаясь. – Проведаем наших благоверных. Судя по всему, скоро дождь будет.

Тёмные грозовые облака широким фронтом выползали из-за тонкой линии горизонта. Две уставшие старушки, поддерживая друг друга, неспешно шли к деревенскому погосту, который находился на крутой горе. Неподалёку от деревни лес деревяных могильных крестов, облепивших со всех сторон гору, был похож на свеже-высаженные сосны на поляне. Кладбище своей чистотой и простотой убранства как бы намекало людям, что они так и не нашли при жизни – покоя в благостной тишине. Во всём многообразии памятников на территории ухоженного погоста выделялось и тревожило воображение угрюмых посетителей необычное и даже странное надгробие мужа Агафьи, которое Михаил изготовил для себя заранее. Издалека оно было очень похоже на настоящую, работающую мельницу, отчего Агафья всё время злилась.

– Упокоиться и то по-человечески не смог. Смотри Евдотья... смотри… чем ближе подходим... крест как будто крутиться начинает... вот же… изобретатель.