Муму (вольная интерпретация)

На дворе был 1900 год.
Знаменательное событие для Тюмени – приезд великого дрессировщика Анатолия Дурова со своей труппой. Каждое выступление имело головокружительный успех. Зрители аплодировали стоя, но отнюдь не великолепным «Приключениям в городе Свинске», и не уморительным ужимкам и остротам клоунов, а довольно заурядному номеру с дрессированной собакой.
Дело в том, что уже тогда, повесть Тургенева «Муму» была весьма популярна, и к труппе прибился крепкий глухонемой мужик с собакой. И до того умная у него была бестия, что просто диву давались. И счету обучена, и утварь с одеждой может поднести в нужный момент, а как себя на людях вела, что твоя королевна, даром что дворняга. Да и мужик очень за ней присматривал, собака всегда была сыта, шерсть расчесана и блестела, словно золото на солнце. Вот их номер за глаза и прозвали «Герасим и Муму», а после и пристало прозвище так, что и конями не оторвать.
Особым разнообразием на события и развлечения тогдашнее время не баловало. И в цирке зачастую можно было увидеть многих купцов и прочей уважаемой публики. В один из вечеров чета Машаровых посетила прощальное выступление труппы Дурова. Семейство было поражено ловкой и умной собачкой, дети смеялись, глаза счастливо блестели, барышни улыбались и хлопали в ладоши. Глава семейства был известен как человек с тонким вкусом и страстью к искусству в любой форме. Глядя на взрыв счастья у своих домочадцев он решил пригласить Герасима к себе, на пару деньков.
После целой ночи упорных и тяжелых переговоров сторговались с Дуровым на такой баснословной сумме, что его труппа год могла не выступать. Еще день потратили, что бы объяснить глухонемому куда идти и зачем. Норов у него был суровый - насилу уговорили. С условием не более двух выступлений в неделю. И две ночи и один день в месяц он с собакой не показывался из своего жилья, ставни были плотно закрыты и свет горел не переставая. Купец прощал Герасиму все, ибо свято верил, что каждому талантливому человеку требуется небольшой отдых и право на причуды, «если они особливо не мешают никому». После такого «отдыха» он просто светился, а собачка его казалось ухоженнее и бодрее. Так продолжалось довольно долго. Однажды тетка купца, после очередного большого семейного празднования испросила его «личный расчудесный дуэт» выступить разок на своих именинах. Купец с неохотой согласился – родня все – таки, хоть и предпочитали в семье тетушки об отмене крепостного права не знать…
…А Герасим все греб да греб. Весла рассекали темные упругие волны Туры и упорно толкали лодчонку все дальше и дальше, течение только поддавало прыти и. казалось, что беглецы летят в серебристом лунном свете по черной масляной воде. Муму смирно сидела на перекладине, поджав ноги, укутанная в исполинскую рубаху хозяина, и смотрела на Герасима своими большими карими глазами.
«Грех на душу взял, прости Господи…» думал Герасим, размеренно работая веслами, плечо ныло и саднило, но он терпел, надо было терпеть. «Что же они, совсем умом тронулись – на болезную, руку-то поднимать?». Ритмичные всплески убаюкивали Муму, и она смешно клевала носом. «Ну, Бог нам всем теперь судья, сделанного уж не воротишь, как ни старайся, да и не стал бы я менять ничего…». Он с нежностью и грустной улыбкой смотрел на свою верную спутницу и вспоминал события нынешней ночи…
Был самый что ни на есть обычный вечер. Герасим сидел за столом в своей каморке, мастерил из липы новую ложку – его старая, вырезанная им самим, еще в юности, совсем пообтерлась и скололась. Муму спала, свернувшись калачиком на его крепкой дубовой кровати, заботливо укрытая тяжелым овчинным тулупом. Иногда он отрывался от своего неторопливого занятия и, улыбаясь, смотрел на спящую. Прошло всего два года после того, как Герасим спас ее, вытащив из студеной воды, полгода как они вместе работали на подворье у Машаровых, и, всего три месяца, как «гостили» у купеческой тетки. Барыня эта шибко не нравилась Герасиму. Она заставляла давать представления почти каждый вечер. И видеть желала только, как собака кружится на задних лапах. После таких номеров Герасим уносил бедное животное на руках и полночи успокаивал и обихаживал. Слезы капали у него из глаз, а изможденная лохматая подруга из последних сил ластилась к нему и слизывала соленую влагу. Как и прежде он запирался с собакой в каморке на две ночи и на один день. Дворовые шептались у них за спинами, но в открытую побаивались сказать хоть слово. Могучий богатырь, хоть и был глух и нем, словно пень, но каким-то образом понимал, когда над ним или его спутницей начинали глумиться. И тогда не жаловал ни кого, и мог так приложить своей ручищей, что не всякий задумается над повторением своих срамных слов.
Тягучий вечер плавно перетекал в наполненную терпкими ароматами ночь, до полуночи оставалось чуть меньше часа, и Муму тихонько ворочалась во сне – ей снились большие и теплые руки Герасима…
Снаружи одновременно заголосили несколько мужских голосов, и в дверь нещадно забухали ногами, Муму встрепенувшись, забилась в угол кровати и, дрожа, металась взглядом с Герасима на дверь. Он заметил ее резкую перемену в поведении, и ласково погладив Муму по голове, пошел к двери отворять.
Стоявший за дверью спальник* Гаврила, во главе дворовых мужиков вздрогнул, увидав богатыря и подался было назад, но упершись в младшего слугу приосанился и знаками стал объяснять, что «барыня мол, требует сучку твою к себе».
Герасим посмотрел на него, указал на Муму, и растопырил два пальца.
- Знаю я, знаю, что затворниками сидите на срок, но барыня велит представление давать, и, мол, если не поторопишься, то худо тебе будет.
Герасим сделал знак рукою у своей шеи, как бы затягивая петлю, и с вопросительным лицом взглянул на спальника.
- Да, да, - закивал тот головой, - да, непременно.
Богатырь нахмурился, опустил глаза, потом вдруг встряхнулся, опять указал на Муму, которая все время стояла возле него, и уже с любопытством разглядывала ночных посетителей, повторил знак удушения над своей шеей и значительно ударив себя в грудь, яростно замотал головой.
- Велено силой забрать, коли добром не отдашь! – с этими словами Гаврила втолкнул Герасима в каморку и кинулся к собаке. Герасим зарычал и, отбросив схвативших его троих мужиков схватил со стола нож и ударил склонившегося над Муму Гаврилу в левый бок, выхватив из ослабевших рук собаку, он прижал ее к себе, метнувшись к окну, с размаху саданул его плечом, вылетев во двор вместе с рамой и пронзительными всплесками стекол. Упав, он, не оглядываясь, побежал в сторону пристани. На полпути он почувствовал возню и слегка отнял руки от груди, к которой до сих пор прижимал Муму. Тело собаки била крупная дрожь, шерсть клочьями сыпалась из под пальцев Герасима. «Началось…» - подумал он – «Во время - то как ушли» и припустил к видневшимся уже лодчонкам. С ходу влетев в лодку, и чуть не перевернув ее, Герасим положил на дно уже порядком изменившуюся собаку, стянул рубаху, накрыл ей Муму, отметив, что прикрыл уже почти человеческий силуэт, и налег на весла…
И вот, уже проплыла за бортом Тюмень, и Герасим чуть притормозил, давая отдых рукам. Из-под рубахи показались голые девичьи ноги, а после и сама девушка уже села на перекладину напротив Герасима. Рубаха была ей великоватой и смотрелась как самое настоящее алое платье. Муму испуганно осмотрелась, поджала ноги, закуталась в необъятную красную ткань рубахи, взглянула на Герасима своими прекрасными карими глазами и улыбнулась…


* – Спальник – на Руси придворный слуга, состоявший при богатом либо благородном хозяине для личных услуг,