Повесть о метущейся душе (new)

Ольга Моисеенко
www.olga-moiseenko.by


Повесть о метущейся душе

Посвящается Елене Гринцевич

Все шло просто замечательно и это вызывало чувство тревоги. План, продуманный до мелочей, удалось претворить в жизнь слишком легко.
Конечно, можно было бы расслабиться, самодовольно решив, что причина в моем умении все предусмотреть и методично следовать намеченному, но это было верно лишь отчасти.
Я слишком хорошо знал шамана, чтобы пребывать в счастливом неведении относительно нашей безопасности: уверен, ему давно донесли, что его невеста (а вернее, очередная жертва!) сбежала с другим.
Звери, птицы, травы, духи – все были у него на службе, и он служил им всем.
- Ушшшла! Убежжжала! Держжжи! – жужжали насекомые.
- Не сможешшш! Воротисссь! – шептали травы
- Дурраки! Дурраки! – каркали вороны.
- Вас поймают! Поймают! – суетливо беспокоилась какая-то мелкая пичуга.
Я слышал и понимал их всех, почти так же ясно, как и шаман. А как могло быть иначе: я был его учеником. Единственным, из нашего многочисленного племени, до кого он слегка снизошел.
Меня отдали в обучение много лет назад, еще совсем маленьким мальчиком. А если быть точнее, холодным зимним вечером, в юрту отца ворвалась морозная стужа. Ее принес с собой человек, заявившийся к нам без приглашения.
Он был очень высок, с хорошо развитой мускулатурой, которую не особо скрывала богато украшенная доха. На голове человека, вместо шапки, скалился диковинный широкомордый зверь. Ноги, обутые в высокие сапоги, сшитые из оленьей кожи, мягко ступали по устеленному шкурами полу.
Каждый его шаг сопровождался сухим шелестом монист, которые щедро обвивали запястья и щиколотки человека.
В руках он держал массивный, покрытый грубоватой резьбой посох.
Осанка, взгляд, выражение лица незваного гостя – все говорило о его значимости и о том, что ему лучше не становится поперек дороги.
Даже я, несмышленый ребенок, младший сын лучшего воина нашего рода, ощущал, как от мужчины веет силой и неприкрытой угрозой.
К нам пожаловал верховный шаман племени.
Едва родители и старшие братья рассмотрели, кто посетил их жилище, как тут же пали ниц, не смея даже взгляда поднять. Не понимая, что происходит, я остался стоять, недоуменно поглядывая на родных.
Пришедший, презрительно оглядел юрту, а затем его тяжелый немигающий взгляд остановился на мне. Монисто из волчьих клыков слегка звякнуло, когда он ткнул сильным пальцем в мою грудь и негромко произнес:
- Пойдешь со мной.
Больше не говоря ни слова, он отвернулся и вышел из юрты.
Мать не проронила ни слезинки, пока поспешно одевала малыша-избранника: сыновей у них с отцом было семеро, а вот красавица-дочь – одна. О том, как шаман заставляет время повернуть вспять и каким образом ему удается многие годы оставаться молодым, здоровым и полным сил мужчиной, мои соплеменники шептались тайком, старательно пряча подальше от внимательных черных глаз шамана своих дочерей и сестер.
Правда оказалась гораздо страшнее, чем думали люди. Но об этом я узнал много позже, когда, так сказать, официально стал учеником шамана.
Я до сих пор не очень понимаю, для чего ему понадобился. Возможно, он и почувствовал во мне Дар, да только вот передавать свои знания и умения не спешил. Да и зачем: прощаться с этим миром шаман не собирался, лечил, изгонял враждебных духов и делал все, что ему полагалось по статусу, исправно, а растить конкурента – себе дороже. Скорее всего, он просто решил держать меня рядом, чтобы контролировать Дар и не позволить ему развиться как следует (по-крайней мере до тех пор, пока в этом не будет выгоды для шамана, а такой случай, подозреваю, не подвернулся бы никогда).
Шаман привел меня к себе в юрту. Я замерз и был испуган до такой степени, что даже имени своего не мог произнести. Тогда он усмехнулся и бросил:
- Буду звать тебя Шойху!
Так я обрел новый дом, новое имя и новую жизнь, совершенно не похожую на прежнюю.

******
Первые несколько месяцев обо мне заботилась жена шамана – молчаливая женщина, сохранившая остатки былой красоты, с постоянно заплаканными глазами и вечно затравленным взглядом. Она была явно намного старше мужа, а с каждым месяцем, да что там – днем! женщина угасала все больше. Ее исчезновения я почти не заметил: вечером она приготовила оленину и лепешки, а утром ее уже не было.
Без жены шаман оставался не долго. Солнце не успело закатиться за горизонт, а у его очага хлопотала юная светлоглазая пленница. Она была тоненькой, светленькой и настолько инородно смотрелась в юрте, украшенной шкурами и охотничьими трофеями шамана, что более странного выбора и представить было невозможно.
Опоенный какими-то травами в тот вечер я уснул особенно быстро и спал особенно крепко, а когда наутро проснулся, то не узнал юную чужеземку. За ночь она сильно постарела, а вот шаман – напротив, стал выглядеть намного лучше и моложе, чем накануне. Если еще вчера он был мужчиной средних лет, то сегодня передо мной стоял парень, едва ли перешагнувший тридцатилетний рубеж.
Так я впервые увидел, как шаман продлевает свою жизнь. Тогда я не очень понял, что произошло, но был до глубины души потрясен, произошедшими с девушкой изменениями. Она сгорела очень быстро, продержавшись гораздо меньше последующих жен шамана: через полгода это была безобразная старуха, с трясущимися руками и шаман прогнал ее прочь.
Потом появилась другая жена, потом еще и еще. Я уже не обращал внимания на вереницу женщин, проходящих через юрту и постель шамана. Время от времени, ему надоедали жены и тогда он искал утех на стороне: среди пленниц, которые были практически в каждой юрте после особенно удачных набегов, дочерей, а порою и жен своих соплеменников.
Племя ненавидело и боялось шамана, да кто ж пойдет против того, кто запросто может вызвать бурю или наслать мор на скот. И против того, кто так мастерски владеет оружием и своим телом – воином шаман был отменным.
Между тем, он все-таки стал моим учителем: шаман не позволял развивать Дар, но лично обучал воинскому искусству. Позднее я не раз задавался вопросом: «Отчего он вдруг решил сделать из меня воина?» и пришел к выводу, что таким образом шаман направил мой Дар в иное русло. Заставляя совершенствовать воинские знания и навыки, он как бы запечатал мои магические способности. Мужчина не боялся, что когда-нибудь я превзойду его в воинском искусстве: в его арсенале всегда оставалась магия.
Почему он не убил меня сразу же, как только обнаружил дар? На этот счет у меня также есть лишь догадки: шаман никогда не снисходил до каких-либо объяснений или лишних разговоров.
Думаю, он просто ждал, когда мой Дар войдет в полную силу, после чего под звуки ритуального бубна меня бы принесли в жертву. При этом племя было бы свято уверенно, что это было сделано, чтобы умилостивить Духов предков и отвести беды от племени. А на самом деле шаман бы в очередной раз увеличил свое могущество, поглотив мой Дар.
Меня племя ненавидело не меньше, чем моего учителя: как же, шаманский выкормыш. Но трогать боялись (и не только потому, что не хотели связываться с шаманом) – дрался я как одержимый, чем неизменно заслуживал благосклонность учителя.
Почти все разногласия мужчины моего племени решали традиционным способом: на открытом ровном месте собиралось племя, что называется «от мала до велика» и становилось таким образом, чтобы образовался круг. Спорщики выходили в его центр и доказывали свою правоту кулаками, а иногда и оружием (но такое бывало очень редко). Правым считался тот, кто победит соперника. Обычно дрались до первой крови, но я был слишком неистов, а потому моих противников из круга выносили едва живыми.
После первых побед в поединках, ко мне начали проявлять интерес соплеменницы. Женщину я познал рано и с тех пор пользовался неизменным успехом у слабого пола. Был ли я хорош собою? Судить о собственной внешности сложно, да и не особо меня это волновало.
Я был такого же высокого роста, что и шаман и с годами нарастил не меньшую мышечную массу, чем мой учитель. У меня были черные раскосые глаза и густые черные волосы, которые я безуспешно заплетал в тугую косу. Моя кожа, прокаленная безжалостным солнцем и выдубленная зимними ветрами, была постоянно покрыта бронзовым загаром, от чего казалась еще более темной, чем наградила ее природа.
Детские годы, проведенные без родительской ласки, негативное отношение соплеменников и своеобразное воспитание шамана сильно повлияли на мой характер. Сейчас, по прошествии довольно значительного времени, я понимаю, что порою был неоправданно жесток, не знал что такое жалость, сочувствие или прощение.
Постепенно, я завоевал некое подобие уважения племени, в большей степени основанное на страхе. Мой крутой нрав, дикость и необузданность, поощряемые шаманом, были очень хорошо известны моим сородичам.
В любом набеге мой Хайту, лично взлелеянный и выращенный из нескладного жеребенка в отличного боевого коня, летел впереди. У меня всегда была самая богатая добыча и самые красивые пленницы.
Но все это было чуть позже, когда я вырос, возмужал и начал превращаться в мужчину, в полном смысле этого слова. А до того – презрение учителя, ненависть соплеменников и бесконечное одиночество.
В моей душе оно ощущалось, как густой липкий туман, который поднимается поздней осенью от реки, заполняя белесой холодной влагой все вокруг. И ты бредешь сквозь мерзкую сырость, сам не зная куда, теряя направление и чувство реальности.
Но однажды все изменилось: я обрел товарища, лучшего друга на долгие годы, того, с кем можно было разделить любую радость и любое горе. Того единственного человека, с которым я не мог быть ни жестоким, ни безжалостным – туман рассеялся.

*******
Дождливым осенним днем в юрте шамана появился невольник. Он был коротко острижен, от чего его светлые волосы торчали в разные стороны, огромные голубые глаза настороженно смотрели из-под длинных черных ресниц, а изящный нос был надменно вздернут. Невольник отчаянно боялся, но старался не показывать своего страха. Он был одет в просторную длинную рубаху и свободные штаны, которые скрывали фигуру мальчишки, но было видно, что он весь какой-то тонкий и тощий.
Одежда совершенно не защищала пленника от холода, а потому его тело сотрясала крупная дрожь, которую он пытался старательно, но безуспешно скрыть.
Приведя нового жильца, шаман буркнул очередной жене:
- Позаботься, - он вообще очень мало говорил, а потому, все также молча, отправился куда-то по своим делам.
Мальчишка не говорил вовсе: он не понимал нашей речи, а после неудавшейся попытки объясниться на его родном языке, пленник все больше помалкивал, изредка показывая жестами, что ему нужно.
Почему-то жена шамана невзлюбила мальчика. Мне же напротив, новый товарищ очень понравился: со всеми дикий и настороженный, когда мы оставались наедине, он был смешлив, проказлив и не выказывал по отношению ко мне негативных чувств.
Жена шамана не разрешала селиться новому жильцу на мужской половине, но и на женскую не пускала: он спал на грязной шкуре, брошенной у входа.
Шаман вернулся примерно через неделю и тогда стали ясны причины, по которым женщина, всегда спокойно реагировавшая на меня, с такой неприязнью отнеслась к моему новому другу. Скользнув безразличным взглядом по мальчишке, шаман произнес:
- Откликаться будешь на Айгуль.
Я потрясено уставился на приятеля: «Айгуль – лунный свет?!» - пронеслась в голове недоуменная мысль.
- Ты… девчонка?!
Шаман насмешливо фыркнул:
- Вот придурок!
Его жена раздраженно поджала губы, нехотя, жестами показала Айгуль место на женской половине юрты: одного недовольного взгляда шамана хватило, чтобы смирить неприязнь женщины. И лишь Айгуль испуганно съежилась: она ничего не поняла из сказанного.

******
Первое потрясение, равно как и первая обида на Айгуль прошли и мы подружились с ней по-настоящему. Ну и что с того, что она была девчонкой? Айгуль совершенно не походила на девочек нашего племени ни внешностью, ни характером. С ней было весело, интересно, она была очень смелой и чуточку безрассудной.
Я учил ее нашему языку, учил всему, что знал и умел сам, чему учил меня шаман: скакать на лошади, охотиться, сражаться.
Спустя некоторое время, девочка настолько хорошо говорила на языке моего племени, что смогла рассказать о себе.
Когда она была совсем маленькой, то жила с родителями далеко-далеко от Великой степи, в большом торговом поселении.
Она не очень хорошо помнила, как в поселение пришла беда. Кажется, страшную болезнь, выкосившую большую часть поселка и унесшую жизни всех родных девочки, принесли темнокожие купцы, которые вели дела еще с ее дедом.
Старый нелюдимый сосед был одним из тех, кому посчастливилось выжить. Он пожалел маленькую сироту и забрал ее в свой дом. О том времени Айгуль также помнила не очень много: в основном свой страх перед высоким, с длинной окладистой бородой стариком, да мерное покачивание палубы – какие обстоятельства погнали старика в дорогу и почему она путешествовала вместе с ним, Айгуль не знала.
Она помнила, что в одном из таких путешествий старика не стало. Вечером того дня, когда умер ее спутник, корабль пристал к берегу у приграничного поселка. Тело старика предали земле, а девочку отвели в корчму – отдали в услужение жене корчмаря, а по совместительству местной ведунье.
Новая хозяйка – высокая дородная женщина не была ни злой, ни доброй. Она нагружала маленькую служанку работой, но никогда обязанности девочки не были непосильными, хозяйка частенько наказывала Айгуль, но никогда не била.
Постепенно корчмарь и его жена привязались к жизнерадостной красивой девочке. Своих детей у них не было, а потому ведунья потихоньку передавала Айгуль свои знания, учила разбираться в травах, привлекала ее при изготовлении различных лекарственных снадобий.
Казалось, что жизнь Айгуль наконец-то наладилась, но вновь случилась беда. Кочевники, налеты которых становились все более частыми и каждый раз все более дерзкими, напали на поселок, в котором жила семья, приютившая девочку.
От ужасной участи подвергнуться насилию, а затем сгореть заживо, ее спасла лишь случайность: в тот вечер девочка задержалась в гостях у новой подружки – смешливой черноволосой дочки лавочника, что жила на том конце селения, куда кочевники еще не усели добраться.
Айгуль как раз подходила к корчме, когда мои соплеменники поджигали здание. Спрятавшись в густых зарослях колючего кустарника, похолодевшая от ужаса, девочка наблюдала, как из корчмы выволокли тех женщин, которые могли идти. Вид их был ужасен: разорванная одежда, следы побоев, кровь, размазанная по телу и ногам. Их связали веревками в шеренгу, приматывая друг к другу, а затем погнали куда-то.
Участь остальных была еще страшнее. Оцепеневшая, девочка смотрела, как рушится кровля корчмы, взметая в высокое звездное небо снопы оранжевых искр, и не могла поверить в реальность происходящего. Корчмарь, его жена, постояльцы, челядь – в том пожаре погибли многие из тех, кого успела узнать и полюбить Айгуль.
Сдерживая рвоту, Айгуль, вытащила подаренный корчмарем маленький кинжал и ожесточенно обкромсала себе волосы, затем сбросила душегрейку, верхний сарафан и осталась в длинных холщовых штанах и просторной рубахе. Она надеялась, что в таком виде, в темноте, сойдет за мальчика.
Поеживаясь от промозглого холода, никем не замеченная, девочка выбралась из кустов, а затем помчалась к дому лавочника, чтобы предупредить подругу и ее семью о надвигающейся опасности. В тот момент ей казалось это самым важным и самым правильным.
Айгуль находилась в таком шоке, что топот копыт, гулко разносящийся по ночной улице, она услышала в самый последний момент и не успела спрятаться куда-либо.
Уже в следующее мгновение она ощутила, что взмывает в воздух, после чего очутилась в седле кочевника, на ходу, забросившего ее на своего коня. Кинжал, который Айгуль судорожно сжимала в кулачке, со звоном упал на дорогу, под ноги несущемуся вперед коню.
Девочка попыталась вырваться, но мужчина лишь расхохотался неприятным гортанным смехом. Сжавшись от ужаса, Айгуль наблюдала, как мимо быстро мелькают дома и деревья. Всадник направлялся туда, куда так стремилась девочка.
Страшные предчувствия сжали ее сердце. Очень скоро она увидела, во что превратился дом лавочника, а затем ее взгляд упал на что-то белое, что валялось рядом с обгоревшим остовом здания.
Сначала она подумала, что это какая-то куча тряпья, но когда кочевник остановил коня, чтобы перекинуться парой слов с кем-то из своих приятелей, копошащихся рядом с руинами, к Айгуль пришло ужасное осознание того, ЧТО лежит совсем рядом с нею.
На пороге разрушенного отчего дома, лежала обнаженная до пояса черноволосая дочка лавочника, ее смешливая подружка. И тогда Айгуль закричала.
Она кричала так страшно и звонко, что конь, на котором сидел, кочевник, прижимавший к себе Айгуль, всхрапнул и встал на дыбы. От удара разозлившегося всадника, девочка потеряла сознание.
В себя ее привел дождь, ледяными струями сползающий по телу. Яркая вспышка света внезапно полоснула по глазам, заставила застонать, инстинктивно отвернуться от источника света.
Затем она услышала голоса и незнакомую гортанную речь, а потом ощутила, как сильные грубые руки ощупывают ее лицо, руки, ноги, тело.
Айгуль заставила себя открыть глаза. Держа в руках шипящий от дождевых капель факел, красивый молодой мужчина презрительно рассматривал ее, ощупывая так, словно она была товаром на продажу. Затем он что-то властно сказал кочевнику, пленившему Айгуль. Тот подобострастно поклонился говорившему. Сильные руки взметнули девочку в воздух, но она не успела испугаться: уже через мгновение она болталась поперек лошади того самого молодого мужчины, который рассматривал ее при свете факела. Этим мужчиной оказался шаман.

******
Вечером шаман привез пленницу в стойбище и поселил в своей юрте. Как и у меня, у Айгуль имелся Дар. Правда, был он очень слабенький – его едва хватало, чтобы разговаривать с травами. Но, учитывая, что Айгуль была девочкой, в будущем шаман мог не только омолодиться, но и получить немалую силу, которую ему отдала бы Айгуль.
Пока Айгуль была слишком юна, а ее Дар нестабилен – именно поэтому шаман выжидал, не спешил делать ее своей любовницей. Он ждал, пока девочка повзрослеет, а Дар закрепиться, войдет в полную силу.
Но тогда мы ничего этого не знали, а о планах шамана относительно нас даже не догадывались. По большому счету, наше детство было счастливым. У нас с Айгуль было все необходимое: сытная еда, крыша над головой, защищающая от непогоды, свобода делать то, что нам заблагорассудится и общество друг друга.
Шаман особо не контролировал нас, а, может быть, этот контроль был столь искусен, что мы его просто не ощущали – кто знает? В любом случае, когда я не обучался воинскому искусству, а моя подруга не помогала очередной жене шамана по хозяйству, мы были предоставлены сами себе и это время проводили вместе.
Мы вместе разоряли птичьи гнезда, лазали по деревьям, что изредка встречались на пути нашего племени во время кочевки по Великой степи, охотились на мелких зверюшек и заботились о новорожденных жеребятах и щенках.
Мы подолгу разговаривали и знали друг о друге практически все. Я был несколько старше Айгуль, а потому в душе чувствовал ответственность за девочку. Никто из племени не смел даже косо посмотреть на нее: каждый знал, что будет иметь дело со мной.
Да что тут говорить: после того, как в моей жизни появилась Айгуль, жить стало намного интереснее - неунывающая, озорная девчонка наполнила ее смыслом.
А еще она была очень красивой и с каждым днем становилась все прекраснее, превращаясь в восхитительную девушку. Впрочем, долгое время я этого просто не замечал. Несмотря на отрицательную славу (а может быть благодаря ей!), девушек вокруг меня всегда хватало, а вот искренний, понимающий друг, принимающий меня без прикрас, таким, каков я на самом деле, у меня был один – Айгуль.
Наши отношения развивались постепенно, по мере взросления из дружеских, перерастая в нечто большее. Мы понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. Каждый из нас знал, что может опечалить другого и утешить, что может огорчить и что обрадовать.
С раннего детства мы были неразлучны настолько, что все привыкли воспринимать нас как нечто единое. Все знали: где я, там и Айгуль.
Вместе с тем, ни у кого не возникало мысли смотреть на нас, как на пару, никто не видел в нас мужчину и женщину, которых связывают какие-то отношения, кроме дружеских.

******
Тем не менее, я всегда помнил, что Айгуль слабее, ранимее и уязвимее меня. За все время, что мы прожили у шамана, я множество раз подвергался мелким наказаниям, вроде исполнения женской тяжелой работы (мне, естественно было не слишком тяжело выдраить огромные котлы речным песком, а посмеяться надо мной никто особо не решался, зная, чем для весельчаков это закончится), но лишь однажды меня наказали жестоко. И случилось это из-за Айгуль.
Все произошло из-за непомерного любопытства девчонки. Она только-только освоилась в племени. Забегая вперед, скажу, что мои сородичи так и не признали ее полностью: женская часть племени завидовала красоте и обаянию Айгуль, ревновала к ней своих мужчин.
А мужчины демонстрировали по отношению к моей подруге подчеркнутую холодность, с оттенком легкого презрения. Я-то понимал, что все это идет исключительно потому, что никто из них даже помыслить не мог, чтобы оказать моей подруге какое-никакое внимание: каждый знал, что она – собственность шамана, посягнуть на которую было равно самоубийству.
Но Айгуль сильно переживала из-за того, как к ней относились в племени, что делало мою дружбу в ее глазах еще более ценной.
Так вот, возвращаясь к происшествию, в результате которого я был подвергнут жестокому наказанию кнутом, должен пояснить кое-что о ритуальных предметах, которыми пользовался шаман при проведении обрядов.
Их было немного: бубен, медные зеркала, ритуальная шапка и маска. Нет нужды подробно описывать эти предметы и то, для чего они предназначались.
Скажу одно: самым главным из них был бубен. Огромный, величественный я воспринимал его как нечто среднее между живым существом и некой сущностью, попавшей к нам из потустороннего мира. Да так оно наверное и было: при помощи бубна шаман путешествовал в Середину Мира, туда где росло Древо Мира.
Бубен был его проводником, верным конем, на котором шаман скакал по бескрайней степи Космоса, совершая астральные переходы между мирами. Для шамана он был советчиком и учителем, лучшим другом и любимой – для шамана он был всем: помогал пленять и возвращать души, вызывать духов и вести с ними беседу, призывать силы природы и договариваться с богами.
Следует ли говорить, что нам с Айгуль, как и женам шамана, строго-настрого было запрещено прикасаться к бубну? Но как же велик был соблазн!
Дар, подавленный едва не в зародыше, заставлял меня вновь и вновь неотрывно смотреть на бубен, заставлял тянуть к нему руку, чтобы погладить, ударить в потертую от частого использования кожу, услышать его глухой голос и говорить, говорить, говорить с ним до полного изнеможения.
Но инстинкт самосохранения был превыше этого зова. Я мог подолгу смотреть на овальной формы обод, сделанный из священной березы и представлять, как моя левая рука лежит на металлической ручке, удерживая бубен.
Я почти физически ощущал гладкость потертой от частого использования кожи, которой был обтянут бубен, когда в мыслях ударял по нему правой рукой. Мне казалось, что я слышу звон металлических фигурок и колокольчиков, прикрепленных на горизонтальных прутах изнутри, слышу его низкий торжественный гул.
Я часами рассматривал рисунки, нанесенные на кожаную поверхность: восемь двойных линий в центре – опору, которая поддерживает Землю над Морем; радугу - мост, по которому шаман совершает путешествия; фигурки животных, птиц, змей; какие-то непонятные символы.
Но я ни разу так и не дотронулся до шаманского бубна. Это сделала Айгуль.
Сидя рядом с юртой, я старательно полировал клинок, когда услышал, как раздается тихий протяжный стон бубна, приглушенный толстым слоем войлока, из которого были сделаны стены юрты :
- Оммм! – задушевно жаловался он.
Не помня себя от страха, я откинул полог, ворвался внутрь: я точно знал, что шамана сейчас нет в стойбище, но его ворон – Ансмаш – уже вернулся. Огромная черная птица, встопорщив перья, сидела на самой верхушке нашего жилища. Это значило, что в ближайшее время появится и шаман.
Словно в трансе, Айгуль слегка отвела руку, чтобы вновь прикоснуться к бубну.
- Нет! – яростно прошептал я. – Стой, Айгуль!
Я перехватил руку девчонки, с силой дернул на себя. Не удержав равновесия, мы с грохотом покатились, сминая все на своем пути.
Ох, и отругал же я свою подругу! Даже пару подзатыльников отвесил от избытка чувств.
- Ты зачем его трогала?! – переполненный негодованием, я едва сдерживался, чтобы не наброситься на девчонку с кулаками.
Но в тот момент она находилась совсем далеко от меня, совершенно не замечая моего взвинченного состояния, не понимая, что натворила:
- Он говорил со мной! – с благоговейным восторгом прошептала Айгуль.
- Кто? – я подозрительно уставился на нее.
- Поющий!
- Кто?! – изумился я.
- Бубен. Он сказал, что его зовут Поющий! – ее глаза сияли, когда она подняла на меня взгляд.
Злость мгновенно улетучилась:
- Айгуль, - устало произнес я, - ты понимаешь, что шаман узнает о том, что ты сделала и тебе не поздоровится?
Девочка испуганно поникла:
- Он будет сильно злиться? – едва слышно спросила она
В ответ я лишь махнул рукой: что тут скажешь – хорошо, если шаман просто накажет!
Гнев шамана был страшен. Бубен отказался говорить с ним, а потому было совершенно ясно, что к нему прикасался чужой. Более того – этот человек обладал Даром, а потому выбор был невелик: либо – я ослушался, либо – Айгуль.
- Кто это сделал? – голос шамана звучал убийственно спокойно.
От ужаса Айгуль не могла произнести ни слова и лишь, молча, шевелила губами, не в силах издать ни единого звука.
Тогда я упал на колени и, низко кланяясь, произнес:
- Простите меня, Учитель! Я нечаянно прикоснулся к нему!
Шаман перевел на меня взгляд, полный брезгливого недоумения:
- Зачем, сын степной собаки, прикоснулся к нему? – прошипел мужчина.
Я еще ниже склонил голову, но не потому, что боялся гнева – я опасался, что шаман прочтет в моих глазах ненависть и насмешку. У меня был один секрет, который я не открыл даже Айгуль: шаман не чувствовал, когда я лгу. А потому, униженный шаманом, ожидающий наказания, в душе я торжествовал: ведь в каком-то смысле я все же стал победителем – я обманул его.
Поскольку я молчал, шаман раздраженно стегнул меня кнутом, после чего стремительно покинул юрту. Медленно, обессилено я уселся на полу, ощущая, как набухает и горит рубец на спине.
Едва шаман вышел, как дрожащая Айгуль бросилась ко мне, обняла за шею обеими руками и тихо плача, спросила:
- Шойху, зачем?
Я обнял ее в ответ, устало произнес:
- Потому, что ты – просто маленькая девочка и тебе будет больно, очень-очень больно.
А про себя подумал: «Так больно, что ты этого можешь просто не выдержать». В тот момент я впервые содрогнулся от мысли, что могу потерять своего друга. Именно тогда я понял, что ради нее я могу стерпеть любое наказание: лишь бы Айгуль была рядом.
Между тем наказание не замедлило себя ждать. На закате все роды, составлявшие наше племя, собрались в круг, в центре которого подручные шамана вкопали высокий кругляш - позорный столб.
Еще накануне моим соплеменникам было объявлено, что ученик шамана совершил серьезный проступок, за который его ждет наказание. Поэтому, никто не выказал удивления, когда я вышел в круг, а один из помощников шамана – мой родной брат Азамат – привязал руки к столбу.
Азамат очень старался: он всегда завидовал мне, считая, что это он должен был стать учеником шамана. Его черные глаза светились радостью, когда он бросил последний взгляд, чтобы убедиться, насколько надежно зафиксированы мои руки.
- Сегодня ты получишь по заслугам! – сквозь зубы, так чтобы слышал только я, прошептал брат.
Я молча сплюнул ему под ноги: семья давно отреклась от меня. Теперь ближе Айгуль у меня не было никого, и я защищал ее как мог.
Рубаху, старательно расшитую Айгуль довольно корявой вышивкой, я снял заранее: все равно шаман изорвал бы ее в клочья.
Боль взорвалась внутри моего тела, множеством игл впилась в него, терзая и разрывая плоть, когда кнут опустился на обнаженную спину. Но я лишь сильнее сжал зубы: цель была одна не застонать, ни одним звуком не выдать, как мне больно, чтобы не покрыть себя вечным позором.
Шаман лично проводил экзекуцию. В какой-то миг мне почудилось, что в его глазах мелькнуло нечто похожее на уважение: он явно не ожидал, что я мужественно перенесу это наказание.
Последнее, что я помнил перед тем, как потерять сознание, это побелевшее от страха лицо Айгуль, ее руки, прижатые ко рту, чтобы сдержать рвущийся из горла крик, и ощущение липкого теплого месива на моей спине.
Меня окружала тягучая и жаркая темнота. Я судорожно пытался выбраться из нее, выплыть, но вновь и вновь захлебываясь болью и жаром, погружался на самое ее дно.
А потом я слышал тихую, нежную песню, которую пел тонкий девичий голос. Я не понимал о чем эта песня – этого языка я не знал, но чувствовал, что песня зовет меня из небытия, что я почему-то важен для этой девочки. И я опять старался освободиться от липкой страшной тьмы.
Иногда я чувствовал, как что-то прохладное, дающее минутное облегчение окутывает мое тело, как боль понемногу отступает, но проходило время, и волна боли вновь накатывала с неистовой силой.
Так продолжалось довольно долго. В себя я пришел как-то внезапно: просто проснулся.
Я лежал на мягкой шкуре, в кибитке, мерно качающейся в такт движения лошадей: судя по-всему, племя вновь отправилось в путь. Рядом со мной, скрючившись в неудобной позе, лежала Айгуль. Кажется, она спала, но стоило мне пошевелиться, как ее глаза мгновенно распахнулись:
- Ты пришел в себя! Ой, Шойху, я так боялась, что ты покинешь меня! – прошептала Айгуль.
Кроме нас в кибитке находилась какая-то незнакомая женщина – очередная жена шамана. Она испуганно смотрела на нас, не решаясь произнести ни слова.
Я поморщился, попытался встать, но голова закружилась, и я вновь опустился на пол кибитки. Прислушался к своим ощущениям. Тело немного ныло, но не слишком.
- Нет, подожди! Тебе нельзя вставать! – всполошилась Айгуль.
Она метнулась в противоположный угол, быстро вернулась ко мне, протянула какой-то отвар.
- Вот, выпей! – попросила моя подруга. – Он поможет быстрее встать на ноги.
Я слегка привстал, глотая отвар, искоса наблюдал за девочкой. Было видно, что она едва сдерживает слезы.
- Ты чего? – грубовато спросил ее.
- Шойху, прости меня! Прости, пожалуйста! – она все же разрыдалась, судорожно всхлипывая, торопливо утирая слезы, Айгуль просила у меня прощения.
- Послушай, это был мой выбор и давай больше не будет об этом, - твердо произнес я. – Лучше расскажи, сколько я болею, и как здесь оказался.
Айгуль постаралась успокоиться.
- Мы отправилось на поиски новых пастбищ, - она все еще слегка всхлипывала, но уже не плакала.
- И?
- Что?
- Айгуль, не прикидывайся глупой! – рассердился я. – Не сам же я забрался в кибитку и явно не шаман это сделал! Кто меня сюда перенес?
Айгуль опустила глаза:
- Ну, я…
- Ты?!
Девочка быстро подняла взгляд:
- Не сама, конечно – ты слишком большой и тяжелый. Я попросила Сатха и Норхута – они положили тебя на лошадиную шкуру, а затем перетащили сюда, - ответила она.
- Просто попросила и они согласились? – меня терзали сомнения, что кто-то стал бы меня таскать туда-сюда просто так.
- Я отдала им свою подвеску, - едва слышно произнесла Айгуль.
- Зачем?! Айгуль, как ты могла?! – я едва сдерживался, чтобы не закричать на нее. Подвеска, сделанная из кусочка желтого камня, который девочка называла «янтарь», была невероятно дорогой. Эта подвеска - все, что осталось у нее от родителей и от той, прошлой жизни, что была у Айгуль до страшных событий, сорвавших ее с родных мест. Я знал, как много значит для нее это украшение.
Айгуль сердито посмотрела на меня:
- А что я могла сделать еще, Шойху? Шаман был очень зол и отказался тебя лечить. Он сказал, что если богам будет угодно, ты выживешь. Но я не могла полагаться на волю ваших жестоких богов! Я собирала травы и делала мази, я готовила припарки и настои, чтобы излечить твое тело и не дать ему распрощаться с душой. Я колдовала над тобой так, как это делают на моей родине и пела тебе ритуальные песни.
А потом главы родов решили, что пора собираться в путь, чтобы искать новые пастбища для наших табунов и шаман приказал мне оставить тебя в степи.
Я стала плакать и умолять не делать этого, но он был непреклонен. И тогда я пошла на хитрость: я пообещала научить его заговорам от болезней и недобрых глаз, которыми пользуются ведуньи моего народа. Он согласился, но сказал, что не будет мне помогать: если я сумею сама тебя перетащить, то так уж и быть – он будет по-прежнему считать тебя своим учеником.
Я стала просить мужчин твоего рода, но они испугались и не стали разговаривать со мной. Тогда я пошла к другим родам, но никто не хотел мне помочь: во всем племени не нашлось ни одного человека, кто откликнулся бы на мою просьбу.
Я не могла оставить тебя умирать в степи. Единственное, что у меня было – моя янтарная подвеска. И слава богам, что нашлись те, кто позарился на нее!
Шойху, за то зло, которое я причинила тебе, это такая малая плата, - закончила Айгуль свой рассказ и снова заплакала.
Мне было невыносимо больно слушать ее: я еще раз убедился, что мы с ней одни на всем белом свете и только друг в друге можем черпать силу и находить поддержку.
- Обещаю, что сделаю все, чтобы вернуть тебе это украшение, - сказал я Айгуль.
Я выполнил свое обещание.

******
Моя болезнь еще больше сблизила нас, но я по-прежнему относился к Айгуль как к младшей сестренке, очень дорогой и очень любимой. Если Айгуль и испытывала какие-то другие чувства по отношению ко мне, то никак этого не показывала. Бывало, она высмеивала девушек, на которых я обращал внимание, но делала это так тонко и остроумно, что заподозрить ее в ревности у меня не было никаких оснований.
После выздоровления, я еще больше пользовался успехом у женщин, чем до наказания. Моя спина, покрытая безобразными рубцами, вызывала у них такое чувство жалости, что они очень быстро оказывались в моей постели.
Мне нравились все и сразу, но никто не задевал мои сердце и душу настолько, чтобы я мог отдать предпочтение ей одной. Мне казалось, что такой женщины просто не существует.
Довольно длительное время я поддерживал многочисленные связи с противоположным полом, но в какой-то момент поймал себя на том, что каждую из них я сравниваю с Айгуль, что во время близости с ними, совсем другая занимает мои мысли и мечты.
Это открытие испугало и смутило меня. Я попытался отстраниться от своей подруги, встречаться с ней как можно реже, не думать о ней, не вспоминать ее звонкий смех, лучистые голубые глаза, яркий, красиво очерченный рот. Но это оказалось невыполнимой задачей.
Окончательный переворот в моем сознании произошел жарким летним полднем, когда спастись от неумолимо палящего солнца можно было, только забравшись в прогретую до состояния парного молока речушку, что протекала неподалеку от нашего стойбища.
Едва ли не на ходу срывая одежду, я быстро шел по заросшему густыми кустами берегу. Мои чувства находились в полном смятении т.к. я не знал, как дальше строить отношения с Айгуль. Относится к ней как к «своему парню» я больше не мог, а в том, что вижу в ней кого-то чуть большего, чем друга боялся признаться даже себе. Погруженный в свои мысли, я выбрался на узкую пологую полоску, свободную от зарослей.
Зрелище, которое открылось моим глазам, заставило сердце сначала замереть, а затем пуститься вскачь, дыхание перехватило, а ноги приросли к земле. Я не мог вымолвить ни слова: молча, смотрел, как изумительной красоты девушка отжимает роскошные волосы, золотистым плащом раскинувшиеся по ее обнаженной спине.
Медленно, смакуя каждый кусочек прекрасного тела, мой взгляд скользил от изящной лодыжки вверх по стройным длинным ножкам к округлым бедрам и крепким ягодицам, к тонкой гибкой талии и при этом мысли мои были очень далеки от дружеских.
Естественно, я не собирался за ней подсматривать, не таился, но благодаря привычке вбитой шаманом на уровне инстинкта, я всегда передвигался почти бесшумно, а потому девушка не поняла, что рядом кто-то есть. Она заплетала волосы в косу, что-то негромко напевая, а я стоял, как последний идиот, понимая, что должен незаметно уйти и не в силах сделать даже шага.
Мне не было нужды видеть лицо девушки – из всего племени только у Айгуль были такие удивительные золотистые волосы и такая светлая бархатистая кожа, которую она защищала от палящего солнца и морозного ветра мазями и травяными отварами.
Закончив с прической, Айгуль потянулась за одеждой, обернулась. На миг мелькнули упругие бугорки грудей, а затем она, быстро прикрывшись нижней, вышитой оберегами рубахой, гневно воскликнула:
- Шойху!
Я растерялся:
- Айгуль, но я не…, - наверное разум все же отказал мне в тот момент окончательно: вместо того, чтобы извиниться и исчезнуть, я оборвал фразу на полуслове, мгновенно преодолел расстояние, разделявшее нас и кончиками пальцев коснулся ее щеки.
- Шойху, что ты делаешь? – едва слышно прошептала Айгуль, но вопрос остался без ответа: уже в следующее мгновение она робко и неумело отвечала на мой поцелуй.

******
По нескольку раз на день я говорил Айгуль о своей любви и, с замиранием сердца, выслушивал ответные признания. Моя душа пела от счастья: я не просто полюбил – мое чувство было ответным.
Однако, и я, и моя любимая – мы оба знали, что в племени у нас нет будущего. Мы не могли встречаться в открытую, не могли дать соплеменникам даже повод подумать, что наши отношения изменились: слухи и сплетни тут же дошли бы до ушей шамана. Мы оба понимали, что ничем хорошим для нас это не закончится.
Мне хотелось осыпать Айгуль подарками, баловать, холить и лелеять. Но даже этой малости мы были лишены: шаман сразу же заметил бы, что кто-то оказывает девушке знаки внимания и у нее могли быть крупные неприятности, ведь он берег ее для себя.
Так продолжалось почти все лето. Множество раз я предлагал любимой бежать, но моя смелая, моя безрассудная Айгуль не решалась на такой шаг потому, что боялась за меня, боялась того, что сделает со мной шаман, если ему удастся поймать нас.
В конце концов, я решил похитить Айгуль, вопреки ее воле. Выбора у меня не было: отдать любимую на растерзание чудовищу я не мог.

*******
В тот год лето выдалось таким жарким, что даже ночи были наполнены удушливым зноем.
Не спалось. Терзаемый тяжелыми мыслями, я вышел из юрты в тягучую, осязаемую ночную тьму.
Казалось, что расплавленный за ночь воздух, застыл, превратился в пряный густой сироп, одновременно приторно сладкий и необычайно вкусный.
Как оглашенные орали цикады, время от времени ухал филин – старый приятель, гнездившийся в расщепленном молнией дубе, бесшумно и ловко носились летучие мыши – ночная жизнь кипела, не глядя на изнуряющую, доводящую до одурения жару.
Я побрел в сторону реки. Ноги сами несли на то место, где мы с Айгуль впервые поцеловались.
Внезапно, мое внимание привлек звук, совершенно не вписывающийся в окружающее пространство: вздох, а затем тихий всхлип, словно кто-то старается удержаться от слез. То, что эти звуки издавала женщина, сомнений у меня не было. Стараясь отогнать дурные предчувствия, я тенью выскользнул из зарослей.
Луна, ненадолго выглянувшая из-за тучи, ярко осветила хрупкую девичью фигурку. Девушка сидела на земле, подтянув колени к груди. Ее спина мелко тряслась, от сдерживаемых рыданий.
Жаркая волна захлестнула мой разум: до неконтролируемой ярости, до красной пелены перед глазами. Никто не смел причинить боли моей Айгуль!
Всего лишь миг, пара движений и я уже глажу по спине Айгуль, даже через ткань, ощущая, какое у нее упругое, молодое тело.
- Миленькая моя, маленькая! Ну что случилось? Чем я могу помочь? – тихо шепчу в маленькое нежное ушко, а у самого сердце просто разрывается от боли.
Она молчит.
- Шаман? – с ненавистью спрашиваю я.
Всего одно слово, но она понимает меня и лишь утвердительно кивает головой: говорить Айгуль не в силах.
- Я убью его! – глухо шепчу, непроизвольно сжимая любимую в объятиях так, что она тихо вскрикивает от боли.
- Нет, Шойху! – испуганно вглядываясь в мое лицо, восклицает Айгуль.
Я ослабляю хватку, стараюсь казаться спокойным, чтобы не пугать мою девочку:
- Что произошло, Айгуль? – обнимая любимую, спрашиваю я.
Ощущаю, как хрупкое тело в моих руках сотрясается от рыданий:
- Завтра вечером меня будут готовить к обряду, - я едва разбираю ее слова среди судорожных всхлипов.
- Нет!!! – моей ярости нет предела.
Словно безумный, начинаю трясти девушку за плечи, так, что ее голова безвольно мотается из стороны в сторону:
- Он никогда не получит тебя! Никогда! – ору я, позабыв обо всем на свете.
- Тихо, Шойху! Ты делаешь мне больно! – почти выкрикивает Айгуль.
Моя злость уходит, я нежно прижимаю к себе Айгуль:
- Прости, любимая, прости! – покаянно шепчу, уткнувшись в золотистую макушку девушки. – Мы должны бежать.
- Но, Шойху! – Айгуль испуганно вскидывает на меня огромные голубые глаза. – Ты не представляешь, что он с тобой сделает…
Договорить я ей не дал:
- Я сказал – завтра! – решительно произнес, наклоняясь к девушке.
Дальнейшие возражения Айгуль были подавлены в зародыше: я целовал ее до тех пор, пока она не оставила всякие попытки спорить со мной.

******
Хайту мчался как ветер. Стук копыт отдавался толчками крови в висках. Азарт и надежда гнали вперед. Мы были молоды, мы любили друг друга и хотели быть вместе, не взирая на все гримасы судьбы.
Я был зол, радостен и сосредоточен на побеге и лишь понимание того, что за нами уже идет погоня, немного омрачали радость, от предвкушения свободы.
Рядом, не отставая ни на шаг, бежала белоснежная кобылица, на которой сидела Айгуль. Мы ехали почти целый день, не обращая внимания на жару и палящее солнце. Я видел, что девушка устала, да и лошадям нужен был отдых, но желание вырваться из-под власти шамана заставляло стремительно мчаться вперед.
Свои силы наш враг черпал в степи, среди выгоревших жестких трав и холмов, поросших густым кустарником. За пределами Великой степи шаман становился значительно слабее – это было главной причиной, почему он старался никогда не пересекать ту границу, где начиналась лесостепь.
Что касается нас, то именно туда мы и стремились на пределе человеческих сил и возможностей: под спасительную сень леса, где у меня появится возможность сразиться с ним на равных.
Я даже в мыслях не допускал, что могу проиграть эту схватку. Обдумав все, я решил, что после того, как избавлюсь от шамана, мы продолжим свой путь дальше, на север, туда, где среди густых лесов лежит родина моей Айгуль. «Возможно, мы наконец будем счастливы», - подумал я. – «Ну, а если нам там не понравится, то мы всегда можем отправиться дальше – ведь мы будем абсолютно свободны!».
Айгуль не разделяла моих оптимистичных настроений. Она была непривычно тиха и серьезна. Перед началом нашего путешествия, девушка повесила мне на шею крупную стеклянную бусину, с отверстиями, залепленными голубой глиной. Внутри бусины был сильнодействующий яд.
Стараясь не смотреть мне в глаза, Айгуль произнесла:
- Шойху! Это – сок волчьей ягоды. Когда… Если…
Она все никак не могла произнести того, что хотела сказать, но я все понял без слов. Молча поцеловал глаза любимой и с силой прижал к себе: слова нам были не нужны. Такая же бусина, спрятанная под одеждой, висела на груди Айгуль.
******
Мы ехали целый день, останавливаясь лишь пару раз для того, чтобы наспех съесть вяленного мяса и выпить воды, нагревшейся за день в кожаных бурдюках, притороченных к седлам.
День клонился к вечеру. Жара стала спадать, солнце потихоньку исчезало за горизонтом, оставляя кроваво-красные росчерки на стремительно чернеющем небе.
Искоса взглянув на девушку, я заметил, что она из последних сил держится в седле: какой бы хорошей наездницей не была Айгуль, она не привыкла к таким длительным изматывающим перегонам.
Едва мы добрались до холмов, поросших густым колючим кустарником и невысокими деревьями, как я объявил привал.
Осторожно, словно величайшую ценность снял Айгуль с лошади – она не могла даже пошевелиться. Я смотрел, как лучи заходящего солнца запутались в золотистых волосах девушки, как в ясных голубых глазах дрожат слезинки, обнимал узкую гибкую спину, вдыхал тонкий аромат, исходящий от ее кожи и ощущал, как накатывает неистовая волна желания.
Я понимал, что это чувство несколько несвоевременно, что за нами по пятам идет разъяренный шаман. В конце-концов, я хотел, чтобы наш первый раз прошел не наспех, совсем в другой обстановке. Но адреналин, бурлящий в крови, близость опасности, девушка, стоявшая рядом – эта взрывоопасная смесь кружила голову и подталкивала к необдуманным поступкам.
Видимо, что-то такое мелькнуло в моих глазах: Айгуль, всем телом прильнувшая ко мне, слегка отодвинулась. Она была намного ниже, а потому, чтобы заглянуть в мои глаза, ей пришлось слегка запрокинуть голову.
- Что, любимая? – мой голос и так от природы довольно низкий, звучал совсем уж как-то сипло.
Девушка глубоко вздохнула, словно примеряясь перед прыжком в воду:
- Шойху, - решительно произнесла она. – Я всей душой хочу, чтобы мы побыстрее выбрались из этого страшного места, чтобы никогда в жизни нам не пришлось столкнуться с тем чудовищем, которое преследует нас. Но я чувствую, что впереди нас ждет что-то ужасное. Шойху, нам не спастись.
Последние слова Айгуль произнесла чуть слышно. Я не успел что-либо возразить, как она вновь прильнула ко мне, прижалась лицом к груди.
- Я хочу чтобы ты взял то, что принадлежит тебе по праву: мою невинность, а вместе с ней мою силу – все то, что приберегал для себя шаман, - ее голос слегка дрогнул. - Сегодня та самая ночь, когда все получиться, должно получиться. А потом, если все обойдется, мы найдем тебе настоящего Учителя, и ты научишься управлять своим даром – ты станешь шаманом.

******
Я ощущаю, как внутри растет древний абсолютно дикий зверь. Он подпитывается неудовлетворенным желанием, которое я сдерживаю уже несколько месяцев. Он требует, чтобы я немедленно опрокинул хрупкое тело прямо в высокую, выгоревшую под палящим солнцем траву. Чтобы немедленно сделал эту женщину своей, мощно, неистово занимался с нею любовью. Чтобы оставил в ней свое семя, которое непременно прорастет, и позволит моей женщине через девять месяцев подарить мне сына, такого же неукротимого, как я сам.
Но я не поддаюсь зверю: я не могу испугать любимую или причинить ей боль сверх того, что предназначено природой всем женщинам, впервые познавшим мужчину.
Айгуль напряжена и испуганна, но она доверяет мне. Я целую ее со всей нежностью, на которую только способен. Я покрываю поцелуями лицо и шею девушки, спускаясь чуть ниже, ласкаю ключицы, плечи, упругую, невероятно притягательную грудь. Мои руки оглаживают округлые бедра, скользя по шелковистой коже, медленно пробираются к их внутренней поверхности.
Эти неторопливые ласки стоят мне огромных усилий: я уже едва сдерживаю желание, но понимаю, что пока еще рано. Айгуль уже не так напряжена, но она не может расслабиться полностью потому, что ждет, когда я войду в нее. Ждет, и боится.
И я вновь ласкаю такое желанное, такое любимое тело, призывая все мое терпение, контролируя свою страсть, стараясь доставить моей драгоценной Айгуль как можно больше наслаждения.
Тихий вскрик. Инстинктивно любимая пытается отпрянуть, но уже в следующее мгновение доверчиво, неистово прижимается ко мне всем телом.
Почти одновременно с этим я ощущаю, пульсацию в районе солнечного сплетения. Она растет, раскручиваясь тугой пружиной, наполняет меня всего, нарастающим мощным потоком устремляется по всему телу. Это настолько прекрасно, что я отчетливо понимаю: ничего даже отдаленно похожего в своей жизни я не испытывал.
Сила, до того заключенная в теле Айгуль, бурлящей рекой течет во мне, изматывая своим напором и вместе с тем, даря невообразимое наслаждение.
Обессиленная Айгуль заснула на моем плече, а я не смог сомкнуть глаз. Я обнимал ее и смотрел в высокое черное небо, усыпанное мерцающими точками звезд. Я думал о нас с Айгуль, о том, что ждет впереди. Одно я знал совершенно точно: эту женщину я не отдам никому.
Через пару часов мне пришлось разбудить любимую.
- Айгуль, просыпайся! – тихо произнес, целуя маленькое ушко.
Она потянулась, как щенок, на мгновение прижалась ко мне сильнее, а затем, нехотя, села.
В темноте я едва различал ее силуэт, хотя она и находилась рядом со мной. Никуда не хотелось ехать, но мы оба понимали, что чем быстрее покинем степь, тем больше у нас шансов спастись от преследователя. А потому, уже через несколько минут, мы вновь были в седлах и вновь мчались вперед, туда, где нас ждала свобода.

******
Я увидел его первым. Массивный черный жеребец неподвижно стоял на небольшом холме. На фоне полыхающего рассветным багрянцем неба, черный силуэт всадника казался особенно зловещим.
Понимание того, как шаман нас обманул, пришло внезапно: я вдруг отчетливо понял, что он и не собирался нас преследовать. Он заранее знал, где нас ждать. Сама степь вела и подсказывала ему, докладывала о каждом нашем шаге. Пока мы отчаянно пытались уйти от погони, шаман преспокойно сидел в засаде в уверенности, что мы появимся именно здесь. Ожидания не обманули его.
Он неподвижно сидел верхом, не делая никаких попыток приблизиться. Я видел, как побледнела от ужаса Айгуль: ее самые жуткие страхи сбылись.
- Назад! – крикнул я девушке, но было поздно.
Шаман даже не пошевелился, а вокруг меня и Айгуль возникла прозрачная дымка, отделившая нас непроницаемой стеной друг от друга и от окружающего мира. Мы были в прозрачной клетке. Куда бы я или Айгуль не направили своих лошадей, те повсюду натыкались на незримую, но очень прочную преграду.
Ярость заполнила мою душу. Не помня себе, едва соображая, что делаю, молниеносным движением положил стрелы на тетиву лука и направил смертоносный град в волшебное марево. Увы! Все было напрасно…
Из моей груди вырвался нечеловеческий рык. Я выхватил кинжал и под издевательский хохот шамана направил Хайту прямо на магическую стену. В удар я вложил всю силу и всю злость, на которые был способен, но лишь ощутил, как с легким скрежетом кинжал скользнул по стене, не нанося ей каких-либо повреждений. Я осыпал шамана проклятьями, я призывал на его голову самые страшные кары богов, но он лишь громче смеялся: его искренне забавляли мои попытки высвободиться из расставленной западни.
Пока я метался словно дикий зверь, пойманный в ловушку, из-за холма выехал еще один всадник, в котором я узнал Азамата. Ворон шамана Ансмаш, едва различимый в предрассветных сумерках, приветствовал моего брата громким карканьем. Азамат остановился чуть поодаль от шамана, горделиво приосанился в седле.
Всадники, не спеша, приблизились к месту нашего заточения.
Я стиснул зубы так, что заломило скулы. Набатом в висках стучалась мысль: «Если бы я знал, как воспользоваться Даром и как применить силу, что наделила меня Айгуль!». Я ощущал как магия бурлит во мне, но она не находила выход. Я пытался приказать своей бесполезной магии, чтобы она смела все преграды, хотел договориться, чтобы та спасла хотя бы Айгуль, перенесла ее в безопасное место, подальше от шамана. Увы! все было напрасно…
Вместо этого у меня появилась масса умений, совершенно бесполезных в данной ситуации. Я совсем по-другому слышал степь. Я отчетливо различал каждое перышко, парящего высоко в небе ястреба-курганника. Я успел рассмотреть каждую шерстинку полевки, что заполошно выскочила из-под копыта Хайту.
Кроме того, дар, усиленный благодаря Айгуль, позволил мне видеть истинное обличье живых существ и предметов.
Я мог рассмотреть, что Ансмаш – это вовсе и не птица, а душа черного колдуна, плененного шаманом. Я видел, как от зависти и злобы потемнела душа моего брата и точно знал, что через несколько месяцев, в своре гончих шамана будет прибавление: появится новый кобель по кличке Азамат – его участь уже была решена. С содроганием я рассматривал истинный облик шамана: он давно уже не был человеком – тьма поглотила его много сотен лет назад, оставив лишь оболочку, которую он искусно поддерживал за счет жизненных сил своих наложниц.
Однако эти знания и умения никак не могли способствовать освобождению из рук врага. Мне было больно и стыдно смотреть на Айгуль: я не смог ее защитить. Но я упрямо пытался поймать взгляд любимой, чтобы хоть как-то приободрить ее. Девушка не смотрела на меня. Она перестала плакать. Теперь ее лицо было спокойно и сосредоточенно. Я понимал, что она уже приняла решение, воспользоваться бусиной, наполненной ядом. Со своей стороны, я точно знал, что сразу же последую за Айгуль: жизнь без нее теряла смысл.
Подъехав почти вплотную к нашим магическим клеткам, шаман и его приспешник остановились.
- Глупцы! Вы хоть понимаете, кому посмели бросить вызов?! – презрительно спросил шаман.
Он внимательно посмотрел на Айгуль, и на его лице возникала такая гримаса отвращения, словно он увидел нечто невообразимо мерзкое.
- Ты все же отдалась этому недоноску! – кивнув на меня, произнес шаман. – Что ж! Это твой выбор, хоть и неправильный. В таком случае, ты мне больше не нужна. Пожалуй, я отдам тебя эрцхам – пусть позабавятся. А он, - шаман лениво указал на меня рукой, - будет наблюдать за процессом.
Я ощутил, как ледяной кулак сжимает мое сердце. Эрцхи – отвратительное, кровожадное племя людоедов. На мой взгляд, даже хищные звери демонстрировали больше человечности по отношению к своей жертве, чем эрцхи.
Едва шаман произнес эти слова, как степь заходила ходуном: непонятно откуда, словно из-под земли, повсюду начали появляться невысокие, худосочные существа, сидящие на низких мохнатых лошадках. Их одежда была сшита из шкур диких животных, на шеях большинства – ожерелья из человеческих зубов. У многих к лукам седел приторочены скальпы врагов – они использовали их для того, чтобы вытирать свои руки и бабки лошадям. От эрцхов воняло так, что я непроизвольно прикрыл нос рукой. Не знаю, за какую услугу расплачивался шамана, но племя людоедов прибыло за обещанным призом и, с терпеливостью присущей этому страшному народцу, ожидало, когда Айгуль попадет к ним в руки.
Мое желание спасти Айгуль от страшной участи было столь велико, что в какой-то момент я почувствовал, как, со все возрастающей силой, внутри меня клокочет магия, как все ее ручейки, циркулирующие по моему телу, собираются в единый поток и яростно устремляются наружу. Этот поток толкал меня к Айгуль и я, спрыгнув со спины верного Хайту, сметая все на своем пути, ринулся к любимой.
По разделявшей нас стене побежали сотни крохотных, светящихся змеек. Внезапно стена словно истончилась, что позволило мне буквально ввалиться в клетку Айгуль.
Я успел схватить под уздцы ее лошадь и заметить искру надежды в глазах девушки. Но уже в следующее мгновение поднялся сильный ветер, который заставил взлететь над землей, а затем он, с огромной силой, бросил меня в примятую траву.
Много раз он подбрасывал меня вверх и ронял вниз. Страшно кричала Айгуль, бесновались лошади, а над всем этим раздавалось довольное карканье Ансмаша: он наслаждался моей болью и страхом Айгуль. Это продолжалось до тех пор, пока я не остался лежать неподвижной куклой прямо перед шаманом и моим братом. Айгуль тут же соскользнула с лошади и бросилась рядом со мной на колени.
Я едва ощущал ее дрожащие руки на своем лице. Наверное, в моем теле не осталось ни одной целой кости: было просто удивительно, что от боли я не потерял сознание.
Где-то, самым краешком ускользающего сознания, я отметил легкий хруст – Агуль раскусила стеклянную бусину, наполненную соком волчьей ягоды.
- Шойху, прощай, любимый, - чуть слышно шептала она.
Ни шаман, ни Азамат не поняли, что через несколько минут Айгуль будет мертва.
Казалось, слова Азамата пришли откуда-то издалека:
- Позвольте, сначала я развлекусь с этой девкой, - попросил он шамана.
Превозмогая боль, я открыл глаза. Айгуль тут же склонилась чуть ниже.
Из последних сил я, едва слышно, прошептал:
- Люблю…, - в груди что-то хрипело, я ощущал, как в гортань поднимается соленая горячая кровь.
Сказать что-либо еще я уже не мог, но мне нужно было, чтобы Айгуль кое-что сделала:
- Яд…, - кровь заполнила рот, потекла темным ручейком по подбородку, однако Айгуль все поняла. Осторожно, чтобы никто не заметил, она вытащил окровавленный шнурок из-под моей рубахи. Через мгновение на моих зубах треснуло стекло: я с усилием сжал бусину, вложенную в рот.
Сквозь кровавую дымку я видел, как шаман скользнул по Азамату безразличным взглядом:
- Можешь брать ее. Только не забудь отдать девку эрцхам, когда закончишь.
Азамат довольно улыбнулся, льстиво склонился перед шаманом:
- И, да – мой повелитель, - я не против зрителей! Особенно таких благодарных, как Шойху!
Шаман усмехнулся:
- Думаю, я уважу и эту просьбу! Более того: я слегка подлечу его, чтобы этот ублюдок в полной мере смог получить удовольствие!
В этот момент над степью разнесся голос Айгуль, звенящий от переполнявших ее чувств:
- Я презираю тебя, шаман! И тебя, прихвостень, недостойный носить свое благородное имя! Будьте вы прокляты, и потомки ваши, и потомки ваших потомков пусть не знаю покоя ни в этом мире, ни в ином!
Стоять она не могла: яд начал действовать. Неимоверным усилием воли я открыл глаза, чтобы в последний раз посмотреть на Айгуль, но было поздно: моя любимая умерла.
Гнев шамана был настолько велик, что даже на пороге смерти, я ощутил, как в испуге все вокруг замерло: ветер не шелестел травами, птицы не щебетали, перестали жужжать насекомые и даже время, казалось, остановилось.
Яд очень странно подействовал на мой организм: на краткий миг всепоглощающая боль исчезла, рассудок прояснился. Мысленно усмехнулся: все-таки, мы обыграли шамана – мы действительно убежали от него, пусть и заплатили за это слишком высокую цену.
Похоже, и шаман это понял. Он подскочил ко мне, брезгливо пнул ногой и прошипел:
- Ты, ничтожное отродье! Ты думаешь, что обманул меня? Как бы не так! Вы никогда не будете вместе! Никогда! Раз за разом вы будете рождаться в новых телах. Всю жизнь, каждую вашу жизнь, прожитую в материальном мире, вы будете искать друг друга. Иногда вы будете встречаться, но знаешь, что, Шойху? – шаман издевательски расхохотался. – Она никогда, слышишь меня, гаденыш, никогда твоя девка, тебя не узнает! А ты – о! ты будешь распознавать ее в любом обличье, в любом теле! Твоя душа обречена на вечные скитания: ей никогда не обрести покоя! И это мой вам прощальный подарок!
Он еще произносил последние слова, как загремел гром. Окрашенное розовой зарей небо, пронзили огненные молнии, а затем полился проливной дождь.
Каждую фразу шаман сопровождал сильным ударом, но мне было все равно: мое тело постепенно коченело из-за действия яда. Я почти ничего не чувствовал и едва слышал, но проклятье шамана запомнил очень отчетливо. В тот момент я отнесся к нему довольно равнодушно: самое главное, что мы избежали участи жертв, которую нам уготовил шаман - все остальное казалось не важным.
Он кричал еще что-то, изрыгая самые страшные проклятья, которые мог только придумать его извращенный разум, но я уже не слышал его. Не ощущал ни ударов, которыми остервенело награждал меня шаман, ни дождя, обезумевшими потоками воды низвергавшегося на мое мертвое тело.

******
Я плыву в холодном мутном тумане. Когда-то, до появления в моей жизни Айгуль, именно так я ощущал одиночество. Этот туман нескончаем: из него нет выхода – это просто молочно белая река, которая медленно несет меня в никуда.
Одиноко. Холодно. Страшно. Моя душа беззащитна и ранима. Изредка, ощущаю, как рядом проплывают такие же неприкаянные, как и я. Догнать их нет никакой возможности: это наш персональный ад.
Одно лишь чувство помогает и далее существовать в этом странном месте и в таком непонятном состоянии. Имя этому чувству – Надежда. Я надеюсь вновь встретиться с Айгуль. А еще я очень надеюсь, что больше никогда на нашем пути не встанет шаман.
В этом месте нет ни времени, ни материи: лишь проклятые сгустки энергии и туман забвения. Именно поэтому, сложно сказать, сколько я пребывал в таком состоянии.
Однажды я ощутил, как неведомая сила словно бы выдернула меня из уже ставшего привычным тумана и потащила, поволокла по длинному ослепительно белому тоннелю. Страх, до этого мига едва касавшийся меня своими липкими пальцами, – он заполнил меня всего. Я замирал от ужаса и бессилия перед чем-то, что с огромной скоростью влекло меня в неизвестность.
Будь ты проклят, шаман! Ты забрал у меня почти все: Айгуль, жизнь, возможность быть счастливым. Единственное, что ты не смог отобрать – это любовь. Но и она стала горькой, словно дым над горящей степью. Так что же ты еще задумал, шаман? Какую месть, какой каре собираешься подвергнуть меня?
Но это были не происки шамана. Переполненный отчаянием, я почувствовал сильный рывок, словно кто-то схватил меня за обе руки и дернул изо всех сил к себе. Боль страшная и всепоглощающая заполнила мое существо. А затем вспышка и – потеря способности видеть, слышать, чувствовать.

******
Мою обнаженную кожу приятно ласкает теплый воздух. Я понимаю, что нахожусь где-то очень высоко, но мне не страшно: чьи-то сильные руки ласково и надежно удерживают мое тело.
Раздаются женские голоса: они радостно возбуждены, но речь, которую я слышу, мне не знакома.
Пытаюсь открыть глаза, чтобы осмотреться. Это удается не сразу и даже после того, как приподнимаются веки, взгляд сфокусировать очень сложно.
Я вижу полутемное помещение, которое освещает огонь, горящий в очаге. Напротив меня, со счастливой улыбкой, на широком ложе странного вида, лежит измученная женщина.
Пытаюсь понять, где я нахожусь, почему обнажен и кто меня удерживает. Ответы на эти вопросы повергают в шок: я только что родился, нахожусь в теле младенца, а сильные ласковые руки принадлежат повитухе. И тогда, от бессилия, тоски и горя, я расплакался. В ответ на это, повитуха произнесла что-то одобрительное.
Я ощущал, как мое маленькое тщедушное тело обтирают настоем терпких трав с легким запахом полыни, как заворачивают в мягкую ткань рубашки, как осторожно и бережно из рук повитухи меня принимает кто-то другой, к кому я проникаюсь немедленной малообъяснимой симпатией. Судя по всему этот «кто-то» - мужчина, а пахнет от него так же, как от рубашки, в которую я завернут – травами и дымом от костра.
Завернув поверх рубашки в мягкую овечью шкуру, меня выносят на улицу. Морозный воздух врывается в легкие и заставляет вновь зайтись в крике. Быстрым шагом мужчина, в сопровождении повитухи, идет мимо темных, заснеженных домов.
Едва я успокоился, как они остановились и принялись высвобождать мое тельце из уютного теплого свертка. Мужчина вновь передал меня повитухе. Я заорал от ужаса, как только понял, что она собирается делать дальше.
Передо мною плескался черный зёв полыньи. Тогда я еще не знал, что в племени свевов есть ритуал: всех новорожденных в первые минуты жизни на мгновение окунают в воды священного водоема. Мои новые соплеменники считали, что таким образом они защищают ребенка от злых сил и подготавливают его к суровой правде жизни. Но в тот момент, когда я увидел прорубь, в голову пришла одна-единственная мысль: «Хотят утопить!».
Я начал кричать и сопротивляться, но где мне было справиться с повитухой, привыкшей к подобному поведению младенцев! Сопровождаемая подбадривающим бормотанием отца, женщина неумолимо окунула орущего малыша в ледяную воду, а затем быстро растерла мягкой шерстяной тряпочкой, укутала в теплые одежки и почти бегом отнесла меня в хорошенько протопленный родительский дом.
Уставший, переполненный эмоциями и переживаниями я уснул.
Проснулся от мягкого напевного голоса, как я понял, монотонно взывающего к какому-то божеству. Рядом с горящим очагом стояла повитуха. Из сумочки, прикрепленной на поясе, она доставала измельченные травы и пригоршнями бросала в огонь, от чего по дому расползался тяжелый сладкий запах.
Было ли дальнейшее коллективным видением, которое вызвал дурман от сожженных трав или богини судьбы Норны на самом деле явились к очагу моих родителей, я не знаю. Но как только повитуха умолкла, рядом с нею появились прекрасные высокие фигуры, задрапированные в необычные белые одежды. Тот же час в моей голове зазвучали их голоса и я понимал каждое слово:
- Нарекаю тебя Грифо! – торжественно произнесла одна.
- Да будет твой жизненный путь долог! Да прибудет с тобой удача! – изрекла вторая.
А третья, печально глядя на меня, предсказала судьбу:
- Ты станешь искусным воином и уважаемым человеком, Грифо. Жить будешь в большом селении, а закончишь свой жизненный путь в кругу любящей семьи.
Услышав предсказание Норны, я впал в состояние близкое к экстазу! Ну и пусть душа была заключена в маленькое немощное тело! Но пройдет время, я вырасту, окрепну и стану тем, кем был прежде – воином! Я обязательно отыщу Айгуль, и она будет моей женой: ведь богиня судьбы ясно сказала, «в кругу любящей семьи», а кроме Айгуль я никого рядом с собой даже представить не мог. Прекрасно памятуя о прощальном «подарочке» шамана, я решил, что если Айгуль меня не вспомнит, я приложу все усилия, чтобы она полюбила меня заново, чтобы навсегда осталась со мной. Сейчас между нами не стоял шаман, а потому я не видел причин, по которым мы не могли бы быть вместе.
Воодушевленный, я решил, что в дальнейшем, предсказание Норны станет прекрасным стимулом для того, чтобы прилежно изучать воинское искусство, совершенствовать свое тело и как можно скорее пройти испытание на звание воина.
Я отзывался на имя «Грифо», которое при рождении получил из уст Норны, но отлично помнил, что на самом деле я – Шойху, дитя Великой степи, некогда предавшей меня.

******
Итак, я обрел новое тело и отныне жил среди свевов, которые принадлежали к одному из германских племен, обитавших в Галии.
Мы жили в дремучем реликтовом лесу, с незапамятных времен произраставшем на обоих берегах Рейна. Незадолго до моего рождения, свевы переправились через реку и, прогнав племена, населявшие эту часть Галии, расселились на обширной территории левобережья.
Племя состояло из нескольких родов, основавших небольшие поселения неподалеку друг от друга. Например, в нашей деревне было всего двадцать лотхаузов - домов, построенных из деревянных бревен-опор, оплетенных тростником и обмазанных глиной. Дома располагались на большом расстоянии друг от друга. Вокруг каждого – большое подворье, с огородом и скотным двором на которых трудились рабы – пленники, захваченные во время набегов на другие племена.
Мой отец – Реавист – был вождем всего племени – кунингом - и главой нашего рода. Он являл собой типичный образец свева: темно-рыжие волосы, ярко-голубые глаза, крепкое телосложение и очень высокий рост, нагнетавший на врагов панику. Когда отец пристально смотрел кому-нибудь в глаза, никто не мог выдержать этого взгляда – настолько тот был тяжел и пронзителен.
Моя мать – Гвенда – высокая статная женщина, с выразительными серыми глазами и пшеничными длинными косами, была настоящей красавицей.
Родители составляли гармоничную пару. У меня было две старших и три младших сестры, а также один младший брат. Я рос любимым ребенком в счастливой большой семье. Ощущения тепла, ласки и заботы, которые окружали меня все годы, проведенные в кругу родительской семьи, были столь необычны и приятны, что мое сердце оттаяло, а душа согрелась во всепоглощающей любви матери и отца – том, чего я был лишен в прошлой жизни.
Любовь родных сыграла со мной злую шутку: постепенно я начал забывать о проклятье шамана, Айгуль и о том, что должен вернуть любимую. С течением времени из моей памяти стали смываться черты ее внешности: теперь она воспринималась как безликий образ – красивый, трепетный, но чужой.
В какой-то миг я стал думать: а было ли это все на самом деле? Существовал ли такой человек, как Шойху хоть когда-нибудь? Однозначных ответов на эти вопросы не было, а потому, с легкомыслием, присущим юности, я отбросил эти «неудобные» вопросы и просто жил, получая от этого процесса немалое удовольствие.
К шестнадцати годам я был высоким статным юношей. У меня были рыжие волосы, как у отца, обрамленные темными ресницами серые глаза и молочно-белая кожа, как у матери.
Девушки находили меня привлекательным и я частенько ловил на себе кокетливые взгляды, но нравы свевов были достаточно строгими: дальше взглядов и перемигиваний у нас дело не шло. Наша жизнь была максимально подчинена обычаям и распланирована на годы вперед. Пока молодой человек не подтвердил право называться воином, он не мог позволить себе никаких отношений с девушками, кроме платонических.
Едва мне исполнилось семнадцать, как я, достойно пройдя испытания огнем и железом, получил из рук кунинга – моего отца – свое первое копье – символ того, что отныне являюсь взрослым мужчиной, воином племени свевов.
Почти сразу после этого знаменательного для каждого мужчины события, отец решил, что его сын-наследник должен обзавестись собственной семьей и начал подыскивать мне невесту.
Честно говоря, долго искать он не стал: я давно догадывался, что в нареченные мне достанется дочка нашего кузнеца – крепкая, румяная хохотушка. Хэльгу (так звали девушку) отец присмотрел давно: она была здоровой, работящей, очень симпатичной, из порядочной, уважаемой в племени семьи, а кроме того, за ней давали хорошее приданное.
Я знал, что нравлюсь девушке: слишком часто ловил ее жаркие, красноречивые взгляды и ощущал «нечаянные» прикосновения к обнаженному торсу, когда после тренировок с оружием, она, словно невзначай оказавшись рядом, подавала ковш с водой или льняную тряпицу, чтобы утереть пот.
Ощущения, которые вызывала у меня Хэльга, были одновременно приятны и мучительны: от ее прикосновений по телу разливался жар, а от взгляда на высокую упругую грудь и роскошные крепкие бедра мучительно ныло в паху. Мне она нравилась не больше и не меньше, чем любая симпатичная девчонка, а потому я не стал спорить с выбором отца: не эта, так другая – какая разница? А если уж кто-то сильно понравится, то по законам свевов я всегда смогу поселить в своем доме наложницу!
К тому времени, я окончательно позабыл Айгуль и лишь изредка меня мучил один и тот же сон. Я иду по роще, посвященной богине плодородия Нертус. Легкий туман клубится среди священных деревьев, скрывая их силуэты за полупрозрачной белесой занавесью.
Внезапно, среди деревьев я замечаю девушку. Она так прекрасна, что на миг мое сердце замирает, а затем пускается вскачь, сбиваясь с ритма.
Она невысокого роста, у нее роскошные золотистые волосы, огромные голубые глаза, красиво очерченный рот, изящная стройная фигурка. Девушка не принадлежит к племени свевов: наши женщины не бывают такими хрупкими.
Она что-то говорит, но я не слышу ее. Я знаю ее, я точно знаю, но не могу вспомнить, кто она, как ее имя. Мне почему-то очень важно вспомнить ее имя!
Я умоляю ее: «Скажи, скажи, как тебя зовут? Как твое имя?». Но она лишь грустно качает головой и что-то беззвучно шепчут ее губы. «Ты не понимаешь меня?» - спрашиваю я.
Я прикладываю к своей груди руку и произношу: «Грифо!», делаю жест в ее сторону: «А ты? Как зовут тебя?». Но она отступает, пятясь спиной в белесую дымку до тех пор, пока не растворяется в глубине священной рощи.
Я не успеваю догнать незнакомку – я просыпаюсь.
Этот сон всегда оставлял в моей душе тяжесть и непонятную тоску. Он словно звал меня куда-то. Но куда? Кто эта девушка и где мне ее искать? Я не знал этого, а потому решил обратиться за помощью к богам.

******
Вечерело. Чуть слышно потрескивал жертвенный огонь. Склонившись над прутьями священной ивы, Базеда – жрица нашего племени – пыталась понять, что же мне хочет сказать богиня Нертус? Но раз за разом у нее получалось одно и то же: война, смерть, потеря.
После трех неудачных попыток истолковать волю богини, Базеда тяжело разогнулась, утерла вспотевший лоб и глухо произнесла:
- Уходи, Грифо! Сегодня Нертус не благословит к тебе. Придешь ко мне через три дня после того, как родиться новая луна и принесешь богине богатое подношение. А пока – иди, Грифо, домой.
Ночь прошла без сна: лишь изредка я забывался тяжелыми, полными кошмаров сновидениями и вновь выныривал в реальности душной ночи.
Крик, раздавшийся на рассвете, заставил вскочить не только меня, но и отца и всех наших домочадцев:
- Реавист! Римляне напали на наши территории!
Человек, стоявший во дворе, был сильно изувечен и едва держался на ногах, но он все же сумел добраться до кунинга, чтобы сообщить о нависшей над свевами опасности.

******
На переговорах с римлянами я стоял в первом ряду, слева от отца. За нами несокрушимой стеной возвышались соплеменники – грозные, могучие воины, вооруженные копьями и боевыми топорами. Наши головы украшали прически, по которым каждый мог безошибочно определить, что перед ним свев: воины племени обматывали длинные волосы вокруг головы и завязывали на боку особым узлом. Наши лица были суровы и сосредоточены: никто не смел угрожать свевам!
Позади воинов стояла жрица-прорицательница Базеда. Она была немолода, но все еще сильна: жрица легко удерживала в руках древний каменный топор – дар бога войны и отваги Вонара. Пока эта реликвия находилась в племени, свевы были непобедимы. Это знание придавало нам дополнительную уверенность в себе и способствовало поднятию воинского духа.
Римлян было немного. Они надменно сидели на своих ухоженных, лощенных лошадях. Натертые до блеска латы сверкали в лучах утреннего солнца, слепя глаза и раздражая этим своим чужеродным блеском. Их предводитель – Цезарь – говорил на нашем языке с жутким акцентом, но общий смысл был понятен. Он требовал, чтобы мы покорились Риму, платили ему подати и поставляли воинов в римскую армию, чтобы все земли, которыми владели свевы перешли под управление Римской империи.
Услышав речь Цезаря, свевы угрожающе загудели. Отец недобро усмехнулся. Чуть прищурившись, он презрительно посмотрел на покрытую алым плащом фигуру предводителя:
- Мое племя живет здесь семнадцать лет. Я пришел сюда первым, римлянин! Убирайся в свой Рим – мою землю ты не получишь!
Его слова были поддержаны одобрительными криками соплеменников. Откуда-то из дальних рядов послышался гул ритуальной песни. На самом деле это была не совсем песня – это была странная монотонная мелодия, мотив, который исполнялся для устрашения врагов. В этой песне не было слов: тысячи голосов, сливаясь в один мощный и грозный гул, плыли по лесной поляне, где сошлись в противостоянии две цивилизации.
Наверное, исполненные в определенной последовательности и тональности, звуки действовали на психику врага, вызывая безотчетный страх, перед противником.
Но свевы не знали этих тонкостей. Да и к чему нам было это знание? Мы верили, что сам бог войны Воган научил наш народ искусству войны и тому, как правильно побеждать, а ритуалы были частью этой науки.
В тот раз, устрашенные нашей воинственностью и численным превосходством, римляне отступили, а мы, воодушевленные легкой победой, принесли богатые жертвы Вогану.
Головы и конечности жертвенных животных, как и полагалось, мы оставили в священной роще, а сами же начали готовиться к ритуальному пиру. Но начаться он не мог до тех пор, пока Базеда не объявит волю богов, которую она читала по внутренностям закланных животных.
Базеда говорила негромко, но хрипловатый голос жрицы, казалось проникал в самую душу, заставляя вслушиваться в каждый звук, произносимый ею:
- Большие испытания грядут для свевов, большие битвы и большие потери, многие из вас не возвратятся к своим очагам, но боги не оставят наше племя.
Радостные крики заглушили последние слова жрицы: разве может испугать воина битва? Каждый из нас надеялся, что именно он станет исключением и вернется в свой лотхауз победителем – ведь с нами будет благосклонность богов.
Но если бы мы знали, какое будущее ожидает нас на самом деле! Когда Цезарь понял, что его войско деморализовано варварами (так нас называли римляне), он пошел на хитрость. Перед Римским сенатом он представил дело так, словно свевы – это передовой отряд германских племен.
На вопрос откуда взялись эти племена и что из себя представляют, Цезарь ответил, что германцы – многочисленное варварское племя, заселяющее огромную территорию, граничащую с Римской империей, что есть серьезные основания полагать, что очень скоро эти племена двинуться на Рим и тогда империю ожидает тяжелая и кровопролитная война, ну и все в таком же духе.
Естественно, никто не стал проверять, так ли это на самом деле, никто не стал вникать в подробности, что не существует никакого единого народа под названием «германские племена».
Сенат настолько испугался возможного вторжения варваров, что Цезарю были выделены дополнительные войска. Для войны с германскими племенами в Галлию пришли лучшие римские когорты.
Но мы ничего этого не знали. Моя кровь кипела сладостным предвкушением боя: это была моя первая война, и мне думалось, что она станет великолепной возможностью отличиться отвагой и покрасоваться перед невестой. Наши отцы между собой уже сговорились насчет свадьбы, но официальное сватовство решили отложить на некоторое время: сначала нужно было решить вопрос с римлянами.
О загадочной девушке из сна я не вспоминал. Мысли о ней затмили реальные события: сначала вторжение римлян, а затем происшествие, всколыхнувшее все племя.

******
Я никогда не видел Базеду в подобном состоянии. Ее лицо потемнело от гнева, глаза сверкали, а обнаженные жилистые руки с такой силой сомкнулись на священном посохе, что побелели костяшки пальцев.
Она стояла в центре толпы, состоявшей из жителей нашего поселения, и с ненавистью смотрела на моего друга Рогнара и на девушку, затравленно озиравшуюся по сторонам. Толпа все увеличивалась: люди, привлеченные шумом, бросали свои дела и присоединялись к сородичам, чтобы выяснить, в чем дело.
- Как ты посмел! – жрица не говорила – она шипела, словно огромная змея, изготовившаяся наброситься на свою жертву. – Где был твой разум, Рогнар, когда ты похищал дочь жрицы аланов?
В какой-то миг мне показалось, что Базеда вот-вот наброситься на юношу, стоявшего с опущенной головой напротив нее. Но жрица сдержалась. Она глубоко вздохнула, а затем, не глядя ни на кого, произнесла:
- Этот юнец привел беду в племя свевов: аланы будут мстить за похищение девушки. Мало того: римляне вот-вот нападут на наши территории, но ни аланы, ни дружественные им готы, ни франки не выступят на нашей стороне. Этот глупый поступок лишил нас последних союзников!
Из толпы послышался чей-то вопрос:
- А если мы вернем аланку в племя?
Базеда с горечью ответила, ни к кому конкретно не обращаясь:
- А как вы себе это представляете? Племя не примет ее назад: она ушла с мужчиной и не важно сама или ее увели против воли! В любом случае, аланы будут мстить, да и жрица призовет на наши головы гнев богов – ведь эта девушка – ее единственная дочь!
Толпа загудела. В том, что молодой воин добыл себе невесту в другом племени, ничего странного не было: так делали многие из нас, тем более аланка была очень хороша собой. При других обстоятельствах, Рогнара поздравляли бы с удачей и прославляли, как смелого и ловкого юношу, достойного называться воином племени свевов.
Но после слов Базеды, многие из нас задумались над тем, сколь необдуманным и глупым был поступок Рогнара накануне войны с римлянами.
Впрочем, мало кто воспринимал римлян в качестве достойных противников: слишком хорошо мы помнили их трусливое бегство после переговоров, а потому это похищение воспринималось скорее как промах молодого воина, а не как некое серьезное преступление, за которое полагалось бы не менее серьезное наказание.
Толпа гудела, как гнездо диких пчел. Внезапно, люди расступились, и я увидел, что в центр, к Базеде и провинившемуся Рогнару, вышел кунинг. Он бросил тяжелый взгляд на молодого воина, а затем, почти не замахиваясь, ударил его.
Удар был такой силы, что Рогнар отлетел к ногам зрителей. По его лицу текла кровь. Базеда застыла безмолвным истуканом и, молча, наблюдала за происходящим. Аланка, сжавшись в комок, с ужасом смотрела на огромную фигуру моего отца и на его бесстрастное лицо, с тяжелым, немигающим взглядом. Но кунинг не обратил на девушку ни малейшего внимания.
- Его, - Реавист кивнул в сторону Рогнара, - в амбар под замок. Ее, - он
показал на аланку, - заберет Базеда. Вечером соберем совет: там и решим, как быть с этим щенком и его добычей.
Продолжение и ежедневные обновления я выкладываю совершенно бесплатно и без регистрации на своем сайте в разделе Новости сайта (www.olga-moiseenko.by)