Рассказ

Гришка


Самое поразительное в этой истории – её обыденность. Люди, каждый день общающиеся с чудесным и необычным, воспринимали всё это, как само собой разумеющееся.
Родители мои с периодичностью раз в три года ездили на родину отца в Томскую область. Если отпуск отца совпадал с моими летними или зимними каникулами, то они брали меня. Если же нет – я оставался со старшей сестрой.
Первая поездка, когда я перешёл во второй класс, мне запомнилась плохо. У отца родственники жили во многих деревнях, но чаще всего он гостил или у своей старшей сестры тётки Настасьи, или у своего младшего брата, дяди Лёни. Так вот, первый раз я с родителями был у тётки Настасьи. Запомнились мне пустынная маленькая деревенька Мостовка, речка, в которой мы купались с двоюродным братом Петькой. Сильное впечатление оставил сенокос. Наверное, потому, что я впервые ездил верхом на лошади – подвозил копёшки сена к стогам.
Вторая моя поездка была в зимние каникулы, когда я учился в пятом классе. Гостили у дяди Лёни в деревне Орловка, которая стояла на берегу реки Томь. Тогда я и увидел Гришку.
Как-то дядя Лёня позвал моего отца поохотиться, а заодно решили они про-ведать дядьку Амфила, брата их отца, моего деда Ивана. Моя мама тоже решила съездить с ними. Взяли меня, двух младших моих двоюродных братьев – Вовку и Кольку. Всей этой галдящей толпой мы сели в сани и поехали в тайгу.
Не все знают, что тайга прекрасна в любое время года. Но зимой она великолепна! Ёлки, покрытые огромными шапками белого снега, морозная тишина и скрип санных полозьев по накатанной дороге, вызывали восхищение. Укрытые огромным тулупом, я и братья выглядывали из-под него, вдыхали чистый холодный воздух и смотрели на проплывающие мимо деревья.
Дядька, а для меня, конечно, дед Амфил, работал лесником в местном лесхозе. Жил он со своей женой бабушкой Пестимеей в огромном доме, который срубил сам. Дом окружали многочисленные постройки. За баней находился большой огород. Сильнее всего меня поразил крытый двор и деревянные тротуары. Самого деда Амфила и его жену я до этого ни разу не видел. Слышал только от отца своего, что они чистокровные кержаки-староверы, со своими странными обычаями и жизненным укладом. По рассказам отца я представлял деда Амфила огромным, крепким стариком с большущей седой бородой до пояса. На самом деле он оказался низкорослым, коренастым, с большим животом и красным носом. Борода, правда, была: чёрная и курчавая, но небольшая по размерам. Из-под густых тёмных бровей сурово глядели синие глаза. Бабушка Пестимея – небольшая, сухонькая старушка в тёмном платке, повязанном вокруг головы, была глуховатая, говорила мало и не спеша суетилась по дому и двору, занимаясь хозяйством. А оно у стариков было большое: две лошади, четыре коровы, три бычка, тёлочка, пять свиней, одна с поросятами, штук десять коз, множество курей. Ещё у них были три собаки – красивые сибирские лайки. Очень умные и серьёзные – гладить себя не позволяли, хотя, признав за своих, брали из наших рук угощение. В отдельном за-гоне жили три лося: самец с небольшими рогами и две самочки. Были они совсем ручными, нас, пацанов не боялись и спокойно подбирали своими большими мягкими губами хлеб и сахар с наших ладошек. Был так же сибирский кот Мишка - огромный, старый и вальяжный.
А вот Гришку я увидел только на второй день нашего пребывания у деда Амфила. Когда рано утром мужики собирались на охоту, я проснулся. Братья сопели рядом, раскинувшись во сне. А спали мы на печке. При свете керосиновой лампы, отец что-то укладывал в мешок. Дядя Лёня набивал патронами патронташи. Дед Амфил проверял ружья. Мама и бабушка Пестимея гремели посудой на кухне, иногда подходили к отцу со свёртками. Мне, конечно, очень хотелось пойти на охоту, но я понимал, что ещё мал, поэтому просто лежал, наблюдая за сборами охотников.
Вдруг послышалось какое-то странное цоканье и звук, похожий на скрип открываемой двери. Чертыхнувшись, отец резко выпрямился. Потом нагнулся и стал что-то разглядывать на тёмном полу.
- Гришка, не балуй! – строго сказал дед Амфил, продолжая смотреть на лампу через ствол ружья.
- Испугался? – спросил отца дядя Лёня и тоже наклонился над полом. Я с печки ничего не мог разглядеть, кроме чёрного неопределённого пятна. Опять раздался скрип открываемой двери.
- Что за зверюга? – удивился отец.
- Гришка, - сказал дед и щёлкнул курками. – Прошлым летом в тайге нашёл. Малой ещё был, с кулак всего. А сейчас вона какой!
- Какой-то он странный, - сказал с сомнением отец.
- Чего странный? Зверь, как зверь. Главное – умный и аккуратный…
Чёрное пятно, продолжая скрипеть, исчезло под столом.
- Порода-то какая? – спросил отец, но уже без интереса, потому что подо-шла мама с ещё одним свёртком, который он стал укладывать в разбухший мешок.
- А шут его знает! Зверь, вот и вся порода, - сказал дед. – Поторопитесь, мужики, нужно выходить.
Они быстро оделись, потоптались немного в сенях, и ушли, впустив в избу морозные клубы воздуха.
Мама с бабушкой Пестимеей продолжали что-то делать на кухне.
Любопытство заставило меня слезть с печки и подойти к столу. Взяв лампу, я посветил под ним, но ничего не увидел. Вдруг раздалось цоканье в углу, под лавкой. Направив лампу туда, я увидел чёрный лохматый шар, который покатился на кухню. Может быть, он шёл, но мне показалось, что катился. Ног я не видел. У косяка кухонной двери шар замедлил движенье, что-то в нём шевельнулось, вроде бы оглянулся, и блеснули в свете лампы три красных огонька, расположенных треугольником. «Какие глаза», - подумал я и пошёл на кухню.
Мама и бабушка колдовали с тестом – делали пирожки.
- Ты почему не спишь? – спросила мама, ласково погладив меня по голове.
- Пить хочется, - сказал я, пытаясь разглядеть лохматый шар, который затаился под столом за длинной юбкой бабушки Пестимеи.
Мама деревянным ковшом зачерпнула воды из бочки, стоящей возле стола и подала мне.
- Иди спи, рано ещё, - сказала она, когда я вернул ей ковш.
Пришлось лезть на печку и дремать до рассвета. Спать я уже не мог. Стран-ный зверь взбудоражил мои мысли, и мне очень захотелось рассмотреть его по-ближе.
Когда братья проснулись, я им рассказал про увиденного зверя. Они не уди-вились.
- Батяня нам рассказывал про него. На кота походит, только поменьше. И с хоботом, - деловито сказал Вовка, шмыгая вечно сопливым носом.
Упоминание о хоботе ещё сильнее разожгло моё любопытство. За завтра-ком, уплетая вкусные пирожки с картошкой и запивая молоком, я спросил бабушку Пестимею о Гришке.
- Сейчас ты его не увидишь, - сказала она. - Спит он днём. Ближе к вечеру по избе шастает. Вот как солнце сядет, сразу и появится.
- А где он спит?
- Не знаю. Гнезда у него нет, да я и не искала.
- А ест он что?
- Что дам, то и ест. Молока налью – выпьет. Хлебца кину – съест. Мясцо то-же любит. Но Мишку не обижает. Если тот ест, никогда не лезет. Правда, кот его побаивается. Как только Гришка по полу коготками заскребёт, так он сразу или на улицу убегает или на лавку лезет.
- Сейчас на улицу не ходит?
- Нет. Летом бегал. Почти все дни на улице. А зимой всегда в избе сидит. Иногда погулять выходит, но недалёко от дома. И нигде не гадит. Аккуратный зверь…
Короткий зимний день пролетел быстро. Сходили с братьями в лес, поиграли в снежки. Потом помогали бабушке Пестимее и маме по хозяйству. Чистили двор от снега, кормили скотину, лосей. И весь день я находился в предвкушении встречи с неведомым Гришкой. Хотя я дал волю фантазии о причине появления необычного зверя, но остановился на версии, что это мутант, забредший в эти края из зоны испытаний атомных бомб. Только вот хобот смущал… На все мои по-пытки прояснить этот вопрос, Вовка неизменно отвечал:
- Да не знаю я! Батяня так говорил, вот у него и спрашивай.
Но охотники ушли в тайгу на несколько дней. А вечер был уже близко. Ужинали варёной картошкой, квашеной капустой и солёными грибами. Таинственный Гришка не появлялся, хотя солнце давно село, и в избе было темно. Только керосиновая лампа освещала стол, за которым мы сидели. Я опять стал выяснять у бабушки Пестимеи, где же зверь?
- Появится, когда тихо станет. Шума он не любит.
Я попытался, было утихомирить разыгравшихся Вовку и Кольку, но те не поняли меня и обиделись. На мой вопрос: «Из чего ест Гришка?» – бабушка Пестимея сказала:
- Из Мишкиной чашки. Положи картошки, может, прибежит.
Я сразу же взял две горячие рассыпчатые картофелины и положил в чашку, стоящую около печки. Заинтересованный Мишка, лежавший возле лавки, вскочил, обнюхал картошку, попытался попробовать, но она была горячая, и он отошёл, потряхивая головой. Однако Гришка не появился.
Братья, наконец, наелись и полезли на печку. Повозившись за занавеской, они вскоре успокоились.
Я пил вторую кружку чая, намеренно оттягивая время, чтобы мама не погнала спать. А она слушала бабушку Пестимею.
-…ну вот, а ближе к вечеру приехали четверо на лошадях. На плечах погоны блестят. Офицеры… - рассказывала бабушка. Я тоже стал слушать, иногда поглядывая на чашку с картошкой и лежащего рядом кота. – Ну, если в тайге долго скитался – видно сразу. Мой-то впустил их во двор. Лошадей накормил. Баню затопил. Я на стол собрала… Ничего офицеры были, интеллигентные. Меня по имени отчеству величали, хотя мне было-то всего лет двадцать. Два года, как женаты мы были… Один-то полковник оказался, в годах уже…
Вдруг Мишка поднял голову, посмотрел в сторону кухонной двери и резво вскочил на лавку.
«Он же Гришку побаивается», - вспомнил я слова бабушки Пестимеи.
Послышалось лёгкое цоканье, и тёмный лохматый шар выкатился из кухни, направляясь прямиком к чашке с картошкой. Снова заскрипела дверь. Этот звук издавал Гришка.
- Вот. Появился, - прервала свой рассказ бабушка Пестимея. Мама тоже заинтересовалась и, взяв лампу, наклонилась над зверем.
- Необычный какой… - сказала она.
Теперь и я увидел, что из лохматого шара высовывается чёрный тонкий отросток, похожий на щупальце, с двумя отростками на конце. Этими отростками Гришка брал картофелины и засовывал куда-то себе во внутрь, иногда издавая скрипучие звуки.
- Это он так разговаривает, - сообщила бабушка Пестимея. – Я поначалу всё думала, что половицы скрипят или дверь…
Кроме хобота, ничего другого примечательного у зверя видно не было. Ни лап, ни глаз, ни морды. Просто лохматый шар с хоботом. На то, что его разглядывают, он никак не реагировал. По крайней мере, это было по нему незаметно.
- И никогда не узнаешь, сколько ему надо, - продолжала бабушка. – Один раз свиньям очистки оставила. Пока туда-сюда вертелась, смотрю – нет их! Цельное ведро съел! Куда только влазит?
Я подошёл поближе.
- Сынок, осторожнее. Вдруг прыгнет, - встревожилась мама.
- Нет. Он смирный. Никогда не бросается, - успокоила её бабушка.
Вблизи я разглядел, что шерсть у Гришки как бы двойная. Основная – густая и чёрная, а из неё торчат волосы подлиннее и толще. Хобот был чёрного цвета и пальцы на его конце тоже. Шевелился он непрерывно, как червяк.
Вдруг, чисто автоматически, я выдал звук, которым подзывают собак. Хобот сразу исчез, шар скрипнул и зашевелился. И вновь мне показалось, что зверь оглянулся. Снова блеснули три красных огонька…
«У кошки глаза зелёные, а у этого целых три глаза и красные», подумал я.
Мама поставила лампу на стол, и продолжила беседу с бабушкой.
Я негромко позвал:
- Гришка, Гришка…
Зверь заскрипел, и скрип был, как мне показалось, какой-то радостный.
Я осторожно прикоснулся к нему. Длинные волосы оказались жёсткими. Скорее всего, это были иголки, как у дикобраза, которых я видел на картинке в учебнике по биологии. А шерсть оказалась мягкая и пушистая. Осмелев, я погладил зверя. Он скрипнул и вытянул хобот к моей руке, но я сразу же её отдёрнул.
Он недоумённо скрипнул, и убрал хобот. Но глаза продолжали светиться в темноте. Они смотрели на меня. Это ясно чувствовалось.
- Ещё хочешь картошки? – спросил я.
Гришка скрипнул и опять протянул хобот к моей руке. На этот раз я руку не убрал. Пальцы на хоботе оказались прохладными и сухими. Очень нежно они ощупали мои пальцы, потом ладонь. Я взял ещё одну картофелину и подал Гришке. Скрипнув, он засунул её куда-то во внутрь.
Я уже смелее погладил его, стараясь не задевать иголок. Гришка хобот убрал и замер на полу.
- Смотри-ка, - сказала бабушка Пестимея. – гладит даёт. А ведь ни деду, ни мне не позволял. Сразу убегал.
- Чувствует, что Алёша зверей любит, вот и не убегает, - сказала мама.
Да, я любил зверей. Когда был маленьким, таскал домой бродячих кошек и собак, котят и щенков. Но отец не любил в доме живности и, не обращая внимания на мои скандалы и истерики, куда-то их уносил. Потом, когда я учился в первом классе, мама мне втолковала, почему не нужно приносить разную живность домой, особенно бродячих собак и кошек. Тесно нам было в однокомнатной квартире, а тут ещё живые существа. Но аквариум с рыбками я отстоял, так же как и жёлтого кенара в клетке. Правда, птичка быстро сдохла и непонятно почему. А рыбки ничего, прижились и прекрасно себя чувствовали в аквариуме. Тем более что множество приспособлений для нормального функционирования аквариума я сделал сам, с небольшой помощью папы. Но я всегда мечтал о собаке или кошке. А тут, у деда Амфила, столько живности! И необычный зверь – Гришка…
Я бы просидел с ним всю ночь, но мама загнала меня на печку спать. Я сказал Гришке: «Пока», и он, словно поняв, укатился на кухню.
И мне приснился сон, будто я разговариваю с Гришкой, и что у него, под шерстью, человеческое лицо, только вместо носа хобот и три глаза. А рот обычный, человеческий, с губами, зубами и языком. Говорили мы с ним во сне о разных пустяках, и я хорошо запомнил, что когда спросил: «Откуда он?» – то услышал ответ: «Из параллельного мира…» С этим я и проснулся. Было темно, но мама с бабушкой снова находились на кухне, и оттуда доносились вкусные запахи.
Я стал вспоминать сон, и эти слова «Из параллельного мира…» сильно смутили меня. Как все мальчишки в этом возрасте, я запоем читал фантастику и вполне представлял себе, что означают эти слова. Но в данном случае они увязывались с Гришкой. Тем более что весь сон мог быть реализованным плодом моего воображения, только в форме сновидения.
Послышались знакомые скрипучие звуки и, высунув голову из-за занавески, я увидел на полу, возле печки, лохматый шар.
- Ты меня зовёшь? – спросил я шёпотом.
Гришка утвердительно скрипнул. Возможно, это было не совсем так, но я понял по-своему.
Слетев с печки, я смело погладил Гришку.
- Картошку хочешь?
Он вновь скрипнул, и опять же, с утвердительной интонацией.
Я побежал на кухню, где мама и бабушка Пестимея пекли пирожки, взял пару штук и дал Гришке. Никак не реагируя, что они горячие, он сунул их в невидимый из-за шерсти рот.
- Сам-то попробуй, - сказала мама. – А то ему скормишь свою долю, тебе не останется.
- Ничего, мама, я пока не хочу, - сказал я.
Так началась наша дружба с этим необычным зверем – Гришкой.
Куда бы я ни ходил, он катился следом. За дровами во двор, за водой к колодцу, за продуктами в амбар – всюду Гришка сопровождал меня. И в этом общении мы постоянно вели с ним диалог. Правда, был он односторонним, поскольку говорил я, а Гришка лишь поскрипывал. Но постепенно эти звуки становились вполне осмысленными. Я уже мог различать утвердительные и отрицательные скрипы, гневные и доброжелательные, просящие и радостные. Так что разговоры у нас приобретали довольно-таки осмысленную форму.
Мои братья пытались тоже подружиться с Гришкой, но у них ничего не по-лучилось. Тот на их призывы никак не реагировал или, если они уж очень сильно приставали, укатывался под кровать.
Две ночи мне продолжали сниться сны, в которых наша дружба с Гришкой как бы продолжалась. И в снах он всё более и более очеловечивался. Лицо стало вполне человеческое, лишь три глаза и нос-хобот немного портили его, вернее, делали необычным.
Фигура у него как бы проявилась в третьем сне и была она похожа на бочку, из которой торчали коротенькие ноги, шесть штук, и пучок извивающихся щупалец, очевидно, его руки. Во сне я его спрашивал, почему он выглядит не так, как я его вижу на яву. Он отвечал, что форма его в нашем мире одна, а в его параллельном мире – другая.
Как он попал в наш мир, Гришка не знал, но привёл веский аргумент: «Люди тоже пропадают…»
Каждое утро, просыпаясь от звуков Гришки, я всё больше и больше замечал, что начинаю понимать не только интонации, но и сами звуки. Они, как бы постепенно трансформировались во вполне понятные слова и выражения. Утром я уже уверенно знал, что Гришка будит меня словами: «Вставай, вставай, парень. Хватит спать. Мир вокруг такой интересный – всё проспишь, ничего не увидишь и не узнаешь. Вставай…» И я сразу соскакивал с печки…
Через три дня вернулись охотники. Были они чрезвычайно возбуждены, поскольку охота оказалась на редкость удачная: на двух санях приволокли две медвежьи шкуры и мёрзлые куски мяса. В обед все сидели за столом, ели медвежатину, а отец с дядей Лёней наперебой вспоминали охоту. Дед Амфил только посмеивался в свою чёрную бороду, да иногда вставлял кое-какие уточнения.
Медвежатина мне не понравилась. Жёсткая оказалась и с каким-то специфическим вкусом. Я на неё сильно не налегал, ел в основном картошку, но чаще тихонько толкал её в хобот Гришки, сидящего под столом. Кусок мяса он брать не стал и даже возмущённо проскрипел: «Чего это ты мне всякую гадость даёшь…»
Как я понял из рассказа отца, они наткнулись на медвежью берлогу совершенно случайно. Пошли-то охотиться на лося или изюбра. Но, посовещавшись с дедом Амфилом, решили поднять медведя и завалить его. Засунули дрыно в снежную дыру, которая образовалась от дыхания медведя, и начали шевелить туда-сюда. Поднялся страшный рёв, и из берлоги выскочили три медведя – как в сказке. Двоих-то сразу ухлопали, а третий удрал… Почему-то не пошёл на охотников, а убежал.
- Шатуном станет – опасно! – сказал дед Амфил. – Мстить будет. Медведи они такие.
- Мстить? – удивился я.
- А то, как же. Медведь – таёжный человек. Сообразительный. Особливо, ежели мать его или подругу убьёшь: сразу мстить начнёт. По следам ходить будет. Караулить везде…
- Да не бреши ты, старый, - замахала руками бабушка Пестимея. – Детей пугаешь…
- Чего их пугать. Предупредил только.
- Ничего, - сказал дядя Лёня. – Ружья будем заряженными держать. А лучше завтра с утра пойдём и вокруг хозяйства пошаримся. Авось подловим его.
- Во-во, - усмехнулся дед Амфил. – Авось… На авось как бы ноги протянуть не пришлось.
Ночью собаки несколько раз принимались дружно лаять. Кот Мишка беспокойно поднимал голову. А однажды соскочил с печки, разбудив меня своим отсутствием, сел на подоконник и стал всматриваться в темноту. Дед Амфил выходил из избы, и, сквозь дрёму, я слышал, как он сказал кому-то из взрослых: «Кажись шатун вокруг ходит. С утра нужно поискать его. Где-нибудь близко заляжет…»
Проснулся я поздно. Братья сопели носами рядом. Гришка меня не разбудил, но всё-таки приснился. Был грустный, ничего не говорил, а, только, смешно перебирая своими ножками, убежал куда-то далеко-далеко. С тем я и проснулся.
Мама сидела одна за столом, зашивала рубаху отца.
- А где все? – спросил я, подходя к столу. Мама улыбнулась, погладила меня по голове и сказала:
- Ушли. Бабушка скотину кормит… А дедушка с отцом и дядей шатуна ловят. Всю ночь спать не давал.
- Мстить приходил?
- Не знаю, - засмеялась мама. – Садись кушать. Я кашу тебе сварила, твою любимую – гречневую.
- Я с братьями поем. Они скоро встанут. Пойду во двор схожу.
Я надел фуфайку, валенки на босу ногу, накинул шапку.
- А где Гришка?
- Не видела его. Наверное, под кроватью сидит.
Я не стал его звать – захочет, сам вылезет – и вышел на крыльцо.
Солнце поднималось в морозной дымке. Воздух холодный и свежий заставил меня закашляться. На запорошенном снегом крыльце отпечатались следы взрослых, а чуть в стороне, по краю ступенек виднелись отпечатки лап кота.
Из хлева вышла с парящим ведром бабушка Пестимея.
- Давай помогу, бабуля, - предложил я, подскакивая к ней.
- Помоги, помоги, Алёшенька. Сохатым в корыто вывали. Сготовила им чуток отрубей на завтрак.
Ведро было не тяжёлое, из него шёл белый, не аппетитно пахнущий, пар. Загон для лосей находился почти у кромки леса. Когда я открыл калитку и вошёл туда, то увидел всех троих лосей стоящих в дальнем от леса углу. Они были явно чем-то встревожены: шумно втягивали носами воздух, беспокойно озирались и трясли ушами.
Вывалив варево из ведра в корыто, я сказал:
- Ну, чего боитесь? Идите завтракать.
Но лоси не двинулись с места.
- Чего там увидели?
Я подошёл к ограде загона, который был сделан из массивных, распиленных пополам, брёвен. Оглядел деревья в лесу. Показалось, что за огромным заснеженным кустом кто-то пошевелился.
- Эй, охотники! – крикнул я, подумав, что там сидят в засаде или отец, или дядя Лёня. Караулят медведя-шатуна. Скатав снег в большой плотный комок, я швырнул его в куст.
Что затем произошло, я до сих пор не могу подробно вспомнить. Но какими-то урывками, память кое-что преподносит…
Страшный рёв, от которого внутри у меня всё упало вниз, и что-то тёмное, огромное и лохматое, несущееся из кустов прямо на меня. Красная пасть и маленькие злые глаза. Я от страха побежал к лосям, словно надеялся на их защиту, но они заметались по загону. Почему-то вспомнились слова деда Амфила: «От медведя убежать трудно. Он на четырёх лапах, а ты на двух ногах…»
Затрещала сзади меня ограда загона. Я уже ощущал на затылке дыхание зверя. Или мне казалось. Страх сковывал мои ноги…
И вдруг рёв за моей спиной оборвался, превратившись в глухое рычание. Потом добавились другие звуки, до боли знакомые скрипы. И сразу же два выстрела и лай собак.
Когда я оглянулся, то увидел огромную тушу медведя и собак, яростно дравших его бока. Дед Амфил с дымящейся двустволкой перелез через ограду загона и отогнал собак.
- Алёха! – крикнул он. - Валенки одень! Чего оставил-то… - и засмеялся. Я понял, что это был смех облегчения. Мне, вообще, было странно видеть смеющегося деда Амфила.
Только сейчас я почувствовал обжигающий холод босыми ногами. Дед Амфил бросил мне валенки, и я мигом сунул в них ноги.
- Подходи, не боись, - сказал он. – Я так и знал, что придёт. Ночью всё вокруг затоптал, потом ушёл, и вернулся же, стервец…
Я подошёл ближе. Медведь лежал на животе, скорчившись и спрятав голову куда-то под брюхо. Кровавые пятна виднелись вокруг него. Но были и другие, тёмно-зелёные.
- А это что такое? – дед Амфил наклонился над пятнами. – Никак Гришка?
Он, кряхтя, попытался перевернуть медведя, но не смог. Торопливо зашагал во двор, а я стал тянуть за жёсткую шерсть на передних лапах, боясь взяться за длинные страшные когти.
Прибежал дед Амфил с жердиной. Следом за ним бежала мама, и семенила бабушка Пестимея. Дед Амфил быстро перевернул медвежью тушу на бок. Голова зверя была вся в тёмно-зелёной жидкости, а в яростно оскаленной пасти застряли какие-то рваные тёмные лоскуты, напоминающие лохматую шапку.
- Эге, - сказал дед Амфил, присев возле медвежьей морды и разглядывая её. – Гришка-то, того… - и вздохнул.
Потом встал, зачем-то снял шапку, но тут же одел. Я почувствовал, как меня обняли мамины руки, как что-то сказала бабушка Пестимея.
- Вот кто притормозил шатуна, - сказал дед Амфил. – Я рёв услыхал и сюда побежал. Смотрю, Алёха бежит, и шатун за ним. Стрелять не могу, вдруг в парнишку попаду… И вдруг медведь остановился, перестал реветь, только мордой мотает. Тут я в него и всадил два заряда, благо Алёха подальше отбежал. А теперь гляжу, оказывается, это Гришка на шатуна бросился. Алёху выручил…
И тут я заплакал. От страха, который появился только сейчас. От боли за Гришку, который погиб, выручая меня. Просто от того, что я живой, а его нет…
Мама стала успокаивать меня и увела в избу.
Ночью спал я плохо. Часто просыпался от приснившегося медведя, который гнался за мной и страшно ревел, а я не мог бежать, потому что ноги не слушались. Но Гришка не появился во сне. Ушёл навсегда…
На другой день мы уехали. Перед отъездом Дед Амфил сводил меня к тому месту, где закопал останки Гришки.
- Камень сверху положил, чтобы место запомнить, - пояснил дед. – Умный зверь был. Умнее даже собак. – Он вздохнул, потеребил бороду. – Иногда казалось, что всё понимает, а сказать не может…
Я молчал. Почему-то решил хранить в тайне свое общение с Гришкой. Всё равно никто не поверит.