Случай с монастырским вином

- А у нас…
- А у вас пеньки говорящие, вот, один приперся…
- Ты дашь человеку сказать или нет?
- Ты где человека-то тут видишь?
На вывеске таверны «Два ежа» был изображен бобер. Во главе единственного целого стола, оставшегося после налета подозрительного вида людей со свечами и кадилами, восседала Вашти, трижды приговоренная к смерти «за распитие человеческой крови в общественных местах». Рядом примостился ее чернокожий брат Голиаф, после одного глотка пива начинавший считать себя писарем царя Чепухпудры и уже успевший процарапать на столешнице «Патрик дурак». Брат Патрик заложил в ломбарде молитвенник и, стоя на столе, долго и вдохновенно декламировал очень любовную поэму, изобилующую всяческими «горячими лобзаниями», «страстными объятиями» и «слиянием тел». Голиаф его перебивал и все пытался рассказать какую-то историю, но брат Патрик не давал.
- А у нас однажды…
- Ну тебя к вурдалакам! «Коснись меня, блаженство, трепещущей рукою, сорви…»
Что там следовало сорвать, Вашти и Голиаф так и не узнали. В таверну ворвался человек в черной рясе, взмыленный, как конь, и почему-то в венке из ромашек.
- Приветствую тебя, мой брат ромашконосный! Ты с чем пожаловал, скажи, во имя света? – поинтересовался Патрик, гордо сложив руки на груди. – В твоих глазах тревогу… лиц… лицезрю!
Голиаф поймал его за ногу и стянул со стола.
- Ты там лицезри поаккуратней! С чем пожаловали?
- Монастырь Святого Василиска! – прохрипел гость и рухнул без чувств с тем расчетом, чтобы приземлиться затылком на колени Вашти.
- Ну и? – Вашти аккуратно переложила возмутителя спокойствия на пол и отряхнула черную юбку, избавляясь от ромашковых лепестков. – Что делать будем?
- Кусать? – робко предложил Голиаф, отодвигая свое глыбообразное тело.
- Кусать! – скомандовал брат Патрик.
Вашти с сомнением посмотрела на немытую шею монаха, украшенную, как оказалось, розовой ленточкой.
- Ребята, я ЭТО кусать не буду…
- Кусай через платочек, - брат Патрик протянул ей белую батистовую тряпочку с двумя вышитыми сердечками и вензелем «ПП».
- Не жалко?
Патрик рассыпался в заверениях, что для благого дела ему ничего не жалко, и Вашти приступила. Сначала она протерла шею гостя выклянченной («Дядя, дай, а то следующим будешь!») у хозяина водкой, а уж потом под давлением общества все-таки легонько цапнула почтенного господина. И тут же, разразившись витиеватейшей руганью, отскочила.
- Дайте рот прополоскать! – выдавила она, вдоволь наругавшись и наплевавшись. – Это же кусать невозможно! У него в крови эти… как их… токсины!
- Таксины – это большие таксы, что ли?
- Да нет, эти… да гадость он какую-то то ли пил, то ли ел, то ли нюхал! Я же отравлюсь, как бабушка мухомором! Дайте рот, говорю, прополоскать!
- Нам больше водки не дадут, мы малолетние… - заметил Голиаф, которому шел всего лишь сто тринадцатый год. Он уже, правда, не был пушистой крошкой-нежитиком, а больше смахивал на лоснящегося черного быка, но алкогольных напитков ему не полагалось. Алкоголь вообще для нежити вреден, но некоторые особо тренированные личности, как Вашти, умудрялись оставаться мертвыми и невредимыми и после нескольких опорожненных кубков.
- А как тогда без укуса… хм… познаем мы истину, не испив крови из источника его памяти? – расстроился брат Патрик.
Ему очень хотелось узнать, почему их незваный гость нахлобучил венок, но приводить его в чувство было, откровенно говоря, лень.
- Тогда идем.
- Куда идем, Голиаф? Куда направим мы стопы свои, о доблестный воин?
- Туда.
И они пошли.

Монастырь Святого Василиска был известен своими виноградниками. Однажды даже случилась идеологическая война между монахами из монастыря Святого Василиска и монастыря Святого Скарабея из-за качества изготовляемого вина. У василисковцев оно выходило чуточку послаще, чем у скарабейцев, и скарабейцы уверяли, что, во-первых, слишком сладкое вино опасно для здоровья, а во-вторых, василисковцы явно подсыпают того, чего не надо. Чего именно не надо, скарабейцы толком не объясняли, но распространяли подозрительные листовки с подозрительными химическими формулами, заверяя неграмотное местное население, что вот это нечто, синтезированное на основе бензола, и есть ТО САМОЕ.
Светила полная луна. Прямо на земле близ виноградника спал внештатный рационализатор виноделов Мойше Ингибитор. Очень выразительно так спал и во сне зарисовывал в блокноте схему аппарата для преобразования молекул тротила в глюкозу и наоборот.
- Восстань, пророк, и видь, и внемли! – прогремел Голиаф, поудобнее перехватывая подобранную в пути жердь.
- …в обычных условиях потребовалось бы около сорока лет, - продиктовал Мойше и проснулся. – Чего изволите?
- Что у вас творится-то? – Вашти отобрала у Ингибитора блокнот и принялась рисовать там розочку. – Общественность волнуется.
- Мы охвачены тревогой и смятением, - добавил брат Патрик.
- Да ничего, - Мойше повел выдающимся носом, словно бы принюхиваясь. – Меня ж туда не пускают. Но в воздухе пахнет…
- Бедой?
- Нет… триэтил-глюканат-нитрат… - и снова погрузился в сон.
Вашти вложила ему в руки карандаш и блокнот.

Как известно, нежить не может преступить порога без приглашения. Вопреки распространенному мнению, по приглашению она может преступить абсолютно любой порог.
- Мои полуночнобродячие друзья! – торжественно объявил брат Патрик, распахивая двери. – Соблаговолите посетить сию скромную и благочестивую обитель! Чувствуйте себя как дома!
Вашти предположила, что низкие потолки будут способствовать тому, что она почувствует себя как дома. Обстановка живо напомнила ей родной склеп, но погрустить она не успела. Откуда-то из темного угла вывалился шарообразный монах и запел на неизвестном присутствующим языке.
- Я – вождь племени зулусов! – заявил он и попытался отнять жердь у Голиафа. – Отдай мой жезл!
- Он твой верный жезлоносец! – возразила сообразительная Вашти. – И должен хранить его даже под страхом смерти!
- А я – смерть! – возле вождя зулусов возникла высокая стройная фигура.
Это был юноша лет двадцати, светловолосый и ладно сложенный – он был бы желанным гостем на ристалище, а не в монастыре, и нежные девы увенчали бы его венком победителя. Что-то в этом духе бормотал брат Патрик, за которым замечали странные склонности. Но Вашти это не волновало.
Лет тридцать назад городской палач уволился и стал танцором в местном кабачке «Веселые кролики». Платили там не в пример больше, да и работенка была не пыльная, в смысле – не кровавая, а форму одежды (штаны и капюшон) он решил не менять. Поэтому, по договоренности с городскими властями, все злодеи, грабители и душегубы доставались Вашти.
Она их поливала розовым маслом и посыпала майораном. И все равно – то горчили они, то оказывались слишком кислыми… И до чего же вкусным казался этот белокурый юноша! Юноши – не такие приторные, как девушки, и кровь у них терпкая, пропитанная запахом нагретого солнцем воздуха, а не библиотечной пыли… как у всех здесь…
Вашти облизывалась.
- Нет, мальчик, Смерть – это Я…
Вошедшие глубоко в сонную артерию клыки не причинили боли, не успели – Вашти хватило двух глотков. Изломанные в судороге пальцы раздирали рясу и пропарывали тело до костей. Последние ее силы ушли на то, чтобы заживить страшную рану на шее жертвы, и вампирша Вашти, наводившая ужас на всю округу…
- Ребята! Это ж наркота! – вампирша Вашти, наводившая ужас на всю округу, впервые в нежизни оставила свою жертву в живых. – Ему досталось меньше всех, иначе б я траванулась серьезно!
- Кто тот несчастный, что одурманил братию? – Патрик кипел от возмущения.
- Может, скарабейцы?
- Да если так пойдет, они нас вообще без нормальной крови оставят! Ни глотка не дадут! – Вашти с ужасом представила, что ее заставят выпивать еще более невкусных разбойников.
- Так скарабейцы?
- Это они специально, чтобы нас истребить как класс! То есть как вид!
- Презренные отступники!
- Скарабейцы или нет, я не понял?
- Я им головы поотрываю!
- Вперед, мои темнорожденные друзья! Пусть эти супостаты получат по заслугам!
- Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных! Мы отомстим!
- Так я не понял! Скарабейцам?!

Ночь все длилась и длилась. Солнце еще даже не возилось на востоке, даже не выглядывало оттуда, а укуталось черным в звездочку небом и мирно дремало. Под покровом мрака к внушительным и грозным стенам монастыря Святого Скарабея подходило войско. Тех, кто был крылат, не пугали острые пики на стенах, тех, кто был рожден туманом, не пугала толщина стен, и никакие стрелы (а откуда у монахов стрелы?) не могли пробить толстых медвежьих шкур, и никакие мечи (а откуда у монахов мечи?) не сравнились бы с острыми когтями.
Во главе шел истинный василисковец и ревнитель древних традиций монастыря брат Патрик Прекрасноголосый. Вернее, он не шел, он ехал верхом на чем-то шестиногом и десятирогом, покрытом внушительной броней. Умнейшую голову брата Патрика защищала сомнительного вида остроконечная шапка с шестиконечной звездой на вершине – Мойше Ингибитор в прошлом году подарил и сказал, что способствует мыслеварению. В руках Прекрасноголосый держал лиру и, дергая за единственную целую струну, возносил торжественные гимны во славу доблестных воинов.
Однако стоило войску приблизиться к стенам, на голову предводителя было вылито нечто дурно пахнущее. Шляпе был нанесен непоправимый вред.
- Какой изверг кота мучает?
- Внимай мне, недостойный! – прежде, чем Патрик успел что-то сказать, из заднего левого фланга поднялся иностранный турист ифрит Аббдурахманыч и принялся парить перед носом оскорбителя, размахивая всеми двенадцатью руками. – Ты лишил благородных вампиров пищи и вознамерился испортить их нежнейшие желудки! Отвечай – ты испортил драгоценнейшее вино соперников твоих?
- Ничего я не портил! – возразил монах. – Изыди!
Не помогло.
Протрубили рога. Следом раздался душераздирающий волчий вой. Черная туча поднялась над монастырем, черная волна, в сотни раз темнее ночного неба, нахлынула и…
- Стоять, шлимазлы! Это не они!
Вниз спикировал Ингибитор верхом на крылатом ослике. На плече у рационализатора была внушительных размеров сумка.
- Это не они! – Мойше вручил брату Патрику стопку мелко исписанных бумаг. – Я провел необходимые исследования и пришел к выводу, что в вино была добавлена драконья слюна!
- Драконов не существует! – крикнули откуда-то сверху, метя пустым ведром в рационализатора.
Он успел увернуться и показал язык монаху. Над монастырем сверкнула молния, и раздался глас небесный:
- Я не затем сорок лет водил мой народ по пустыне, чтобы всякие пьяницы в моих благодарных потомков ведрами кидали!
- Я больше не буду, - пискнул монах и исчез. Монастырь казался безжизненным и почти невидимым, словно бы кто-то завесил его полупрозрачной черной тканью.
- Спасибо, тезка! – Мойше помахал рукой и продолжил объяснять. – Видишь ли, Пат, минимального объема жидкости, именуемой выше слюной дракона, относительно изначального количества вина…
- Ребята! Мы заблуждались! – заорала Вашти, а учитывая, что в предках у нее числилась легендарная русская Перепилиха, крик получился оглушительным. – Будем дракона ловить!
Войско заволновалось. С драконами они уже лет тысячу не сталкивались. Где-то тут ошивался гном Тумбалалай, водивший знакомство с одним подобным исполином. Тумбалалай, будучи еще трехсотлетним юнцом, увел из-под носа дракона клад. Однако глас небесный, пусть и в исполнении пророка Моисея, спугнул бедного гнома, вообразившего, что это воскресший дракон собрался ему мстить. Вспоминали и дракона. Говорили, что он был «черный, как тьма, белый, как свет, зеленый, как изумруд, красный, как рубин, большой, как гора, длинный, как борода короля гномов, юркий, как мышь, горячий, как горн и холодный, как горная река». Так гласило Предание. Никто не знал, что такое Предание, но оно гласило, и все тут. Говорили еще, что он оглушал, замораживал и сжигал, а огня войско побаивалось. «Он даже доспехи прожигал!» - сообщил кто-то. «Нет! В доспехах из рыцаря котлета получалась, дракон ее жарил и ел!» - это сказал известный своей трусостью оборотень-шакал.
- Нет, РЕБЯТА, и теперь вы заблуждаетесь, - Ингибитор улыбнулся. – Я покажу вам дракона!
- Драконы убивают взглядом! – заверещал шакал.
И войско струсило.
И повернуло назад.
И исчезло. И испарилось. И растворилось в воздухе…

- Мы втроем – прости, Мойше, вчетвером – дракона не словим, - Вашти огорчилась.
Рационализатор не ответил.
Он вынул из сумки панически пищавший сверток и, положив на землю, распеленал крохотного дракончика. У него были еще совсем прозрачные крылышки и крохотные коготки, похожие на яблочные семечки. А зубы – уже впечатляющие, острые, похлеще, чем у Вашти. Дракончик чихнул, попытался встать и шмякнулся ничком, подняв, как знамя, огненно-красный хвост.
Голиаф прыгал от восторга. Земля сотрясалась. Крохотный дракон приподнял трехслойное веко, с любопытством воззрился на чернокожего нежитя и, перекувырнувшись через голову, с визгом бросился к нему.
Он не мог лететь, и прыгнул, спружинив хвостом, как загадочное животное кенгуру. Голиафу на миг показалось, что чудовище целится ему в нос, а неизвестно, что становится с укушенными драконом. Но радужно-чешуйчатое чудо не собиралось его кусать. Оно вскарабкалось Голиафу на плечи, ткнулось носом в ухо и сказало:
-Мама!
- Скорее папа, - уточнил Голиаф.
- Папа! – согласился дракон.
- Он им виноград покусал, - Вашти переводила сложносочиненную речь Ингибитора, нашептывавшего ей на ухо что-то о «изотопах» и «изомерах». – Мойше говорил, что минимальное количество слюны, подмешанной в вино, вызывает страшные последствия… Братия проспится и наутро придет в себя, правда, головы у них с неделю гудеть будут.
- Так значит, мой порыв напрасен был? – брат Патрик чуть не плакал. – Я, подобно герою древности…
- Не напрасен, я, например, тебя очень люблю… - Вашти приподнялась на цыпочки и поцеловала Прекрасноголосого.
А тот, разомлев, даже не понял, в какой момент поцелуй превратился в укус…

- Надо мной чтоб вечно зеленея, темный дуб склонялся и шумел! – вампир Патрик, прохаживаясь по стене, декламировал увлеченнее, чем обычно. – Это о вас, друзья мои!
- Черный дуб – это я, что ли? – обиделся Голиаф. – Я и жердью могу…
- Оставь ты жерди, всяк сюда входящий! Давай лучше тебе другое расскажу. Тоже про нас, про нежить! «Я волком бы выгрыз…»