Граница мира

Граница мира

В своем изучении окружающего мира я не допускаю границ. Если человек, доходя до края привычного мира останавливается из страха сделать один единственный шаг, призванный перенести его по ту сторону разделительной черты, то значит, он турист и ему следует вернуться на проторенную дорожку. За чертой туристы умирают.
Для нас же, путешественников свободной воли, черта – лишь знак, указатель, что направление избранно верно и терра инкогнито готова открыться для нас.
Таким знаком для меня стал уход жены. Когда я захлопнул дверь за последним носильщиком, уносившим последнюю вещь моей бывшей супруги, я закрыл дверь за своим прошлым. Стоя в центре пустой квартиры, на полу, истоптанном грязной обувью рабочих, глядя на ободранные стены, с которых грубо срывались полки, ковры и картины – я ощутил, что за моей спиной расправляются крылья. Ничто более не могло помешать моим исследованиям.
В этот же день, покидав кое-что из одежды в старый рыбацкий рюкзак, я оставил не только собственный дом, но и родной город и даже свою страну, свой материк и свою сторону света.
Денег у меня оставалось немного, и широкую, водную гладь между континентами я пересек на пароме, устроившись уборщиком нижних палуб. Кто не знает, что это такое, поясню – на нижних палубах помещают скот. Неделю я прожил среди коров и свиней. И это, в общем-то, была неплохая неделя. В полумраке, в прохладе, обоняя специфические запахи, я мог спокойно думать и решать.
Меня ожидал восточный континент, а цивилизация на нем существовала только вдоль прибрежной зоны. Далее шла нейтральная полоса, на которой размещались бедные деревушки, в которых жили местные крестьяне. «Совершенно дикие и неразвитые люди» - такое определение я прочитал, как-то в статье, некоего Л. Бодана. Корреспондент описывал жалкие условия жизни крестьян и сетовал на их нежелание жить лучше. Он утверждал, что они добровольно отказывались от переезда в города и от комфорта предлагаемого современным миром, а на вопрос, «почему?», крестьяне лишь молча покачивали головами, скрывая лица полями своих широких соломенных шляп.
Прочитав статью и лениво отбросив газету в сторону, я вдруг вспомнил о событиях почти тридцатилетней давности. Тогда вопрос о крестьянах жарко обсуждался общественностью. Людей возмущало, что во времена изобилия и всеобщего благополучия, центральное правительство допускает существование подобных деревень. Особенно энергично проявляла свое недовольство молодежь. Студенты устраивали ежедневные пикеты, призывая власти обратить внимание на позорный факт. Пресса и телевидение активно освещали действия молодежи, заполняя эмоционально возбужденными интервью все новости. Никого не интересовало, что добровольный отказ от сытой жизни был действительно добровольным.
В тот раз, правительство прислушалось к мнению общественности. Был создан комитет по переселению селян. Назначены сроки. К деревням направились вереницы мотобусов с оборудованием, врачами и психологами. Каждый житель деревень должен был пройти тщательный медицинский осмотр, вылечен, если в том возникала необходимость и мягко настроен на желание покинуть свою, столь далекую от идеала, среду обитания.
Затаив дыхание, весь мир, наблюдал за начавшимся, как все думали, процессом переселения. Но наблюдал не долго. Камеры сотен журналистов успели лишь снять торжественный путь до деревень, сами жалкие строения и несколько первых попавшихся жителей прячущих глаза под шляпами. Психологов с радостными улыбками покидавших мотобусы, а потом… на экранах всех телеприемников появились помехи.
Беспорядки, последовавшие за неожиданным прекращением трансляции с места событий, остались в истории, как нечто настолько дикое и необъяснимое, что и до сих пор, нет-нет, а на шоу психологов-любителей, возникали диспуты на тему: «Что послужило причиной массового сумасшествия в лето 3015года?»
Версий выдвигалось множество. Это и «законное желание знать правду», и «недопустимое использование ситуации для сброса лишнего адреналина в не предназначенных для этого местах», и «провальная тактика правительства по удалению опасных личностей», и… всех диспутов не перечесть, но в мое сознание запало лишь одно объяснение. Как сейчас помню, это было два года назад, я слушал в полуха жалобы своей жены, а в другое полуха, и надо признать, более целенаправленно свое любимое шоу. Я всегда был неравнодушен к тайне «диких деревень» и вот в тот раз, юное дарование лет девятнадцати, возомнившее себя вполне достойным дать отпор психологам-победителям прежних игр, невнятно и, запинаясь, выдал такую версию: «селяне специально ведут замкнутый и отталкивающий для большинства образ жизни с единственной целью, а именно, у них есть некая тайна, и только ради сохранения этой тайны они отреклись от цивилизации и более того, страшные события энной давности тоже дело именно их рук и по той же самой причине. Таким образом, они перевели внимание мира от себя, на сам мир». Все, на этих словах, мои уши работали уже только на шоу, жена осталась за краем восприятия, тем более что в студии начался настоящий бардак. Дарование было освистано и осмеяно, а кто-то из особо умных с высоты своих многократных побед, отсмеявшись, и вальяжно откинувшись в кресле, снизошел до вопроса: «И что же это за тайна такая, молодой человек? Не поделитесь ли своими умозаключениями?»
Еще более заикаясь и смущаясь, дарование между тем смело посмотрело в глаза своему оппоненту и выдало: «Я думаю, они охраняют тайну бессмертия».
Вы знаете, какое чувство зафиксировали чуткие камеры в глазах напрягшегося умника? Нет? Они захватили мгновение страха. Умник был зрелого возраста, он прекрасно помнил ужасы энных лет, наверняка он сам принимал участие в общем безумии. А потом, когда люди пришли в себя и вспомнили об отряде ученных, направленных к деревням? Что было потом? Вестников доброй воли обнаружили в ближайшем городе, в их мотобусах, ничего не понимающих, в том числе о существовании вообще, каких-либо деревень.
Да, умник давно сложил два и два, соединил селян и беспорядки, но он так же вывел и решение: никогда, никогда более не возбуждать интерес к селянам и не стремиться лезть в их жизни. Говорить о деревнях нужно было отвлеченно, без конкретики не так, как только что сделало непутевое дарование. И он, старый дурак, заигравшись, так глупо позволил это ему.
Нет, умник выкрутился, тема была виртуозно замята. Незапланированная фраза не спровоцировала заметного резонанса. От нее пошли совсем небольшие волны, такие, как мой болезненный интерес и может быть любопытство еще нескольких десятков подобных мне.
Я же потом встретился с тем самым дарованием. Нашел его. Пригласил в кафе. Мы долго общались, он, заикаясь, делился своими мыслями, а я жадно слушал и думал о том, что обязательно, обязательно при первой же возможности, поеду в деревни.
Пусть на свой страх и риск, но поеду.
И вот она, моя возможность…
Свершилось. Стоя на палубе парома, я поедал глазами, едва заметную вдали, береговую линию восточного континента.


Благодаря просмотрам шоу «Ей-ей восток!» я довольно гармонично влился в толпу местных жителей. Я понимал, что на моем лбу, разве что не написано, большими и четкими буквами: «Он приезжий!», но все же, кое-что из советов, выдаваемых на шоу бывалыми путешественниками, мне помогало не привлекать излишнего внимания. Я надел черепашьи очки и «бандорку» - местный головной убор, что-то типа шляпы, которая закрывала не только голову, но так же шею и плечи. Благодаря этому убору, надо лбом у меня торчал странной формы прозрачный козырек, а на плечи свисали тонкие полоски разноцветной кожи.
Бандорки носили все местные мужчины. Насколько я понимал, цвета и длина, а так же толщина полосок указывали на занятия этих мужчин, их предпочтения в женщинах, еде и во многом-многом другом. Все тонкости, мне жителю запада, не было возможности понять и заучить, поэтому я ограничился нейтральной бандоркой. Такие одевали, как правило, те, кто находился в раздумьях или стоял перед жизненным выбором. Что ж, бандорка, как раз по мне. Она полностью отражала мое состояние.


Я пробирался по зауженным улицам Роджанигда, многомиллионной столице всего восточного континента. Потел под жарким солнцем, цеплял своим рюкзаком прохожих, задыхался от множества запахов и страшно нервничал.
То и дело об меня терлись местные жители. Ладно бы женщины, но по обычаям сей безумной страны, знакомство через притирание тел допускалось только между представителями одного пола. И вот все эти потные торговцы, рекламщики, водоносы и даже попрошайки, а для меня обыкновенные дурно пахнущие мужики, так и норовили пройтись по мне рукой, или задеть ногой. Вначале я шарахался от их наглых касаний, потом устал. Кажется в шоу, что-то говорилось об этой особенности местных жителей, но весьма и весьма мутно. «Обмен запахами» - для чего, зачем? Еще одна загадка. А еще туда же, взъелись на селян, говорят они странные, посмотрели бы прежде на себя. (В тот раз я не вспомнил о дикой привычке жителей запада каждое утро ковыряться у своего ближнего в ушах и носу, мне она, тогда еще не казалась дикой, я все еще был жителем запада.)
Уставший и злой, я с трудом добрался до гостиницы. Десятиэтажное здание темно зеленого цвета, с малюсеньким окнами, согласно путеводителю должно было предоставить мне не только крышу над головой в виде дешевой комнаты, но так же и дешевый обед.
Деньги, полученные мною за работу на пароме, удивительно быстро поубавились после прогулки по городу, и я не мог позволить себе ничего лучшего. Вздохнув, я толкнул низенькую дверь. Я не застал за ней разочарования, по одной единственной причине, что я уже не ждал ничего и мрачную залу, наполненную тусклым светом грязных ламп, я принял, как само собой разумеющееся. Так же, как и последующее приветствие, то есть движение чужой ноги, по моему бедру. Я не дернулся и даже не напрягся.
-- Господину нужна комната? Какой этаж господин предпочитает?
Да, черт, мне нужна комната, все равно где, лишь бы с кроватью, лишь бы быстрее, лишь бы я мог упасть.


Спустя два месяца, я понял, что Роджанигда, это большой и ненасытный клещ, который жадно вгрызся в меня и теперь медленно и умело сосет мою кровь. Об этом в шоу ничего не было. Все эти суперпутешественники, как-то совсем забыли упомянуть, что притирания знакомства предназначались в основном для приезжих и при них происходили не только обмены запахами, но так же происходило плавное перемещение денег. При чем деньги перемещались только в одном направлении. Да-да, вы правильно поняли, они переходили из моего кармана в карманы местных. При чем так постепенно, незаметно, каждый делился с каждым. Трогательная, восточная забота о ближнем своем. Я ощущал себя обманутым, я не должен был вливаться в толпы, косить под местного, мне нужно было следовать проложенной тропой туристов, тогда бы мои деньги ушли в лавочки сувениров, или еще на какую другую дребедень, но все по закону, а так… я хотел быть смелым, не стандартным … наверное вот тогда-то, в дни притаившегося отчаяния, я начал по-настоящему меняться. Я еще не придумал теорию о туристах и путешественниках свободной воли, но уже был где-то близко.
Удивительные вещи меняют нас, странные события толкают к решениям, на которые мы прежде не были способны. Казалось, все началось с пустых карманов, но заставило действовать отнюдь не отсутствие денег.
Ведь в первые дни, я как истинный человек запада, подсовывал свои уши и нос для прочистки местным. Трудно же мне было по началу, когда они игнорировали мои намеки и удивленно разводили руками.
Первое изменение!
Я начал чистить нос и уши сам!
После этого, все еще будучи, пусть уже не полноценным, но все же человеком запада, я ринулся зарабатывать деньги: на дешевую еду, на дешевую комнату, увлекшись, я совсем забыл о своей цели – о деревнях. Мне позволялось зарабатывать, но я так и не научился избегать притирания на кишащих людьми улицах.
Второе изменение!
Я начал притираться сам!
Запад становился все дальше.
На моей бандорке появились три личных цвета, три полоски разной толщины и длины. Я заявлял ими, что люблю акуцу (местную кашу с фруктами и мясом), предпочитаю тереться только о людей своего возраста и… мечтаю переехать в деревню.
Удивленны? Я был не меньше, когда изучил язык головного убора. Все так просто – один кусочек кожи и моя дорога нашла меня.


Я отдал все, что у меня было: все заработанные и притирочные деньги, черепаховые очки, уже полюбившуюся и ставшую родной бандорку, даже свой старый, залатанный рюкзак со сменой белья – все ушло на оплату проводника к деревням.
Мрачный и очень жилистый мужчина нашел меня сам. Скрывая глаза под полями широкой шляпы, он прошел потную толпу, подобно тому, как наши руки проходят сквозь воздух. Никого не задевая, стремительно он аннулировал людей. Для себя и, похоже, что и для меня. Иначе, как бы я мог ощутить его приближение и пронаблюдать за ним, сквозь массу человеческих тел?
Однако все так и было. Он шел ко мне по прямой, а я смотрел за тем как он идет.
-- Что ты можешь предложить нам? – спросил он меня, так резко прямо, и так непривычно без предисловий.
Три секунды отупения и мой голос:
-- Все.
Только сейчас я понял, что мое «все» житель деревни не прихватил с собой. По едва заметной дороге мы шли налегке.
Удивительно, но по какой-то странной причине я не боялся. Казалось, я оставил свою прежнюю жизнь и двигался неизвестно куда, рядом шел человек, глаза которого я так и не смог увидеть, ситуация более чем странная. Но вот сама дорога, ее безлюдность, равномерный звук наших шагов, вся эта поэзия движения, атмосфера настолько мне не привычная и незнакомая – они захватили меня.
Шох-шох… шох-шох, едва заметные облачка пыли поднимались из-под наших ног и опускались следом на наши следы. Заметали, я специально оборачивался, не верил своим глазам, но убеждался, следы исчезали.
Мы шли долго, не знал, что я могу ходить так: терпеливо, молча, почти без мыслей. Не ходьба, а сон.


Я проснулся.
Неспешная сельская жизнь, неспешно встретила меня новым днем.
Целый месяц я прожил под крышей, сквозь дыры в которой мог наблюдать за перемигиваниями звезд на небе. Я потянулся за своей соломенной шляпой.
Сегодня в деревню придет еще один человек запада, он не должен был видеть моих глаз.
Хотелось ли мне увидеть своего земляка? Скучал ли я по западу, по его-своим привычкам?
Я пытался понять.
Пока пытался, медленно покинул хижину, неторопливой походкой прошелся к площади. Я точно знал, как надо идти, что бы прийти во время.
На истоптанной до твердости асфальта, глиняной площадке, стояла одинокая фигура. Поникшая, испуганная и при этом так по западному, любопытная.
Я не удивился, увидев юное дарование. Ведь, тогда, в прошлой жизни, там, в далеком и ставшим таким нереальным кафе, паренек клялся, что обязательно доберется до деревень и обязательно раскроит их тайны. Его желание сошлось с желанием селян.
Я еще не понял всего до конца, но кое-что, все же, успел ухватить.
Селяне не секрет вечной жизни познали, они познали саму основу мира. Его структуру.
Они не говорили со мной, но показывали – ходили из одной точки земного шара в другой, так как будто бы не было расстояний. Легко проникали ко мне в сон и там сидели, смотрели на меня, пугали своими скрытыми глазами. Они всегда ходили одним человеком, чаще всего тем мужчиной, что встретил меня в городе, но иногда приходили и в облике женщины. Соблазняли. Так мастерски, что если бы не шляпа, я бы поддался, потерял бы голову, впился в мягкие, женские губы жадным поцелуем. Но эти широкие, соломенные поля, скрывающие под тенью пол лица, странно отрезвляли, заставляли теряться в желаниях, в самом себе.
Однажды – я проснулся женщиной. Той самой, что пыталась меня завлечь. Мои глаза были прикрыты шляпой.
Мне нужно было бы испугаться, но не испугался. Вместо этого я целый день хлопотал по хозяйству, готовил, стирал, наводил порядок в своей убогой хижине. К вечеру я устал как собака, не ощущая ног, добрел до деревянной койки, и проспал до утра, не видя не единого сновидения.
Утром я снова был собою, но с новым знанием. Я путешественник свободной воли. Деревни - это граница мира, здесь есть все, и нет ничего. Здесь: я читал свои любимые газеты и смотрел глупые шоу; я снова боролся за выживание в Роджанигде; моя жена, опять игриво чистила мои уши и нос, я улыбался ей, зная, что мы скоро расстанемся, но так же зная, что она будет со мною всегда; я общался с дарованием и он мне рассказывал о великой тайне, что открыли и хранят селяне…
-- … п-понимаешь, эти люди н-не так просты, как кажутся. - Возбужденно делился своими мыслями парнишка. Волновался. Было видно, насколько будоражит его тема деревень. – М-может даже, они уже и не люди совсем. Удивляюсь, п-почему никто ничего не видит, они же управляют миром, всеми нами. А мы настолько глупы, что не-не замечаем очевидного, думаем, что они ничтожество. Снисходим, п-пытаемся влезть в их жизни, научить, как надо. Да откуда мы знаем – как надо?! А они м-молчат, даже не смотрят на нас. Мы для них пыль. Тьфу, и экспедиция забывает обо всем, а мир сходит с ума. Эээх, - дарование махнуло обреченно рукой. Потом, вновь оживившись, добавило. – Но я д-до них доберусь, обязательно доберусь, заставлю посмотреть мне в глаза, признать меня, раскрыть все секреты…
В этот момент, со мною, что-то произошло. Я оказался сразу в двух местах. Я сидел в кафе и с интересом слушал мальчишку, во мне только-только созревало желание последовать его примеру, предпринять путешествие, посвятить себя разгадке самой великой из тайн, и одновременно, я ощутил себя стоящим на деревенской площади, я был одним из селян, и сам был тайной.
Очень медленно я поднимал голову. Дарование, верное своему слову и своей безумной храбрости пытливо, расширенными глазами, смотрело на меня. Смотрело сразу в двух видениях.
Тень ползла по моему лицу, отступала, выше-выше, еще…
Я думал, что час откровения близок, что вот сейчас все тайны разъясняться. Кто я? Или что я?
-- Да, ты прав. Я тоже поеду. – Загораясь настроением мальчишки, оживленно отвечал я. – Мы встретимся там, с тобой. Мы выведем их на чистую воду.
Сказав то, что сказалось, я вдруг с неожиданной тоскою подумал: «Это все уже было, было и не раз. Я же на самом деле знаю, кто скрывает под шляпами свои глаза. Знаю, но не хочу верить. Да, я поеду в деревни, что бы убедиться. Убедиться… еще раз».


Возможно ли, что бы человек постиг собственную глубину и смело мог посмотреть в свои собственные глаза? Или люди всегда будут прятаться за иллюзиями, множеством придуманных иллюзий?