Белая лебедь

Белая лебедь.

«В путь-дорогу снаряжал, наводил о прошлом справки, И поручиком в отставке сам себя воображал». Булат Окуджава «Есть действительно довольно широкая, запустелая дорога, которую народ зовёт «Батыевой тропой». Мельников П. И.
Бывший лейтенант Советской Армии Серёга Перевалов вырвал из заиндевелых ножен меч, мелькнувший синей молнией в редеющих сумерках. Но тут, в холодное утро, где за болотами начинался бой, и спешно собранная кованая рать шла мерным кавалерийским шагом по льду замершей Сити на, клубящуюся в морозном тумане за речной излучиной Орду, ворвался совершенно посторонний звук.
«Матери то, какое горе»,- деланно сострадательным голосом профессиональной сплетницы бубнила явившаяся за молоком соседка Шура. Молока она брала всего литр, а сообщению свежесплетенных сплетен своих посвящала каждое утро не менее часа. Особенно богат был поток сплетен в те дни, когда Серёга был на работе. Жену его это выездное пресс-бюро также несказанно выводило из себя. У неё , в противоположность Шуре, дел с утра было много, можно сказать, не впроворот. К тому же, спускаясь с серёгиного крыльца, несла Шура по околотку подмеченные ею подробности «кулацкой» жизни. Особенно ненавистна была ей, как и всякому урожденному бездельнику, Серегина корова. Хоть молочко её она и употребляла регулярно, и шло оно только впрок, но под ненависть свою подводила Шура мощную марксистско-ленинскую базу: «Подержали бы они корову при Советской то власти, куркули, посрала бы она у моего крыльца»… Об этаком с её стороны похабстве знали и Серёга, и жена его, однако при их зарплатах за каждого молочного покупателя нужно было держаться, так что терпели. Да и Шура старалась появляться за молоком лишь в те дни, когда Сергей уходил на работу.
Работал он сутки через двое в охране хлебозавода.
Однако сегодня разговор Серегину жену явно интересовал, и, чуя это, Шура заливалась, как только могла. Перевалову от одного-то голоса её становилось тошно. Вновь, прикрыв глаза, он уткнулся лицом в жаркую от печного тепла, пропахшую луком, потом и кошачьей шерстью телогрейку. Уткнулся, чтобы увидеть, как там, во сне столь похожем на явь, рассекли рассветное небо на части черные росчерки летящих встреч друг другу стрел, и стало оно от того всё в царапинах, будто, изувеченный колёсиками детских машинок, полированный стол в Серегиной комнате.
Поспать и досмотреть, чем кончился бой, ему так и не удалось, потому как хлопнула дверь за надоевшей соседкой, и жена потянула Сергея за свисавшую с печки ногу в красном дырявом шерстяном носке: «Вставай, у поросёнка вычистить надо, да и на работу опоздаешь». Однако с русской печи так разом и не встанешь, когда разомлевшие косточки просят продолжения отдыха, а внизу, по опыту знаешь, напущено в избу холода, да вдобавок кот устроился у тебя на пояснице и вставать тоже не желает. «Слезай»!- спихнул Серёга со спины кота: «Хватит дрыхнуть, крысы по кухне строем ходят, мешок с мукой проели, а ты сметану слизал и спать»! Будучи накануне изобличен и бит хозяйкой за тайное снятие сметаны с банок, кот о факте этом деликатно промолчал, но по остальным пунктам обвинения дал достойный ответ: «Мешок из магазина уже рваный принесли, а крысы, откуда крысы, хозяин, последнюю в сентябре задавил»!- и добавил возмущенно: «Всё лето орут, что облезлый и рваный, а зимой, когда любовь кончается, я, отчего гладок - пожрал да на бок». «Что ж, тебе и работы зимой нет»?- возмутился Серёга. «Как нет, а кто тебе радикулит полночи греет, кто сказки детишкам весь вечер рассказывает, от тебя же не дождутся, папаша»! «И вообще»,- возмущенно потягиваясь, заявил кот: «Я бы, на твоём месте, такого кота как я чистым Вискасом кормил бы и сервелатом с курятиной». «Растолстеешь с сервелата - не сможешь на печь забираться, а кошки толстых котов не любят, подумают кастрированный»!- рассмеялся Серёга, проснувшись окончательно. Кот же, с нескрываемым возмущением задрав хвост, убрался, наконец, с печи, и, будто нехотя, направился к миске со свеженалитым молоком, каждой жилочкой своего тела выражая протест против последних Серегиных наглых слов, но в последний миг не выдержал паузы, обернулся и заявил: «А меня, между прочим, все кошечки любят»! Когда, спустя полчаса, Серёга, вычистив у поросёнка, и, настелив ему свежей соломы, вернулся в дом и, грохоча умывальником, мыл руки хозяйственным мылом, кот уже давно лежал, свесив лапы, на печи и гнусным голосом мурлыкал себе под нос: «На вернисаже как-то раз»…
«Чего эта врала»?- спросил Сергей больше для разговору, пока жареная с луком картошка перемещалась со сковородки к нему в рот. Любимую соседку он по имени не звал, ограничиваясь ёмким понятием «эта». «Много чего врала, будто её не знаешь»,- супруга, присела к столу, намереваясь передохнуть минутку, прежде чем детей будить в школу, моргнула, будто движением век отгоняя от себя ледоходом нахлынувшую прорву мыслей о делах хозяйственных, делах, которые не переделать никогда, и продолжила: «Говорит, Манин малец пропал». «Как это пропал»?- не понял Сергей: «Где ж ему пропадать, если работа у него райповская конторская, под крышей чай, а не в лесу с бензопилой. Сиди себе, да на калькуляторе щелкай». «Сидеть то, сидел, да эта говорит, послали его вчера на ревизию в село Авакумово. Туда то честь по чести на райповской машине свезли, но она срочно за товаром ушла, а Ванька, окончив дела, своих не дождался и уехал с попутным КамАЗом». «Ну, и»? «Ну и никто его больше не видел». «Бывает»,- протянул озадаченно Серёга, и хотя беда в чужом дому, дальняя, будто страдания героев бразильского сериала никаким боком их семью не затрагивала, мальца пожалел. Неплохой был малец Ванька, серьёзный вежливый такой, техникум торговый окончил и жил по серёгиному разумению правильно. Да, жаль было мальца. Убили, наверное.
Поговорили о том, и ладно. Однако, когда, приструнив кота, чтобы не срал в доме, Серёга отправился на работу, на беду его, прямо напротив райотдела милиции, попалась ему тётка Маня, с плачем поведавшая ему вновь о пропаже сыночка, а потом, когда он её на лавочку усадил и слёзы вытер, вдруг ухватила его за руку и зашептала: «Серёжа, найди мне сына. Я знаю, ты можешь»… О том, что Серёга «знает», на их улице поговаривали давно, однако мало кто, включая и его собственную жену, в это верил. Ну да куда было деваться несчастной женщине, потерявшей сына, единственную надежду свою и опору в нашей непутёвой жизни? В милиции она была, в церковь сходила, оставалось надеяться лишь на чудо. Тут-то ей Серёга на глаза и попался, а, когда отнекиваться стал да отговариваться, накинулась на него тётка Маня как разъяренная тигра африканская, еле ноги унёс.
Полный воспоминаниями о встрече с ней заступил Серёга на пост на проходной хлебозавода и честно продремал на продавленном кресле с клопами положенные сутки. Когда сон стал в тягость, в столе обнаружилась мятая книжонка. По опыту Сергей знал, что потрёпанные книжки самые интересные. Когда он на следующий день сдал дежурство и вышел из заводских ворот, то порядком обо всем вышеописанном в нашем рассказе позабыл за пережитыми за день вместе с героями романа в мятой обложке необычайными приключениями.
Возле ларька «Горячий хлеб» его окликнули: «Петрович, постой»! Обернувшись, Сергей увидал, что из бурлящей аки вселенский потоп очереди за свежей выпечкой выбрался, подняв сетку с батонами над головой, увенчанной новенькой, но уже потёртой фуражкой участковый Балашов, сосед и вообще мужик неплохой, также как и Сергей, замученный заботами о прокормлении многочисленных чад. Балашов гостеприимно указал Серёге на прикорнувший за водонапорной башней служебный Уазик, садись мол, сосед, до дома довезу. Серёга, довольный, плюхнулся на сиденье.
Поехали. По пути разговор повертелся вокруг местных новостей и вернулся к пропаже Ваньки. Да и трудно было не вернуться, поскольку весть эта всколыхнула весь околоток - тут вам не столицы, люди просто так на трезвую голову не пропадают. Сергей узнал, что, сколько не трясла милиция авакумовскую продавщицу, и, найденного в тот же день, камазиста из Сельхозтехники, но криминала не нашли, за вычетом того, что на втором часу допроса продавщица созналась в выявленной Ванькой большой недостаче. Водитель же указал, кому и куда возил он в тот злосчастный день алюминиевые ванны из брошенного на произвол судьбы и раскуроченного всеми, кому не лень, авакумовского маслозавода.
Следы Ивана обрывались на Белой Лебеди, месте таком на большой дороге, теперь глуховатом, но ранее истоптанном до жёлтой глины поклонниками зелёного змия, потому как располагался там прежде пивной павильон одноименный месту этому. Что в честь чего было названо, место или пивнуха, не помнили даже старожилы, но однажды августовской ночью павильон исчез, будто сквозь землю провалился.
От придорожной полянки, где он стоял, начиналась и, петляя через редколесье, выводила прямо к Маниному огороду прямохожая тропка. Так что вылез малец из КамАЗа в трёхстах метрах от своего дома и пропал, будто в воздухе растворился. «Завтра солдат вызовем, лес прочёсывать»,- закончил свой рассказ Балашов, и перешёл к рассуждениям о непредсказуемости человеческой судьбы, к случаю рассказав занятную историю из недавней телепередачи. История была о том, как лётчик, дважды Герой, поссорился в конце войны с особистом, и, не желая быть стертым в лагерную пыль, исчез, чтобы объявиться спустя чуть не тридцать лет вождём индейского племени в Канаде. Серёга эту передачу тоже смотрел, так что слушал без интереса, и под рассказ его думал совсем о другом. «Вот, как бывает»!- закончил свой рассказ Балашов. «Бывает и так»,- согласился Серёга. На том и расстались.
Сергей вылез из машины напротив своего дома, поднялся на крыльцо, но в жильё дальше сеней не пошёл, благо из родни никого дома не было. Сумку с батонами там и оставил, переобулся в сенях в сапоги и привычной солдатской походкой, которой, что версту идти, что сто, а до Луны расстояние небольшое – всего два суворовских перехода, лишь бы портянки намотаны ладно были, да сапоги по ноге, отправился наискось, через огороды, к устью, выползавшей из ёлочек да облетевших кустов, прямохожей тропы.
Вскоре он был на Белой Лебеди, походил вдоль обочины, пошевелил опавшую листву палочкой с рогулькой на конце, будто грибник запоздавший, пока не отыскал на земле, на пристывшей глине из кротовины, четкий отпечаток ботинка, недавний след выпрыгнувшего из машины человека. Дальше было проще и, хоть и потопталась на полянке милиция, след Перевалов не упустил. Да и след был короткий. Видать, приспичило мальцу сходить по большому, так что след тянулся не далее ближайших кустов.
Там, в кустах, невидимая ни с полянки, ни с дороги, клубилась лёгким сиреневым туманом яма шириною в полметра. Яма как яма, каких в лесу много, может, кто в прежние времена глину брал, трава кругом жухлая, да рябинка с краю торчит. Долго Серёга ходил вокруг ямы этой, рулеткой замерял, палкой тыкал и даже гайку на леске на манер плотницкого отвеса в яму кидал и измерял чего-то. Потом помножил результаты измерений на бумажке, корень извлёк и, удовлетворенный, отправился домой. Попадись ему навстречу человек грамотный, книжный и знающий, разобрал бы, знать, что Сергей себе под нос бормотал, и смысл понял: «Опять дырка во времени. Была бы обычная, а то, как на грех, попалась третьего порядка, да вдобавок переменной силы». Грамотный бы понял, да и то не всяк, а наш то брат, ничего не поняв мимо бы прошёл, да ещё бы у виска пальцем покрутил - пугает нас непонятное, неведомое, нам бы чего попроще, да без сюрпризов, и так жизнь кругом не пойми какая.
Вернувшись домой, Сергей опять в избу не пошёл, а пошёл в хлев, вычистил у коровы, и в полусумраке полном её сочных запахов, постоял, потрепал корову по хребтине, прощаясь, мало ли как дорога обернётся, а потом пошарил рукой на хлеву и из-под летошнего сена извлёк завернутый в мешковину меч. Затем поднялся на коридор и достал из-за ящика с плотницким инструментом две гранаты и мешочек с серебряными монетами. Прошёл в избу, отрезал хлеба и сала, оторвал от вязки несколько луковиц, насыпал соль в коробок, и всё это, плюс пару пачек Беломора, кинул в солдатский вещ мешок. «На войну собрался»?- свесился с печи кот. «А кто ж его знает, как дорога обернётся»,- усмехнулся Серёга: «Тебе что за дело, ты мышей в подполе лови и детей вовремя спать укладывай». «Мышей, мышей»,- возмутился кот: «Тебе чего не скажешь, ты всё «мышей», да «в избе не сри», а знаешь, как в подполе холодно, темно и страшно»! Серёга усмехнулся в ответ, сунул в мешок до кучи чистые портянки и ушёл.
По-за огородами, озябшим лугом к лесу, шурша схваченной морозом травой, шёл Серёга Перевалов с вещмешком за плечами и, обернутым рогожкой, мечом под мышкой, шёл, шляпу войлочную до бровей надвинув, о своём задумавшись... А по следу его, брезгливо ступая мягкими лапками по холодной земле, бежал кот…
Что всегда Серёгу удивляло при прохождении дыр третьего порядка, так это то, что как влезал он с нашей стороны в яму ногами вперёд, так и вылезал с другой как водопроводчик из люка. Однако с погодой и временем года дела обстояли сложнее. Хотя с нашей стороны был конец октября и, по хорошему счёту, первый настоящий морозец, что и коров в стадо первый раз не погнали, на той стороне Серёга попал в снег, и, выглянув из-за кособрюхого, осунувшегося под весну сугроба, понял: март, не иначе. Теперь предстояло определиться, какой на дворе год, и можно ли меч на бок цеплять, или набегут хлопотливые орудовцы, капитан-исправник наскачет ли с инвалидами, и отнимут ни за грош опасную для государства железку?
Переметнулся Серёга через сугроб и, почерпнув голенищем сапога тяжело наводопевшего снега, пошёл к большаку, на ходу отмечая, что шума моторов вроде и не слышно. Большак был таким же, как и в нашем времени, только что без асфальта, и вдаль по лесу, сколько достигал взгляд, тянулся хорошо прикатанный конный и санный след. Торная знать и тогда эта дорожка была. Перевалов ещё стоял край дороги, оглядывался, оценивал ширину санного полоза, тип подков, обуви и полное отсутствие оберток и окурков, условно относя своё местоположение во времени к допетровской Руси, когда из леса донеслось истошное: «Мяу-у»!
На обочину, брезгливо отряхивая снег с намокших лапок, выскочил кот. «Хозяин, зачем здесь зима»?- возмущенно воскликнул он. «А зачем здесь ты»?- ответил ему Перевалов, но кот, будто и не слышал, спросил озабоченно: «А ты колбасу из холодильника взял»? «Не брал»,- отвечал Серёга: «И кормить тебя не намерен, на подножный корм переходи, раз со мной увязался, мышей лови». «Опять ты с мышами»,- возмутился кот: «А сам не знаешь, какой сейчас год»! «Не знаю»,- согласился Перевалов. «А я знаю. 1238й 15е марта»!- отрапортовал кот, потомки Кота Баюна хоть и не знали подобно своему предку Ключевского наизусть, но во времени ориентировались как у себя на печке. «Спасибо на том. Хоть какая от тебя польза есть». «Я же говорил, что от меня одна польза»!- оживился кот: «Хозяин, хочешь, я тебе песенку спою? Возьми меня в мешок, а то лапки мерзнут». «Полезай»!- махнул рукой Серёга и пошёл себе дальше, закинув на плечи вещмешок, оглашающий окрестности песней: «Так по гвоздику, по кирпичику растащили колбасный завод»!
«Завод то растащили, ладно. А, тут, судя по всему, война»,- думал Перевалов, соотнося своё положение во времени с известными фактами истории: « Батый взял Торжок и, соединившись с Бурундаем, прёт всею монгольскою силой на Новгород… И, если верить историкам, по этой самой дороге, мне навстречу». Рассудив так, Серёга меч повесил на бок, а гранаты вытащил из вещмешка и распихал по карманам.
Ёлки и берёзы расступились неожиданно, открыли взору полянку, где сиял свежевыкрашенными голубыми боками павильон с названием «Белая Лебедь», тот самый, таинственным образом исчезнувший из нашего времени. Вывеска извещала прохожих, что принадлежит павильон и в 13м веке Н-скому РАЙПО, имеет выходной день понедельник и обеденный перерыв с 2х до 3х. Не слишком поверив в реальность увиденного, Перевалов потряс башкой, чуть не уронив в снег шляпу, в расчете, что морок рассеется, однако пивная стояла, где стояла, а, втоптанные в снег окурки подтвердили её полную реальность. За дверью обнаружилась привычная замурзанная стойка с недомытыми кружками и краном, витрина полная Диролами и Сникерсами всех мастей и знакомая всему городу и народу унылая красноносая личность Зины Москвиной, многолетней труженицы «Белой Лебеди», год назад по слухам вышедшей замуж за полковника и укатившей с ним в Новосибирск.
Полковника, однако, и даже подполковника в помещении не наблюдалось, но зато обнаружились двое хмурых граждан. Граждане были хоть и в кольчугах, но с вполне современными винтовочными обрезами в покрытых наколками пальчиках. Они «здрасьте» не сказали, а поднялись навстречу Сергею с явным намерением помешать ему заказать пиво. От такой встречи Серёга не растерялся, а потянул меч из ножен, однако не рассчитал одного - татуированных граждан было не двое, а трое. Третий, незамеченный им, также в беседу не вступил, а с такой силой саданул Перевалова по голове табуреткой, что шляпа, смятая в кепку, полетела в угол, а воспоминания в течение ближайших часов носили отрывочный характер.
Когда Сергей, наконец, открыл глаза, над лесом за окном плыли поздние сумерки. Его супротивники и Зинка в придачу мирно похрапывали, устремив взоры на стойку, где, подкрепляясь вяленым лещом, важно восседал кот, завершая популярную лекцию о жизни ракообразных в зимний период. Потомки Кота Баюна своё дело знали, вгоняя в сон любого неосторожного слушателя, но на Серёгу это давно не действовало.
Башка, однако, болела лихо, и цветные круги перед глазами уплывали к окну, путаясь в сгустившихся сумерках. Во рту было сухо. Серёга встал на непослушные ноги, оперся о стойку и под осуждающим взглядом кота налил себе пива.
Выпил жадно, под вклинившееся в рассказ бормотание кота «ну и заведение, молока и того нету», нашёл в углу шляпу и отвердевшим шагом направился в склад, отделенный от основного помещения тонкой перегородкой. Там, меж коробок с продуктами и мешков с мехами он нашёл, что искал: накрепко связанного и порядком окоченевшего Ваньку. «Дядя Серёжа»!- ахнул парень, лишь только рот его освободился от кляпа: «А где эти»? «Лекцию слушают, про раков. Ну что, замерз, Ванечка»?- Перевалов разрезал путы и поинтересовался: «А теперь расскажи, как ты их вычислил»? «Тут всё белыми нитками шито. Я давно их заподозрил, как накладные попадаться стали «в буфет№2»- отвечал тот, взмахнул затёкшими кистями рук и продолжал: «А буфета такого и нет! Нету у нас в райпо такого буфета! Я старые бумаги поднял, смотрю, так это же «Белая Лебедь», та, которая пропала. Помните, сколько шуму тогда было, пропала пивная, и с концами. А она вот где». Ваня последний раз тряхнул обретшими чувствительность руками и принялся растирать ноги, продолжая свой рассказ: «Но сюда-то я случайно попал. Вылез из машины и, как в анекдоте, «пошёл посрать и провалился». Огляделся, смотрю, кругом зима. Испугался сначала, конечно, но потом прислушался, гомонят вроде, и пошёл на шум голосов. В руках у меня папка с ревизией, как здешние обитатели её увидали, так и начали мне с порога взятку совать. Не поверишь, сумку злата - серебра, да соболей вязку. Бизнес тут у них лихой развернут, наваристый. Представляешь, Сникерс - куница, а краснухи бутылка - соболь». «А ты»? «Не взял, конечно». «Молодец»!- похвалил Серёга: «Наш человек». «Не поддался я им, они обозлели, скрутили меня, да и кинули в склад, лежи, мол, и председателя РАЙПО дожидайся. Он решит, чего с тобой делать, здесь убить или персиянам в рабство продать». «Лихо»,- подвёл итог Серёга: «Значит, при делах сам Иван Палыч, председатель ваш драгоценный. Ты бы слышал, как он твоей маменьке соболезновал и слёзы вытирал, козёл вшивый. Ладно, пошли в зал, согреешься да покушаешь. Только уши чем-нибудь заткни, я-то привычный, а тебя кот враз в сон вгонит»…
Перевалов задержался в складе, разыскивая для кота сгущенку, а, когда вышел в зал, услышал: «Архитектура Бутырского тюремного замка»,- вещал кот: «Восходит к старорусской архитектурной традиции, однако включает в себя и самые современные для того времени достижения западного тюремного строительства. Фундамент сложен из»… «Уймись»!- остановил его Сергей, закончив вязать пленных: «Иди сгущенку кушать. Охрип, сердешный». Эрудиция кота его порой поражала - мышей ловить не умеет, а про Бутырский замок где-то нахватался. Зашевелилась, просыпаясь, Зинка. Перевалов глянул на неё строго и заявил голосом районного прокурора: «А ты, Зинуля, готовь нам покушать и помни, что хорошо сготовленный обед облегчит твою участь». Та ахнула и занялась стряпнёй.
Скоро обед ли, ужин был готов. Перевалов и Ваня ели щи, а за окном окончательно стемнело. Зинка притулилась напротив их к прилавку и тихо сказала: «Ты, слыхал, Сергей Петрович, чего тут творится то? Говорят, пришли народы незнаемые, рязанского князя убили и все его города разорили, Великий Князь пропал безвестно, а третьего дня шла мимо нас новгородская рать. Мужчины все видные, чисто рыцари из кино, все в мехах и кольчугах. Мои-то сторожа даром, что с обрезами, на чердак со страху попрятались. Я Ивану Палычу записку посылала, что тут война, а он отвечает, мол, приеду - будем решать. Что будет то»? «Историю в школе учить надо было»,- отвечал ей Сергей: «Будет монголо-татарское нашествие, и ларёк твой сожгут непременно». Зинка икнула и тихо завыла со страху.
Перевалов доел, отставил тарелку и оборотился к пленным. «Сколько ходок»?- спросил он и, услышав ответ, противу их ожидания не смутился, как фраеру положено, а тихо сказал: «Ясно. Людишки вы никчемные. Тут адвокатов нет, к утру повесим». После этого они рта не открывали, а впали в глубокую задумчивость.
За окном же ночь утвердилась в своих правах, и темь была не теперешней чета, полной отсветов, огней, фонарей и фар, а настоящий мрак, беззвездная глушь. Будто черти завязали до утра всю Русь в пыльный мучной мешок, ночь, когда из белесого тумана на страх прохожим ползут к дороге голодные волки и снежные змеи, и лишь по кельям в лесных глухоманях, затеплив свечи, иноки молят до утра Господа о судьбе путников, бредущих в ночи.
«Спи, Ваня, утро вечера мудренее, по свету домой пойдём, мамка заждалась».
Ночь казалась бесконечной. Перевалов курил у стойки, поглядывая на отражение огонька папиросы в морозном кружеве оконного стекла. Огонёк выбрался на проталину и пополз по стеклу красным глазом неведомого зверя, когда заржал конь, заскрипел за дверьми снег под ногами людей. Сергей загасил папиросу, не желая её видом нервировать жителей прошлого, и пивную ввалились двое забеленных ночным морозцем прохожих. Люди эти были явно из ратных, да не из простых. Одеты они были под шубами в богатые доспехи, оружные и, видать, недавно из дела - у одного рука перевязана тряпицей, у другого кольчуга немецкой работы изрядно посечена сабельными ударами.
Серёга приосанился, порывшись в кармане, нашёл и навесил на шею гривну, а потом честь по чести представился прохожим, назвавшись воеводою петровского князя Ермолая. Радио на Руси не было, и газет тоже, однако все кому надо знали, кем какой стол занят, и чужих бояр чтили. На вопрос же, чем он занят в новгородских пределах, Серега отвечал кратко: «Воров имаша» и кивнул в сторону связанных пленных.
Зинка притащила щей и пива, гости жадно потянулись ложками к ароматному вареву, а, когда маленько насытились, Серёга узнал, что татары близко, а младший возрастом из пришлых людей - новгородский боярин Костя. Под началом его ещё с утра была сотня комонных и до трёх сотен мужиков с волостей, что вчера битва была весь день, бились крепко, побили немало татар и самого тёмника Таврула, но не удержались на завалах и были рассеяны по дебрям.
«Здесь они пройдут, мунгалы проклятые. Здесь ключ всему!»,- уверенно заявил Костя: «Дорога одна - с юга болота и ключи, с полуночи леса дремучие. Эх, мне бы хоть сотню ратных свежих да мужиков в помощь»… «Ну, а пулемёт я тебе не дам»,- голосом раскаявшегося в своих ошибках Верещагина посочувствовал ему Серёга: «Сам с тобой пойду».
Пулемёт любимой нашими киношниками системы Гочкинса криминальные ребята, за какой-то своей нуждой прятали в складе. Зачем, почему, Серёге дознаваться было недосуг. «Есть три обреза винтовочных, оружие хорошее, хотя и похуже арбалета, патронов много, гранаты, ты такого не видел, в общем, покруче греческого огня будет»,- продолжал Сергей: «А с людьми, дорогие товарищи, беда - нету у меня людей».
Но с людьми то, как раз, проблем не было. Они шли на огонёк керосиновой лампы всю ночь, раненые, битые, но гордые постигнутым во вчерашнем бою знанием - враг силён, но бить его можно. Кто являлся с мечом и в дорогой справе, кто только что не босиком, одетый в то, в чём с подожженного врагами двора выскочил, но с дубиной ли, с трофейной саблей.
Весь провиант Перевалов реквизировал для войска, и Зинка только успевала кормить ратных. К рассвету на «Белой Лебеди» собралась немалая сила. «Не спи, воевода. Набралось кметей почитай две сотни»,- толкнул успевшего задремать Серёгу Костя: «Ещё повоюем. Выступаем с рассветом». Потом посмотрел ему прямо в глаза, помолчал и сказал, пересиливая себя, будто на исповеди: «Сегодняшний день, коли помощи не будет, смерть принимать придётся, так что ты прости меня за неправду. Никакой я, воевода, не боярин, я и в дружине то неделю. Я Таврула в честном бою убил, и, когда наши бояре все полегли в сече, пришлось мне войско вести. Сам не понял, как стали боярином звать, а, кем помирать, не всё ли равно. Лишь бы, чуток их, нехристей, задержать, до Серигерского пути не допустить, а там реки откроются, и придёт по большой воде ладейная рать новгородская»!
Серёга знал, что никакая рать не придёт, что до самого Демянска новгородских ратных нет, а юный князь Александр окружен перепуганными боярами, но молчал, а за окном слабеющие сумерки уже высветили санный след и ближние ёлки. «А с ворами чего твоими делать будем»?- спросил Костя: «Княжий да посадничий суд далеко, самим судить надо, пока солнышко не встало». Чего делать с «ворами», то есть с тремя рекетёрами, крышевавшими пивную и расправившимися бы с Ванькой и самим Серёгой, кабы не кот, Перевалов знать не знал. Сдавать их в 21м веке демократической власти, означало просто выпустить на волю, а здесь, в 13м, он был обязан, не дожидаясь утра, повесить их, как пойманных на разбое, однако до сей поры, никого казнить смертию ему не приходилось. Сами же они, господа блатные, за ночь позабыли об адвокатах и презумпции невиновности, и теперь, когда их вытащили перед строем ратных, а Перевалов озадачился решением их судьбы, положение спас Костя. Съездив первому попавшемуся из них кулаком в рожу, он рявкнул громовым голосом: «Псы смердящие! Аще хотите животы сохранить, пойдёте первыми на татар, разобьёте пороки и камнемёты, а жить вам или нет, Господь рассудит»! И трое ушли умирать, надеясь выжить в грядущей кровавой каше. Суд был скор, дорога узка, впереди татары, позади наши, которые не простят, а перед смертью в России все равны - крестьянин, боярин и рэкетир…
А пока Перевалов привёл к дыре Ваню и перепуганную событиями прошедшей ночи Зинку. «Ценности все сдашь в банк выручкой от РАЙПО»- приказал он Ване: «И даму до вокзала доведи». «А потом, Зинуля»,- повернулся он к буфетчице: «Садись в поезд и отправляйся в Новосибирск ли, куда хочешь, но на глаза мне больше не попадайся». Зинка, боязливо оглядываясь, полезла в дыру, к Ване же Перевалов обратился с просьбой: «Ты, жене моей и детям, случай чего, скажи, чтобы лихом не поминали, и передай, что лекарство для коровы лежит на буфете. Всё. Иди».
И только лишь Ваня сунулся в дыру, как оттуда появился, пыхтя, солидный мужчина с дипломатом в руке, председатель РАЙПО Иван Палыч Чуркин. Очень он был важный, но важен был лишь до той поры, как Сергей ткнул его обрезом в брюхо и вежливо поприветствовал: «Здравствуйте, драгоценный наш Иван Павлович, бизнесмен древнерусский. Хорошую же вы банду сколотили». Чуркин при этих словах его сразу сник, начал каяться и клясться, что бес попутал, злата-серебра захотелось, и обещал искупить вину чем угодно, лишь бы не дошло дело до суда. «А это хорошая мысль»,- ласково улыбнулся Серёга: «Кровью позор смоешь, гнида - в бою за Родину»! По телу Ивана Палыча потёк мерзкими струйками холодный пот. «Пойдёшь со знаменем впереди полка»,- напутствовал его Перевалов.
Занимался новый день, подступали новые заботы, но беда на всех, для всей светло светлой и прекрасно украшенной земли Русской - враг шёл по ней, и не было ему с осени остановки. Однако нынче с утра и до вечера монголы, сколь не ярились, не могли преодолеть всего-то неширокую поляну и рассеять ничтожную кучку русских. Кончался день, наступала ночь, и за рассветом вставал новый, а Орда топталась у этой проклятой поляны. Запасы фуража и даже солома с крыш в окрестных сёлах были съедены бесчисленными лошадьми вражеской конницы. Ещё два дня остановки, докладывали хану тёмники, и падёж неизбежен, а, лишившись лошадей, можно забыть и о Новгороде, и вообще, о победе в этой кампании, и убираться, бросив всё, пешком сквозь дремучие чащи Оковского леса.
А пока конные тьмы снова неслись в бессмысленные атаки, зря пускали тучи стрел. Пулемёт Гочкинса бил дальше их луков. На холме догорали, не успев открыть огонь, порушенные камнемёты. Двух гранат хватило, чтобы прислуга бросила их на произвол судьбы. Мощными и страшными для своего века были эти машины, совсем недавно погубили они воинство Коловрата, а теперь беспомощно догорали, и меж них тихо и смиренно лежали истыканные стрелами тела троих русских, исполнивших свой долг. Иван же Палыч был ещё жив, и, судорожно пихая в распоротый клинком живот кишки, уползал теперь в дыру. По всем законам он вину свою искупил. Со школы он знал, что теперь у невысоких деревянных стен городка Козельска татарское войско будет топтаться месяц, потому как сгорели пороки, а, умеющие их починять, умные китайцы, разбежались по диким лесам. И руку к этому приложил он, Иван Палыч Чуркин, и от понимания этого прибавлялись силы, и полз он, полз, теряя сознание, марая снег кровяным следом, пока не взвизгнули тормоза, и не склонились над ним знакомые лица шофёра и грузчика хлебовозной машины.
До Великого города Новгорода, где простой народ ходил не в лаптях, а в сапогах и обзывался по отчеству, где сундуки полнились серебром от заморской торговли, а лавки диковинными товарами, оставались немногие версты. Вёрсты, ничтожные по сравнению с бесконечными путями монгольского войска из глубин Азии. Но здесь в двух шагах от просторного Серигерского пути, нелепой пробкой в нелепом бутылочном горлышке торчал неубиваемый русский отряд, держался второй день, оставляя дорогу непроходимой, а сугробы тихо таяли, под снегом набухали ручьи, и предательски трещал селигерский лёд. Поэт из будущего предлагал делать из подобных людей гвозди - отряд полег, но двух потерянных здесь дней как раз и не хватало татарам.

Скользя в снеговой жиже расползающегося большака, бежали мохноногие монгольские лошадки. Ехал сам Батый, за ним старый Субэдэй и отважный Бурундай, следом верные нойоны. Головы нойонов же неверных, не поспевших к сроку сбить с дороги русский заслон, торчали на колах вдоль околицы разоренного погоста. «Как звали того, кто убил Таврула»?- спросил Бату хан. «Мы дознались, что звали его Костя и родом он из новоторов»,- отвечали ему. «А этого, с железной трубой посылающей смерть? Кстати, его не нашли»? «Среди мёртвых его нет, а, как звать его, не знает никто. Здесь были русские из разных мест, они плохо знали друг друга». «А воевали не хуже княжьих дружин»,- подумал Батый. Он понял, что время потеряно, и до Новгорода теперь не дойти. Ведь пали дороги, проснувшись от зимней спячки, пучеглазые водяные открывали пути ручьям и рекам, забивали болота водой как города в осаду, а над ними ползли, поедая снег, густые туманы, и сытые чёрные вороны клевали туши павших на неторных путях лошадей.
Рваной занавеской колыхнулся над дорогой туман, и увидал Бату хан у дороги человека в войлочной шляпе. На плече у человека этого сидел кот, в руках же зло таращилась тупым рыльцем нелепая железная труба. Стража ринулась к нему, прикрывая бесценное тело Батыя, но свинцовый плевок из трубы охладил их пыл, а взмах руки самого Субэдэя остановил их. «Великий хан»,- прошептал Субэдэй Бату хану: «Это тот самый русский! Он великий колдун, его не берут ни клинок, ни стрела, ни колдовство наших шаманов - он должен знать главную тайну этой страны. Спросим его ласково, а если не скажет, поймаем его всею силой и применим пытку»!
Батый, маленький сивый человечек в серьгах и смешной шапке, увидишь такого у метро - примешь за юродивого, посасывая трофейный райповский Чупа-чупс, глядел на Серёгу. И взором его смерть смотрела в Серегины глаза, смерть князя Юрия и Коловрата, смерть Кости Новоторжца и тысяч безвестных русских ратных, хан глядел, оценивал, молчал и думал, но Перевалов был спокоен, он знал, что смерть обессилела, смерть устала. Устала и жаждет чуда.
«Жаждешь - будут тебе чудеса»,- решил Сергей, достал пачку Беломора и, размяв папиросу, закурил, а затем, к возмущению кота и ужасу монгол, выпустил кольцами дым изо рта. Последил за улетающими кольцами, он строго взглянул на Батыя, будто это и не завоеватель полумира, а сосед-пьяница, клянчащий бутылку в долг, и спросил: «Ты хочешь узнать нашу главную тайну, великий хан? Тебе не дают спокойно спать тайны моего народа? Познать их непросто, но я могу открыть тебе глаза и поведать правду. Познав их, ты будешь владеть миром». Толмачи суетливо перевели, переврав половину Серегиных слов, однако по смыслу, знать, у них получилось именно так, как должен был обращаться великий колдун к великому хану.
Русский был умён, отметил про себя Батый но, Слава богам, явно не знал о том, что «великий хан», претендент на владение миром, лишь один из бесчисленных чингизидов. Владеть же миром хотелось единолично. Хотелось, и за словами русского мерещился шанс.
«Говори»!- приказал хан. Перевалов кивнул в ответ, сунул руку в вещмешок и извлёк с самого дна его запасённый для туалета Устав ВС СССР. Он с почтением открыл книгу и тихо и размеренно прочитал: «Запомни, хан! Строй - это установленное Уставом, расположение военнослужащих, частей и подразделений в пешем порядке и на автомашинах для их совместных действий». Потом помолчал, будто давая слушателям вникнуть в глубокую мудрость прочитанного, и сказал так: « Ты хотел слышать и услышал. Это лишь малая часть великой мудрости книги, и не все слова её открыты неискушенному взору. В ней скрыта наша главная военная тайна. Лишь правильно поняв все слова Устава, твои мудрецы и военачальники помогут тебе овладеть Русью. Возьми книгу. Прощай, великий хан».
И всё сгинуло. Конные тьмы промчались мимо одинокого человека на обочине.
Вдоль дорог, по соснам и берёзам до самой Волги и дальше остались висеть ордынские мудрецы и командиры, не сумевшие разгадать тайны Устава ВС СССР.
«Надо было им инструкцию к пылесосу всучить»,- ехидно мурлыкнул кот, но Серёга был сдержан и серьёзен. Не всякий день можно поговорить с великим завоевателем из родной истории, да ещё безнаказанно навешать ему лапши на уши.

Серёга Перевалов вернулся домой. Вернулся он под вечер, зашёл с огорода, никто и не видел его, лишь соседка Шура зашипела из-за забора: «Явился тунеядец, где только носило»! Тихонько убрал меч на хлев и начал шаркать скребком навоз у коровы, приводя всё в идеальный порядок. Убравшись у коровы, а потом и у поросёнка, Сергей покурил минут десять, размышляя, как весной забетонирует к чертям, скрытую до времени горой веток, дыру, пока жена, услышав его возню на дворе, не позвала его к столу. Что с работы его искали и обещали уволить за прогул, она говорить не стала, а только сказала: «У нас радость - Ваня нашёлся»!- и добавила: «А потом Иван Палыч пропал, тоже долго искали, а вчера на Белой Лебеди у дороги нашли, весь искалеченный, а на груди знамя не знамя, а как бы хоругвь церковная. В область, в больницу увезли». «Молодец, Палыч. Сберёг знамя»,- подумал Серёга, жена же его продолжала: «У Коли опять двойка по истории - хоть бы ты позанимался с ребёнком когда». «Я позанимаюсь»,- пообещал он: «Обязательно позанимаюсь историей»…
Он уснул за столом, уронив голову на грудь, а за окном огромными хлопьями падал белый-белый снег. Наступала зима.