История одного семейства

И надо же свершится этой глупой ссоре. И как раз на обеде, на том самом обеде, когда дядюшке Людвигу чуть было не предложили хорошую работу в богатом санатории. Пару месяцев назад вычитал объявление о конкурсе, который проводит санаторий городка Б…, для лиц страдающих легкими душевными расстройствами, на должность психолога. К возможности заниматься наукой, прилагалось еще и неплохое жалование. Эти деньги дали бы возможность семье жить, так как положено ученому с мировым именем. Не перебиваясь с хлеба на воду.
Мальчик видел, с какой надеждой, дядюшка собирал посылку, копий всех дипломов, список своих научных статей. Даня не предполагал, что один человек мог столько всего написать. Тем более он знал, что прежде чем написать пару страниц, дядюшка неделями просиживал в библиотеке, месяцами проводил эксперименты. В такие моменты ему становилось очень стыдно за то, что он доставляет столько хлопот ТАКОМУ человеку. Он так старался отплатить своим дальним родственникам за ласку и заботу. Тетя Лора даже и не особенно надеялась. Но с мужем своими печальными выводами не делилась.
Но через месяц пришло радостное известие – председатель комиссии прибудет к Ван Хельсингам, чтобы лично познакомится в новым заведующим кафедрой. Это было нечто невероятное. Обычно кандидатов вызывают к комиссии, а не наоборот.
К этому дню готовились заранее. Даня даже пропустил занятия в школе. Тетя Лора и Даня составляли меню, чтобы накрыть стол для дорогих гостей. Чтобы их бедность не так бросалась в глаза.
За день до визита Даня даже не пошел в школу. Он весь день возился на кухне. По дому носились вкусные запахи Тетя Лора и маленькая Сюзана наводили блеск на старые шкафы и столы, расставляли взятые на прокат вазочки и статуэтки. И уже утром маленький домик выглядел вполне прилично. Из кухни доносились чарующие запахи.
И вот они – долгожданные гости. Профессор М… с супругой. И за ними ввалилась компания, ряженная под ученых. Причем господа, изображавшие служителей науки понятия не имели о том, что взялись изображать. Все их представления были почерпнуты из популярных анекдотов. Эта были несколько растрепанные мужчины с надменными взглядами. Среди них была распухшая дама. На ее лице, которое было чуть выразительнее сковороды и обрамлено кудрями неопределенного цвета, был нарисован интеллект, льстивший мужчинам. На фоне этой тетки самый отсталый тугодум выглядит гигантом мысли.
Дядя Людвиг и Даня одновременно переглянулись, почуяв недоброе.
Господа ученые вели непринужденные беседы на околопсихологические темы. Ван Хельсинг делал хорошую мину при плохой игре. Он понял сразу, что этой компании наука вообще, и психология в частности, также чужда, как и элементарная порядочность. Они ошибались в элементарных понятиях, путались в терминах и не могли ничего толком сказать о том, на лечении каких именно болезней специализируется санаторий. За то они все неприлично ощупывали, а один жуликоватого вида юноша фотографировал все подряд, и зачем-то пытался в объективе поймать улыбку мальчика. Когда уже доктор психологии начал мягко напоминать гостям о времени.
Но тут дама, представленная как супруга профессора, вдруг заявила:
- А вы смелый человек, господин Ван Хельсинг. Держать такого ребенка в своем доме. Это то же не мальчик, это же дикий зверь.
- Я почти уверен, что мальчик совершенно адекватен.
- Это животное, его отец – настоящее чудовище, завалил трупами пол Англии. Этот Мирчу … – этот разбойник с большой дороги, поделом его сослали, надеюсь, он не вернется. Хоть бы его там крокодилы скушали. А дед – это... Это ужас… Это ужас Карпат….Он даже не чудовище – тетушка громко скрипела мозгами, пытаясь отыскать ответ в модной книжке. Но ее память подвела и на этот раз.
-Господин Шиллер – прошептала дама, обращаясь к упитанному лавочнику, который пыжился изобразить профессора медицины и не имел ничего общего со знаменитым поэтом, – как там у этого, так его там…?
-Это у того ирландца? – спросил дяденька и понял, что сболтнул лишнего.
- Я бы просил вас, сударыня, не вести таких разговоров при моем воспитаннике. Они больно ранят его чувства, – сказал дядюшка Людвиг.
- У него есть чувства? – удивленно спросил непонятный мужчина, представленный профессором.
- Я бы попросил не обижать ребенка. Он страдает, так же как и мы. Он может рассердится.
- А что это у нас молодой человек ничего не ест? – вкрадчиво спросила тетушка. – Или вы кормите его отдельно? Может быть, для него заготовили пару литров крови, и подкармливаете, пока никто не видит?
- Он уже напробовался, пока готовил, – ответил за Даню, который даже под загаром резко побледнел и сжал кулаки, его опекун.
- Он вам все врет. Он такое же чудовище, как и его сородичи. Он низший стихийный дух, недочеловек, одним словом.
- Вам, господа, доставляет удовольствие играть на нервах несчастного ребенка? Вам кажется, что потерять семью – это не достаточное потрясение для мальчика? У него одно и осталось, что добрая память об отце и дедушке. А вы над этой памятью издеваетесь, повторяете бульварных писак!
- А что он сделает? Вцепится мне в горло? Выпьет кровь с досады? Щенок жалкий, сын пса, волчий выкормыш, – дама саркастически рассмеялась. Компания лжеученых неприлично загоготала.
- За свою кровь можете не опасаться, сударыня. Съешь неизвестно что, еще отравишься, – с большим трудом воздерживаясь от грязных ругательств, выпалил ей в ответ обиженный мальчик.
Компания загоготала над шуткой, а сизо-багровое лицо дамы резко побледнело от злости. Она, вместо того, чтобы сделать хорошую мину при плохой игре, выпалила со злости:
- А ты мне еще поговори, сосунок! Молоко на губах не обсохло, а туда же! Взять бы розгу потоньше, да врезать побольнее, чтобы знал, как перечить старшим.
Мальчик спокойно ответил за это, обращаясь как будто к дядюшке Людвигу:
- Говорят, с возрастом приходит мудрость. Но, в этом случае возраст пришел один.
- Ах ты, малолетняя тварь! Ах, ты, дрянной мальчишка! Да, господа – это настоящий дракон. Палец в рот не клади – по локоть руку оттяпает и не подавится!
- А нечего класть свои грязные пальцы куда попало.
- Заткнись, внук змея, свинячий отпрыск, воспитанник полудурка! – выпалила в сердцах тетка, и тут же осеклась. Она поняла, что допустила ошибку.
Мальчик мог терпеть грязные намеки в свой адрес. Но прямое оскорбление памяти родного существа, унижение тех, кто принял его, как родного, кто делился с ним куском хлеба в тяжелое время, переполнили чашу его терпения.
Даня в мгновение ока оказался напротив дамы, которая испуганно попятилась обратно в кресло. Через долю секунды среди оглушительной напряженной тишины раздался резкий хлопок пощечины. Людвиг с большим трудом удерживал Даню, который уже не владел собой. А мальчик плакал от невыносимой обиды и боли.
Визитеры ломонулись к выходу. Но тут им путь преградила огромная собака Мона. Она угрожающе зарычала и обнажила свои огромные клыки. Животное не нападало, но выпускать никого не собиралась. Стоило кому-нибудь из гостей шевельнуться в сторону выхода, как раздавалось сдержанное, но принципиальное ворчание.
- Что с тобой, Мона? – спросил Даня.
- Пусть…отдадут… и катятся…– отрывисто прогавкала Мона.
Вид говорящей псины поверг разбитную компанию в ужас. Из под длинных плащей с грохотом повалились старинные фолианты – самые ценные экземпляры дядюшкиной коллекции. Личности пришедших и цель их визита окончательно прояснилась. Это были никакие не ученые – обычные аферисты и мошенники. А целью их визита – присвоение наиболее ценных книг из библиотеки доктора Ван Хельсинга.
Потом дядюшка сделал замечание, что рукоприкладство в отношении женщины – недопустимый метод убеждения.
Даня неожиданно вспылил и, схватив куртку, унесся в неизвестном направлении.
Сейчас, замерзнув в холодном парке, он понял, что зря вспылил. Но не мог представить, как после такого он может войти в дом. Как посмотреть в глаза этим людям? Ему было очень холодно, мальчик прижался к волку. Но густая длинная шерсть животного не пускала тепло к озябшему хельве. Под утро его сморил сон. Болело горло и неприятно покалывало в боку, но это была самая незначительная из всех бед. Самый незначительный вопрос, который предстояло решить. Дане надо было решить, как жить дальше. Или прибиться к стае местных бродяг. Или попросится на фабрику – хотя бы на самую тяжелую и низкооплачиваемую работу. После всех бед, что он принес своим друзьям, ему было стыдно жить за их счет. Надо было как-то выяснить, что с отцом. Надо вернуться на родину и заявить свои права. Надо избавится от врагов, отомстить убийцам деда. По сравнению с этим, боль в боку и распухшее горло – не так уж и беспокоят. От этого быстро поправишься. Но кто может избавить от тоски, где можно спрятаться от одиночества, куда убежать от стыда.
Огромный пес, охранявший сон юного эльфа, очень беспокоился. Скоро полдень, а хозяин еще не и не думал просыпаться, только что-то бормочет во сне. Зверь бережно облизал мокрое от слез и росы личико. Но чуть не обжег язык. Его осенила страшная догадка: юный хозяин заболел.
Конечно, можно попытаться вылечить его здесь. Но мальчику нужно теплое, сухое логово. А в этом убогом очеловеченном лесу – с трудом удалось отыскать и эту сырую нору. Хозяину нужно хорошее питание – парное мясо оленя или косули, на худой конец – козы. Но живности в этом парке слишком мало. Конечно, человека здесь больше чем достаточно. Но, во-первых, юный хозяин не будет кушать мясо человека. А во-вторых, охота на человека чревата такими неприятностями, что даже думать об этом не хочется. В голове зверя созрело единственно верное решение. Он аккуратно, как щенка, закинул бредящего мальчика себе на закорки, и осторожно, обходя стороной людные улицы и полицейские патрули, посеменил к дому, где уже несколько месяцев жила его подруга Моника.
Через пару часов Людвиг Ван Хельсинг, уставший, промерзший и очень расстроенный, вернулся домой, так и не найдя потерявшегося мальчика. Ученый уже стал подозревать самое худшее. Ребенок один, ночью – без денег, без еды, кое-как одетый. И вдруг услышал тяжелое дыхание зверя. И, инстинктивно обернувшись, увидел странную картину. По улице семенил странно огромный серый пес, на котором не то лежал, не то сидел верхом его воспитанник. Дядюшке показалось, что волк отрывисто прогавкал: «Ему… плохо… он…не с нами…. болен… сильно…».
Ученый подумал, что у него от бессонницы разыгралось воображение. Собаки и волки, насколько ему известно, не обладают даром речи. Но на пороге сидел Даня, уронив голову на руки. Он был почти без сознания. С большим трудом, узнав своего опекуна, он обрадовано улыбнулся и попытался что-то сказать. Он приподнялся и, видимо собрав остатки сил, ухватился за руку дяди и прошептал:
- Простите меня, я был не прав. Простите…
Вдруг тело мальчика безвольно обмякло. Глаза безумно блуждали где-то в дальних мирах. Дядя схватил бесчувственное тело и ногой открыл дверь. Тетя Лора встретила их встревоженным недоумением.
Мужчина внес воспитанника в маленькую, но очень светлую библиотеку. Эта библиотека была единственной ценностью небогатого дома Ван Хельсингов. В этом огромном море книг были настоящие шедевры. Продав один такой том, можно было бы купить вполне приличный дом. Распродавая эти сокровища можно было безбедно жить не одному поколению. Но дядюшка Людвиг был буквально взбешен, стоило Дане только заикнуться об этом.
-Память предков дороже сытого желудка – рассержено сказал Дане дядюшка. – Тот, кто продает свое прошлое, тот убивает свое будущее.
Там среди огромных стеллажей с книгами стоял маленький диванчик. На этом самом диванчике мальчик любил читать маленькой Сюзане. Малышка наизусть знала стихи Гетте и Гейне, и даже молодого малоизвестного венгра Шандора Петефи. Здесь мальчик и девочка следили за расследования знаменитого сыщика, радовались очередной победе разума над преступными страстями.
Но сейчас этот диванчик был самым близким от входа местом, куда можно было положить больного ребенка. Даня не таким легким, как могло показаться. Сразу же зазвонил телефон – дядюшка приглашал специалиста по редким болезням. Но в этом случае – просто его друга, который владел некоторыми хирургическими приемами. А тетя Лора сняла промокшую насквозь одежду ребенка, развела уксус и стала энергично растирать тело, горевшее в лихорадке. Кто знает, что пережил ребенок, чем он болен. Мальчик все время порывался спасать маленькую девочку, шептал: «Спасите Сюзану… она маленькая.… У дяди сыворотка… Я знаю…»
Пришел доктор, собрал немного крови для анализа. Дал какие-то лекарство, которое должно было сбить сильный жар. И действительно, через пару часов, мальчишка сильно пропотел, и только что пылающие от жара руки покрылись липким холодным потом. Мальчишка утомленно приоткрыл глаза и попросил пить. Поднять глаза вверх было невыносимо больно. И сердце выпрыгивало из груди, словно у загнанной лошади. По-прежнему кололо в боку, и распухшее горло мешало дышать, а голова болела уже невыносимо. Мальчишка увидел уставшее, встревоженное лицо тетушки Лоры, которая улыбнулась и позвала мужа:
- Малыш очнулся!
На крик тут же прибежал не выспавшийся ученый, который в своей лаборатории просидел всю ночь:
- Ну, что бродяга, жить будем? Или как? Знал бы ты, как ты нас всех напугал! Он долго осматривал мальчика, который не совсем пришел в себя. Зачем-то позвал доктора с соседней улицы. Тетушка поставила на огонь металлическую коробочку с инструментами.
Сильные руки схватили еще слабого парнишку так крепко, что не давали шевельнуться. Ребенок со страхом смотрел на инструменты, разложенные на тщательно протертом столе. И как только доктор взял толстую иглу мальчик зажмурился.
- Вот глаза как раз закрывать и не надо – шутливым тоном произнес дядин друг, – а то умрешь у меня на процедуре, а я и не замечу.
От этой шутки душа ушла в пятки. И только гордость не дала ему закричать от боли. Он мужественно терпел все, что с ним делали, не издав не единого звука. Хотя это давалось ему очень нелегко: напуганные глаза то и дело против воли жмурились. Пару раз ему было очень плохо, но он усилием воли удерживал себя на грани обморока. Лишь когда все закончилось, мальчик как-то странно посмотрел на своего мучителя. Он резко встал и, словно его выключили.
Очнувшись, он увидел обоих мужчин, один расстегивал тесную куртку, другой держал кусок тряпки, смоченной чем-то ужасно зловонным.
- Все в порядке, малыш? Все, сегодня больше тебя никто не тронет, не бойся. Тебе лучше, дитя любви? Спокойно малыш, не надо делать резких движений. Аккуратнее, дитя мое. Тихонечко поднимайся.
В голосе родственника не слышалось ни упрека, ни угрозы, ни раздражения. А ведь он, наверняка не спал ночь. И ему, надо будет принимать клиентов. Ему надо кормить семью, и вот его, кстати тоже.
Из глаз сами собой потекли слезы. В душе ребенка благодарность перемешалось в причудливом коктейле с жалость к этим людям и невыносимый жгучий стыд. И вдруг его пробило любопытство:
- Дядюшка, а что со мной такое? Это опасно?
- Ничего особенного. Придется тебе пару недель повалятся и отдохнуть от трудов праведных.
- У меня точно не дифтерия – Сюзану не заражу? – испуганно спросил мальчик.
- Откуда такие умные мысли в столь юной головке? – удивился друг дяди Людвига.
- Да так, прочитал по случаю, – уклончиво сказал мальчик, устало опустился на подушку. Кружилась голова, горло болело уже не так страшно, и жизнь показалось вдруг не такой уж мрачной. А случай с аферистами вспоминался уже со смехом.
Маленькая Сюзана самоотверженно помогала маме ухаживать за больным братиком. От того, что она делает важную большую работу, девочка сама себе казалась взрослее и значительнее. Малышке приходилось с мамой разбирать буковки и учится читать слоги. А потом малышка с гордостью показала маме, как она чисто и аккуратно сама убрала свою комнату. И мама похвалила ее:
-Ты у меня совсем большая!
И потом она сама по слогам читала ему простенькие детские книжки. Она чувствовала, что мальчик очень скучает. Ему больно и одиноко. Правда ее терпения надолго не хватало. Но и за это Даня был ей очень благодарен. Искренняя забота хороших людей, материнская ласка тетушки Лоры и отеческая поддержка дядюшки Людвига делали горькие лекарства не такими уж противными. А неприятные процедуры не такими уж и страшными. Казалось, что он слышал голос старенького настоятеля монастыря – который был чуть моложе бабушки Саввы: «И в темные времена есть место свету».
Прошло несколько дней, болезнь мало помалу отпускала. Уже только лишь редкий кашель, да сильная слабость напоминала о пережитом недавно ужасе. Вот только дядюшка Людвиг еще две недели не разрешал вставать, не разрешал подолгу ходить. Мальчишка, еще шатаясь от слабости, умолял родственников отпустить его на тренировку. Но его не отпускали, словно боялись, что он опять потеряется.
Он слишком шумно веселился с маленькой Сюзаной. Слишком бодро носился с тетушкой Лорой по магазинам. Парнишка не был до конца здоров. Мальчик делал вид, что с ним все в порядке. А улыбался-то через силу. С клинком в руках минут через сорок он выматывался совершенно. Кинжалы, брошенные его рукой, явно еще не скоро обретут свою убойную силу.
-Ты устал, отдохни – говорил ему воспитатель, видя, что подросток хватает ртом воздух.
-Сейчас, я немного отдохну, и продолжим – отвечал неугомонный ребенок, которому надоело лежать в постели.
Однако дядюшка Людвиг брал его за руку, и пока мальчишка с надеждой глядел на него, спокойно высчитывал частоту скачущего галопом пульса. Потом брал свою деревянную трубочку и долго-долго слушал. От волнения сердечко загонялось еще быстрее. Строгий доктор прогонял непослушного ребенка обратно в постель, заставив через силу выпить очередную порцию горькой микстуры. Иногда приходила маленькая Сюзана и развлекала Даню обычной детской болтовней.
Единственное, чем мог развлечь его дядюшка, который работал с раннего утра до позднего вечера – это были книги. Это и старинные фолианты – почему-то там очень много наивных рыцарских романов.
Там и самые модные новинки. Почему-то для мальчика они казались чем-то вроде глупых немых фильмов. Там девицы неестественно развязны, юноши женоподобны. В отличии от средневековой, наивность этих романов была какая-то наигранная, кокетливая. Как будто опытная куртизанка взялась изображать святую невинность. Непонятные страсти вызывали у мальчика утомление. Слава богу, в библиотеке, было очень много книг, кроме этой скукотищи.
И еще, ребенок, силы которого стремительно восстанавливались, отчаянно скучал дома – привычные хлопоты занимали руки, но не заполняли душу. Да и школа занимала его лишь не надолго.

Театр Ван Дейка и первая любовь.

А потом в жизни Дани появился театр Ван Дейка. Здесь у мальчика появилось много друзей.
Театр Ван Дейка – это было единственный детский театр в маленьком городке. Этим заведением руководил старый театрал, удалившийся на покой конферансье. Он же и художественный руководитель, и главный драматург. В этом театре артистом могли взять любого, кто хочет. Этот седовласый мужчина с благородными чертами лицами, был знаменитостью маленького городка. Его драматический гений был признан очень многими профессионалами. На его спектакли приезжали даже из соседних городов. И даже некоторые любители из столицы. Ван Дейк умудрялся из обычной пасторали сделать историю, достойную пера Шекспира.
В театре было много детей – это и дети взрослых артистов, которые днем были бухгалтерами, парикмахерами, рыбаками, докерами, работниками фабрик и лавочек. А вечером отводили душу на репетициях. Это и маленькие сироты из городского приюта. И просто ребятишки из соседних дворов. Артисты очень часто сами придумывали и строили декорации, шили себе костюмы. Театр был очень небогатым. Но все равно его спектакли были настоящим событием для маленького городка.
В этот театр привел его учитель музыки, давний приятель Ван Дейка. Просто в театре решили поставить модную оперетту. Но музыкальных актеров было маловато. А голос Дани выделялся из тысячи: сильный, красивый.
Он немного смущался, когда выходил на сцену в облике лесного кота. Почему-то этот кот получался похожим на старого капитана, начальника гарнизона, который охранял этот замок. Он выходил неслышной походкой и обводил зал глазами снайпера, прежде чем запеть свою партию в оперетте. От этого взгляда некоторые дети даже начинали плакать. А уже при первых словах песни:
Я – зверь лесной, я – дикий кот.
Мой первый ход – последний ход…
не по себе становилось и некоторым взрослым дамам.
И Даня отличался удивительно тонким музыкальным слухом. И еще мальчик очень подходил по типажу как партнер для маленькой примадонны Сильвы. Они были похожи, как брат и сестра. Этакий юный рыцарь из старинного романа.
Драматургу понравилось, что мальчик был ловок и пластичен, как будто от природы. Он не знал, что цена этой удивительной пластики – суровые тренировки в течение многих лет. И на лошади он сидит, как на диване – не случайно.
Мальчик очень долго отказывался. Ему казалось, что дедушка был бы очень недоволен. В то время считалось, что юноше из высшего общества нечего делать на сцене, среди презренных комедиантов. А папы не было рядом, чтобы спросит его мнения. Он обратился за советом к тетушке Лоре.
- Разве в театре есть что-то постыдное? – удивилась женщина.
- Нет, конечно, – удивленно ответил мальчик, не понимая, куда клонит тетенька.
- Разве пьесы Ван Дейка учат чему-нибудь дурному?
- Я не о том, но…
Тетя Лора пошла на репетицию вместе с мальчиком. Женщине тоже нашлась маленькая роль. Режиссер предлагал ей гораздо больше, но женщина была слишком занята по дому. Кроме того, если, как говорил учитель музыки Мак Меер, «у этого юноши чудесное театральное будущее», то помощи от него в доме будет немного.
Мальчишке понравилось в театре. Ему нравилось проживать многие жизни. Играя то бесстрашного героя, то безжалостного злодея, то пылкого любовника, мальчишка постигал такие истины, которые не мог найти ни в одной книге. Что же такого он постиг, Даня не мог объяснить словами. Но мудрее становились чувства, спокойнее отношения. Все меньше в нем становилось детского эгоизма и категоричности. И все больше – взрослой ответственности. Кроме того, театр это была его первая настоящая работа. Пусть и небольшие, но все-таки деньги.
Как и в настоящем театре, там были интриги. Одинокий, немного погруженный в себя, молчаливый мальчик казался им существом словно из другого мира. Две сестрицы-близняшки, с белокурыми локонами строили ему глазки. Эти девочка, как правило, играли в пьесе про рыцаря плененных принцесс. На сцене приходилось их спасать от всевозможных злодеев. И в конце спектакля героя ждал заслуженный поцелуй. Но то на сцене. А в жизни Даня отвечал им не то, чтобы «да», и не так чтобы «нет». Юному эльфу льстило внимание молодых особ, но каких-то особенных чувств он к ним не испытывал. О чем он прямо им и сказал.
Эти девочки очень злились на цыганку Сильву, которой очень часто доставались главные роли. В основном молоденькой девчушке доставались роли роковых красоток. Специально для Сильвы и Дани Ван Дейк писал пьесы про невероятные приключения. Использовались сказки и легенды Восточной Европы. Славянская тема была очень популярна.
Неуязвимо стремительный, ловкий мальчик очень выигрышно смотрелся рядом с гибкой, как лесная лань, красавицей Сильвой, как в роли благородного героя, который мужественно преодолевает все преграды, так и в роли коварного злодея, которого с большим трудом, но все-таки побеждает главный герой.
Молодой парень, Ригель, который считал себя самым главным, не раз пытался задирать нахального новичка:
-Без году неделя, а туда же в звезды метит, выскочка.
Он несколько раз пытался избить Даню в темных закоулках театральных мастерских. Он считал, что справится с ним без особых хлопот. Тем более, близняшки говорили, что мальчик недавно тяжело переболел. Но драки не получалось. Даня просто одаривал своего могучего соперника таким взглядом, каким обычно смотрит умудренная жизнью собака на расшалившегося щенка:
-Чего нам делить? Близняшек, что ли? Бери себе, которая понравилась, а то и обоих.
И у того пропадало желание драться.
Но однажды драка все-таки состоялась. Как-то Даня возвращался из школы. И вдруг в переулке он заметил компанию из подвыпивших молодых парней. Они весело и недобро хохотали над несчастным Ригелем. Парень был силен, но тех было четверо.
- Ну что, артист погорелого театра, денежки принес?
- А ты мне их что, в долг давал?
- Молчи, или плати, как все или …
Договорить этот красиво одетый юноша, предводитель шайки бандитов, не успел. Даня вспомнил, как ему еще дома дед показывал прием, которым ему удалось в одиночку разогнать пятерых богатых бездельников, которые издевались над ребенком. Вернее вспомнили руки, жердь, выломанная из соседнего забора, промелькнула быстрее молнии. И вот уже предводитель зажимает сломанный нос. Двое согнулись пополам и жалобно скулили, получив удар в живот. Третий беспомощно барахтался в луже, получив палкой по ногам. Но стоило странному остроухому ребенку слегка приблизиться к поверженным хулиганам, те мгновенно позабыли про боли. Они неслись по пустынной улице так, как будто за ними гнались бешеные собаки.
Спасенный Ригель удивленно осмотрел на Даню, который все еще сжимал в руке импровизированное оружие.
-Ну, ты и молодец, уважаю – только и смог сказать бывший соперник.
- Я рад за тебя, – ответил ему Даня.
Домой они пришли, как друзья. И на следующей репетиции, и на все следующих за ней, Ригель к Дане больше не придирался. А завидовать было нечему. Тем более, что героев они играли по очереди – чтобы никому не было обидно.
Театр – это целая жизнь. Но как только театральная суета стала обычным делом, мальчик сразу затосковал. Может быть – виной этому цикл спектаклей, в которых он узнавал старинные легенды своей родины. Дане очень хотелось домой.
Опекун все чаще замечал за ним глухую тоску – что-то наподобие постоянной ноющей боли, которая то отпустит, но вновь прихватит. Вроде бы и стерпелся, и свыкся с этой болью. Все больше времени взрослеющий мальчик проводил с юной Сильвой. Эта цыганка жила прямо в театре, вместе со старым драматургом Ван Дейком на правах приемной дочери. Взрослые – дядя Людвиг и опекун Сильвы, замечали, что дети сближаются быстрее, чем хотелось бы. Возможно – это всего лишь тоска по родине.
- Они всего лишь дети. Играют вместе, – рассеяно бросал приемный отец Сильвы.
- Вы бы проследили, мастер Ван Дейк, во что они там играют, – напоминала старику многоопытная седовласая соседка-кружевница. – Известное дело, от таких детей уже дети родятся.
- Странное дело – подумал Ван Хельсинг. – У себя дома эти двое были бы врагами. Его дед немало потрудился, чтобы отвадить цыган от своего княжества. Да и родичи маленькой Сильвы, не просто отреклись, прокляли бы и ее саму, и ее потомство, если бы она просто заговорила с юным князем. Его дед погубил так много ее родичей, что такое отношение было бы вполне оправданным. Но здесь, вдалеке от родных степей и садов, беседуют вполне мирно. И, кажется, даже симпатизируют друг другу. Вот уж действительно: на чужой сторонушке рад своей воронушке.
Возможно, Даня видит в молоденькой цыганке кусочек своей родной земли. Они понимают другу друга, как только могут понимать два юных изгнанника. Им обоим больно и тоскливо на чужбине. Может, в ее речи слышатся юноше родные напевы. Только красота песни бывает испорчена примесью горечи. Как стихи, переписанные из модного журнала нежной девичьей рукой, которые мальчик хранит рядом с дорогими сердцу фотографиями и иконами:
Ничего не вернуть, ни к чему возвращать!
Разучились любить, разучились прощать,
Забывать никогда не научимся….
Спит спокойно и сладко чужая страна.
Ровно море шумит. Наступает весна
В этом мире, в котором мы мучимся.
Не даром они так нервно вспоминали некое местечко, под названием Козье Болото. Что это за место – маленький городок в степи, деревушка среди горного леса или что-то в этом роде, дети не говорили.
-А летом по улицам невозможно проехать – спокойно говорил один из детей.
-Такое движение? – спрашивал другой.
-Такая грязь – отвечал первый.
И оба чему-то смеются. И в этом смехе немало боли. Как будто дети пытаются прогнать мучительные воспоминания, и не могут этого сделать. Даня и Сильва очень часто гуляли по холодным улочкам маленького городка. А добрые соседи доносили тетушке Лоре:
- Вашего мальчика видели, как он шел по улице с Сильвой Вареску, обнявшись.
На что тетушка неизменно отвечала, переводя сплетню в шутку:
- Хорошо, что они шли, а не лежали.
- Дождетесь, милая соседка, что они вместе и лежать будут.
Даня вдруг увидел, что Сильва совсем уже взрослая девочка. До этого он видел в ней всего лишь сестру. Но тут – девочка стала такой хорошенькой, что ему сразу захотелось ее поцеловать. Но мальчик не посмел этот сделать, лишь долго – долго смотрел на нее особенным, взрослым взглядом. До тех пор, пока юная примадонна не скрылась за маленькой дверцей темного хода. Он еще долго не мог понять свое сердце – почему оно вдруг затрепыхалось, как у пойманной в силки птицы. Это было всего лишь первая детская влюбленность. Спустя годы, они вспомнят этот день с улыбкой.
Ван Хельсинг с тревогой замечал, как мальчишка, спасенный им несколько месяцев назад, стремительно взрослеет. Перед ним уже не тот напуганный зверек, это пусть очень молодой, но уже парень. И его мало волнуют детские страшилки. Его беспокоит отсутствие перспектив в отношениях между ним и юной прелестницей Сильвой. Между ними пролегла пропасть из условностей и предрассудков. Они оба это понимали. Пока они еще считаются детьми, на их отношения смотрят снисходительно, как на детские шалости. А потом…. – потом разлука неизбежна. И у будущей королевы подмостков и у юного наследника княжества, у каждого из них свой путь. И так маловероятно, что их пути вновь пересекутся .
Слишком часто мальчишка вспоминал слова старой Саввы:
- Там живут такие же эльфы, как и мы с тобой, сынок. И жизнь у них почти такая же, как и у нас. Там также трудно в первый раз казать девушке: «я тебя люблю», а в ответ услышать «Я тебя нет». Также мама боится за тебя, когда ты далеко от дома. И близких терять, так же больно, как и здесь. Все почти также так у нас, но, при всем при этом, немножечко по-другому. Под такими же небесами, хельве, похожие на нас, переживают те же приключения, но с другой судьбой. Что здесь не возможно – там возможно. Что здесь тяжело и мучительно – там легко и свободно. Так, как это могла быть и здесь.
Слишком пристально эта парочка вчитывается в пеструю муть газетных строчек. Слишком часто юный князь и молодая цыганка, обнявшись, сидят в гостиной и читают вести с родины. Похохатывают над заголовками: «Вся страна обеспокоена!», «Завещание старого князя», «Полиция в поиске наследника, мачеха ничего не знает!». Едко высмеивают содержание заметок. И совсем серьезно, почти со слезами на глазах мальчишка читал сообщение о кровавых убийствах на улицах некогда тихого городка. Паны-беспредельщики, на радостях принялись наверстывать упущенное удовольствие за долгие годы (пока не объявился сын или внук князя – вдруг опять придется сидеть тише воды ниже травы). Господа словно торопились вознаградить себя за долготерпение в период правления «Ужаса Карпат» и ни в чем себе не отказывали, особенно по части отъема денег и скота, а так же чести девушек и женщин. За это им мстили бывшие княжеские работники, ставшие опять разбойниками (этим было не привыкать к суровой жизни в горах и ежедневной опасности). Лишившись страха перед страшным князем, подняли голову те, кто раньше боялся даже близко подойти к границам. Словно тараканы на рассыпанный сахар, сбежались они на лакомый кусочек. И терзают ее, как мелкие стервятники умирающего зверя. В этом кошмаре юный Богдан винил себя. Пока он тут забавляется игрой в театре, изображая героические сказки и легенды, на его милой родине, в добрых смерековых и тисовых лесах, под дубами и буками, на тихих полонинах, в веселых селах и шумных городах гибнут люди. Живые стонут под гнетом распоясавшихся негодяев, которых, видимо, некому приструнить (кроме разве «карпатских демонов» - бывших опришков, но они теперь сами опять вне закона). Его друзей, их братьев и сестер, их родителей, может быть, прямо в эту минуту продают, как скот. Это мучило юношу, лишало сна и покоя.
- Я должен быть там, дядя Людвиг. Мне нужно быть дома. Мой народ страдает. Я должен защитить их, раз уж я остался за старшего.
- Даня, там очень опасно, – дядюшка Людвиг понимал чувства юноши. Однако, в отличие от Богдана, отдавал себе отчет, чем чревато возращение ребенка. Раз уж опытные профессионалы вынуждены были прятаться подобно опришкам по лесам и пещерами, что может в открытом бою сделать почти ребенок (пусть и выросший при казарме да в лесу) – Твои враги очень коварны и сильны, а ты еще ребенок. И потом, разве тебе здесь так плохо?
- Нет, конечно. У меня нет теперь никого ближе, чем Вы и тетушка. Мне просто не с кем об этом говорить. Не у кого спросить совета. Кроме Вас.
- Зачем же ты хочешь нас бросить, малыш?
- Я должен быть там.
Слишком часто мальчик заговаривал, о том, чтобы вернуться. Ван Хельсинг знал, что Даня вернется. Этот мальчишка очень упрямый. Он вернется. Мальчик словно слышал, как его зовут. Конечно, это было не так, как обычно слышат люди. Юный эльф умел чувствовать мысли тех, кто ему дорог даже не большом расстоянии. Он чувствовал, что его мачеха беспокоится за него, без него плачет маленькая сестренка Алиса. Мучается одиночеством и безысходностью его второй дедушка, мучается выбитый из привычной колеи начальник гарнизонной стражи – капитан Миррою. Он знал, что его ищут друзья, чтобы дать защиту и поддержку.
Его ищут враги, чтобы навеки искоренить зловредное эльфийское семя. Ведь покончив с ним, «господа доброжелатели», точно не оставят в живых никого, в ком течем кровь старого негодяя. Они убьют его сестренку Алису, (кто знает, если им удалось обмануть «карпатских демонов», может, они смогут обмануть еще и ирландских сидов). Могут предварительно избавиться и от маленького братика – глупо надеяться, что добродушный и совершенно мирный старик Мориц, который за всю жизнь убил пару мух, может быть реальным препятствием на пути безжалостных профессионалов.
Конечно, их место может занять любое дитя, прижитое бесшабашным дядюшкой Бэлой от своих клиенток, в бытность свою модным адвокатом. Но эти существа не жили в его стране. Они ничего о ней не знают. Маленькое княжество не дорого им. Для них эта земля – всего лишь заштатный городишко, в котором даже нет водопровода. И им не будет дела, что нет водопровода потому, что приходится слишком часто воевать и слишком часто срываться с места, бросая все нажитое непосильным трудом. И кучка деревень, где вместо лошадей живут огромные серые псы. Эти наследники с радостью продадут его тем же туркам за тридцать серебряников. И отправятся прожигать выручку в другой – более понятный мир. А на его земле сначала развеселяться отчаянные янычары. А потом – потом будут пасти скот турецкие пастухи, его землю раздадут в качестве награды особо отличившимся воинам султана. И лишь нагоняющие страх набеги партизан будут напоминать о том, что турки не совсем у себя дома.
Больше всего на свете Дане хотелось избавится от всего кошмара, отречься от своего имени, от самого себя. Взять в жены Сильву – и дожить свои дни в бедности и спокойствии в этом маленьком детском театре, вместе со старым Ван Дейком. Дожить, пусть в холодной и сырой, зато мирной стране, лишь с изредка вспоминая ту, свою прежнюю жизнь.
Но и сам мальчик, и его дальний родственник знали, что нельзя купить счастье ценой предательства. И потом, кто мешает убийцам выследить его здесь? Ведь пока жив этот остроухий ребенок – он будет представлять опасность одним своим существованием. Поэтому он должен объявится, должен взвалить на себя эту непосильную ношу. Может быть, груз ответственности и раздавит Даню. Но в этом деле мальчик так же одинок, как в рождении и в смерти. Эту чашу ему придется испить самому.
Пусть плачет сердце от невыносимой муки. Пусть руки не хотят прервать объятия. Но он должен.
Это знала и Сильва. В ее глазах все чаще и чаще появлялась взрослая грусть. Юная девушка чувствовала, что оттуда любимый к ней уже не вернется. Она плакала по ночам, а при встрече, словно через силу, веселилась.
Кто-то очень сильный и добрый, наверно тот дяденька с иконы, пожалел детей, дал им отсрочку. Отложил на чуть-чуть неминуемую разлуку.
(продолжение следует)