Главы 12-15 Блюз шарманки и барабанов судьбы

12.
…А тогда, выйдя за дверь, он ничего не ощущал, кроме огромного, опустошающего чувства незаслуженной обиды. Затворив её, он остановился, вдруг утратив всякое представление о том - что, как, и когда. Было пасмурно, но дождь уже почти не шёл. А из полуоткрытого окна прачечной через дорогу стали слышны сквозь редкий стук капель скрипы и всхлипывания скрипичных струн под смычком, водимым неопытной рукой.
- Ах, папа Карло, папа Карло, - пробормотал Буратино, медленно направляясь вдоль улицы, - чем же я тебя обидел? Что я сделал такого, что заставило тебя мне не доверять?
И тут же понял – что.
Случился раз, давно уже, почти позабытый разговор, в котором Карло сказал:
- Сейчас ты охвачен возбуждением от первых успехов. Но, поверь мне – они пройдут. Останется каждодневный, порой утомительный и надоедающий труд. И надо будет опуститься с небес на землю и месить её грязь ногами. Готов ты к этому? Мне кажется, нет. И если встанет вопрос: чем пожертвовать в трудной ситуации – тем, что собираешься получить, или тем, что получил когда-то, что ты выберешь? Меня ведь может и не быть рядом, чтобы подсказать, я старею… Э, да ладно! Сейчас ты всё равно меня не поймёшь. Но, прошу тебя, запомни: если придётся выбирать, с чем расстаться, то выбирай то, что сделал сам. Сделал один раз – сможешь и в другой. Но никогда не расставайся с тем, что тебе дано, особенно с тем, что было дано вначале: новый путь надо начинать от родных дверей…
Тогда он мало внимания обратил на эти слова, и вскоре вовсе перестал о них думать. Жизнь шла в гору, и нужно было карабкаться не останавливаясь, и не озираясь по сторонам. И не оглядываясь.
- А ведь он всё предвидел, - шептал себе под нос Буратино, отбивая по мокрым булыжникам мостовой шаг, становящийся всё более чётким и уверенным, - знал, чем всё может закончиться. Я ведь и взаправду почти был готов к тому, чтобы продать старый театр. Правда, кое-чего там тогда уже не было, и Карло вряд ли знал об этом. Но, всё равно, прав оказался он. Идти нужно от истоков. Потому как, ежели от них оторваться, то вся надежда на ручейки со стороны. А умельцев строить плотины и менять русло всегда хватало. Р-раз – и исчез ручеёк, потом другой… И ты на мели, которой, вроде бы и не должно быть… Ведь так, скорее всего, и случилось бы: неприятности с налоговиками были только первым звоночком – и с чем бы я остался? А так… Стоп! – скомандовал он, и в самом деле остановился, - А с чем я остался сейчас? Ну, сижу у истока, ну и что? Даже отпить из него не могу! Что-то не то получается… Если у того, что сделал Карло, ноги росли из тех вот причин, о которых я думал, то голова-то была на месте! Не мог он так просто всё оставить: должен был что-то предусмотреть и сделать, что-то после себя… Ежу понятно, что! Указание, куда он дел ключик – хотя бы в виде намёка.
Внезапный ветер, пронёсшийся вдоль улицы, взревев на мгновенье ре-минорной органной нотой, зарябил растёкшиеся лужи, колыхнул вывеску на доме сапожника, на которой уже ничего не осталось, кроме грязных потёков и, сорвав с головы Буратино шляпу с намокшими и опущенными полями, погнал её посередине мостовой к образовавшемуся на месте перекрёстка небольшому озерцу.
- Да и чёрт с ней! – Буратино сплюнул, и, повернувшись, не спеша, пошёл дальше, засунув руки в карманы. – Всё равно, не мой фасон, буду колпак носить: клоун остаётся клоуном, это уже не переделаешь.
Он всунул пальцы в рот и свистнул в самой залихватской манере: на высокой ноте, с переходами и переливами.
- Вот так! А то, что-то я раскис. Хватит сосать пустую соску воспоминаний! Знаю я, куда Карло спрятал ключик, теперь знаю. Блин! Вот смешно будет, если его там нет! – и Буратино пустился дальше вприпрыжку, выбивая ногами высоко взлетающие брызги из замерших луж.
_

…В затоне, скрипя друг о друга боками, чуть колыхались на тихой волне старые плоскодонки, а позади них так же лениво раскачивались из стороны в сторону, давно заброшенные за непригодностью, отжившие свой век и частично затопленные, каботажные шхуны, голые реи которых давно уж позабыли вес парусов. В отводном канале вода была мутной, а разросшиеся кусты, полощущие ветки в воде, полностью укрывали всё, что было позади них.
Буратино медленно шёл вдоль канала по тропинке, огибающей заросли кустов, покрытой листьями и давно не убираемым мусором. Неожиданный поворот открыл его взору картину, о которой художник, ищущий натуру для жанра психологического пейзажа, мог бы только мечтать.
- Однако! – Буратино на мгновение приостановился и обернулся назад: там безмятежно раскачивались, только что потревоженные им, ветки кустарника с небольшими кистями жёлтых цветков. А впереди, замыкая неприметную дорогу, бегущую с холмов, врезавшись в берег канала и выдаваясь над водой сложенным из оструганных лиственничных брёвен настилом со строем причальных тумб, расположился широкий деревянный пирс на толстых потемневших сваях, а подле него – красавец-корабль, великолепный даже в своём нескрываемом, скорее выставленном напоказ, упадке. Корпус, когда-то, очевидно, белый, а теперь покрытый разводами грязи и ржавчины, изящно приподнятый на носу и корме, навалился плетёными кранцами, развешанными по правому боку, на настил причала, отчего палуба со всеми надстройками была видна от борта до борта.
- Ух, ты! – выдохнув, Буратино направился к кораблю по кратчайшему пути, то есть, по прямой, наплевав на тропинку, выскальзывающие из под ног камни и низкорослые колючие кусты, через которые приходилось перепрыгивать.
- Эй, на борту! – заорал он, подойдя поближе, - Капитана просят на выход! Дело есть!
Ответа он, собственно, и не ожидал: ветер, хоть и слабый, дул в лицо, а до корабля было ещё метров сто. Но нестерпимо захотелось вдруг вспугнуть, разогнать криком эту тишину вокруг, наполненную лишь дремотным колыханием веток и шуршанием камней под ногами.
- Чего орёшь? – голос раздался неожиданно, и Буратино, дёрнувшись, стал озираться по сторонам в поисках его источника. – Ну, что за дело? И кто ты такой, чтобы иметь дело ко мне?
Из-за большого, покрытого пятнами цветущего мха, валуна метрах в десяти от дороги выдвинулась громоздкая квадратная фигура, на коротеньких, скрытых травой ножках, украшенная сверху белой фуражкой с опущенной к ушам тулье с тускло отсвечивающим на солнце золотым шитьём. Выждав мгновение, фигура, приминая кусты, направилась в сторону остолбеневшего Буратино. Раскачивающаяся тяжёлая походка не предвещала ничего хорошего.
Вблизи всё это являло собой ещё более впечатляющее зрелище: наглухо застёгнутый, белый измятый китель до колен, подпирающий воротником заросший щетиной двойной подбородок, закатанные до колен же с другой стороны свободные штаны неопределённого цвета, и огромные, плоские, в синей сетке вен, босые ноги, расставленные под углом, и больше похожие на ласты.
Подойдя вплотную и уставившись на Буратино иронично-настороженным взглядом маленьких, острых голубых глазок в обрамлении коротких рыжих ресниц, обладатель всего описанного разнообразия коротко рявкнул:
- Кто?
- Что – кто? – Буратино уже пришёл в себя и, несмотря на видимую неласковость приёма, почему-то чувствовал себя весьма комфортно и уверенно, даже уютно, – Кто – это что: вопрос, или вы мне сейчас представились?
- Однако… - рыжие ресницы мигнули, и в глазах за ними появилось новое выражение. – Оставим, пока что, наказание за наглость до выяснения. Что ж, давай по всей форме. Я – и есть капитан вон того красавца, - огромная волосатая рука выставила указательный палец в сторону корабля, - а вот кто ты, и что у тебя за дело – это тебе лучше изложить поскорее. Не гальюнной же фигурой ты пришёл ко мне наниматься, да у меня, как видишь, и бушприта нет: яхта-то паровая. Хотя, смотрелся бы ты на носу, на княвдигеде неплохо: так сказать, для отпугивания таможенников… Ну, а пока ты думаешь над ответом, - волосатая лапа исчезла в кармане кителя и вернулась с чёрной прямоугольной бутылкой, обёрнутой в ветошь, - я, так и быть, подожду.
- Ждать – дело неблагодарное, - Буратино встряхнул небольшой кожаной сумкой, висящей у него на боку, - а рассказывать мне много и долго. Может, попробуем облегчить процесс? – И он кивнул головой в сторону валуна.

_

…- Ну что ж, теперь сядем и поговорим, - Буратино поправил задравшийся край скатерти, упёр локти в стол, и, положив подбородок на сложенные лодочкой ладони, уставился на Карлото. – Вино выпито, ужин съеден – самое время для вопросов и ответов. Да и вряд ли ещё скоро нам выдастся такая возможность. Ну, начинай!
- Ну почему же я? Давай, лучше, ты! – Карлото пододвинул стул и сел напротив. – Тем более что ты ведь хотел рассказать, что с тобой происходило. Да и вообще…
- Я, так я. Всё равно, начинать надо. Тогда слушай. История путанная и длинная, так что, если что упущу, ты уж домысли сам. Началось это в ночь перед тем, как раз, как к нам в гости пожаловала твоя мама – Мальвина, значит. – Буратино ненадолго замолчал, потом встал, и принялся мерно вышагивать от стола к окну и обратно. – В эту ночь я играл. И так случилось, что вдруг выиграл. Довольно прилично, кстати: на эти деньги мы всё это время и жили. А тебе разве не приходило в голову, что шарманкой я столько бы не заработал, тем более что на площадь ни с тобой, ни без тебя я за это время не ходил?
- Я как-то подумал… - Карлото пожал плечами и потеребил себя за кончик носа, - а потом подумал, что… В общем, может и думал что, не помню! Не до того мне было, было просто хорошо тогда, и думать не хотелось. Вот. – И он замолчал.
Буратино с минуту ждал продолжения, и, не дождавшись, продолжил сам:
- Ладно, не о том речь. Короче, когда я вышел из «Грёз» с выигрышем в кармане, меня ждали трое Базилевичей. Но не с предложением отдать кошелёк, а с приглашением в гости, к Рваному. Пришлось пойти. И вот там получил я одно интересное предложение. Суть проста: весной, после окончания дождей, намечалось открытие сезона игр на Поле Чудес. Знаешь, что это такое?
- Да слышал разные байки, - отреагировал Карлото, - только не очень я им верю, и не очень они мне понравились.
- А вот это правильно: хорошего там ничего нет. – Буратино остановился, и выставил указательный палец – очевидно, в том направлении, где не было ничего хорошего. – Там, как в затхлой заводи, собирается весь мусор нашего общества, то, что, как говорится, не тонет. Но деньги, тем не менее, там делают – и неплохие. Правда не те идиоты, потуги которых служат для развлечения почтеннейшей публики, а те, кто этих идиотов направляет и держит всё в руках. Это – как театр марионеток: марионетка думает, что она вытягивает руку – ан, нет! – это кукольник сгибает палец! И, знаешь, сдаётся мне, что все мы марионетки! Все мы повязаны друг с другом, прямо, или опосредованно целой паутиной связей. И, когда кто-нибудь дёргается, потому что ему снится плохой сон, у тебя, или у кого-то ещё, может вдруг заныть зуб, или зачесаться пятка на левой ноге… И, что бы ты ни делал, эти связи не дадут тебе до конца забыть, что ты – лишь маленький элемент выложенной кем-то, кто не обязан тебя ни о чём спрашивать, мозаике. Попробуй поменять своё положение и место – и связи тут же напрягутся, и чтобы достигнуть желаемого, многие из них нужно будет порвать, а это не всякому под силу. Да… Что-то я не туда забрёл, о чём, собственно, шла речь?
- Да мы, как-то, про игры на Поле Чудес начали, - проговорил Карлото, задумчиво шевеля выставленными перед лицом пальцами обеих рук, - про то, что тебе предложение было…
- Ну да… Так вот: Рваный купил кое-кого из оргкомитета Игры, и кое-кого из занятого тех. персонала. Получилось, что если грамотно воспользоваться полученными сведениями, можно попытаться нагреть организаторов на приличную сумму. Для этого нужно оказаться в нужном месте в нужное время. То есть, выиграть Игру, используя купленную информацию, и правильно воспользоваться ситуацией. А для этого нужен исполнитель со стороны, не вызывающий подозрений (ну, везёт – так везёт!), и чтобы этого исполнителя можно было контролировать. Как ты уже догадался, исполнителем было предложено стать мне. И вот тут Рваный сделал сразу две ошибки: первая – это та, что ещё не факт, что, даже имея гандикап в виде нужной информации, удастся гарантировано выиграть. Разные, знаешь ли, бывают случайности: ногу можно подвернуть на старте, а не придти первым в первой части игры, когда ноги должны принести голову, отягощённую нужным знанием, в нужное место – значит, дать случаю шанс улыбнуться случайному человеку. А этот случайный возьмёт, да и застолбит тот участок, на котором действовать должен ты. Правилами такое не запрещено. Он ничего не найдёт там, конечно – об этом уж сами организаторы игры позаботились, но и ты свою возможность упустишь. Всяко ведь бывает… Вот. А вторая его ошибка в том, что он переоценил степень эффективности своего контроля надо мной. А меня, выходит, недооценил…
- Погоди, погоди! Вот тут я что-то уже перестал понимать, - прервал говорящего Карлото. – О каком контроле речь? Какие такие сведения? И что ты с ними должен делать? Ты, пожалуйста, давай поподробнее, чтобы можно было разобраться и понять!
- А ничего понимать и не надо: это, как раз тот случай, когда «меньше знаешь – крепче спишь». Ты не обижайся: мне тут ни помочь, ни помешать не можешь ни ты, ни кто другой. А если я стану всё подробно описывать, мы ни о чём больше поговорить не успеем. Есть дела, прямо тебя касающиеся, вот о них и будем подробно. А всё только что сказанное – это лишь для информации, чтобы ты знал, чем я был занят, и что мне предстоит. И не особо удивлялся бы, если случится что-нибудь неожиданное. О некоторых неожиданностях я уже позаботился. У Рваного своё понимание игры, а у меня своё…
_

-…Так, ладно, диалога с тобой не получается, - Буратино попытался принять вертикальное положение, но передумал. – Тогда скажи: что это такое – круглое, и квадратное, и бес… безпри… - может, беспризорное? Ты как думаешь?
- …И по квартердеку ходить будет и планширь стучать крюком стальным, присобаченным вместо кисти, на деревяшке, что за руку у него… То начало ещё в Сиамском заливе, а конец – никому не ведом. Ты будешь за кока? – капитан приподнялся на локте и помахал в воздухе левой рукой. – Так тащи всё сюда. Я друга принимаю…И ром тащи, две, нет, три бутылки – что не видишь: уже всё закончилось…И скажи на вахте, что я скоро буду. Пусть смотрят…
- Ты кому? – Буратино осмотрелся вокруг, но ничего и никого, кроме шершавого бока валуна, закрывающего низкое солнце, и пары тут же скрывшихся в траве кузнечиков не увидел. – Ты это брось… Лучше скажи: согласен ты, или не согласен? А?
- А, пойдём! Вот сейчас кока дождёмся, и…пойдём! Ты, давай, ещё раз расскажи только – куда. И, главное, зачем? – Капитан откинулся затылком в траву и закрыл глаза. – Кока спишу. Сколько можно ждать? Когда так хочется пить… - и он захрапел.
- Тогда лучше до утра, - и Буратино тоже откинулся в траву.

_

…Теперь за ним по пятам шли трое репортёров, один тащил треногу с фотоаппаратом, двое других – раскладной столик и довольно большую, выпирающую одним боком, сумку. Палатку с тощей фигурой Дуремара у выхода, размахивающего руками перед группой соискателей, уже почти не было видно за раздёрганными клочьями белёсого тумана, осевшего на кочках и торчащих кое-где низкорослых кустах. Впереди, буквально в двух-трёх шагах, внезапно проступила линия белых флажков, отмечающих начало игрового поля. Теперь нужно было выбрать один из размеченных белыми же верёвками квадратных участков, размером с большую (считая кулисы) театральную сцену. И начинать.
Сзади послышался топот: подоспел официальный представитель оргкомитета Игры.
- Там никак карты собрать не могут! – непроизвольно посмеиваясь, отчего его узколобое и выскобленное на подбородке до глянца, лицо выглядело ещё тупее, чем полагалось бы выглядеть его обладателю, сообщил он. – Очередь уже собралась, попугай матерится почём зря, вот потеха! Ну, как тут у вас? Участок выбрали?
- Успеешь! Опаздываешь куда, что ли? – огрызнулся Буратино. – Где здесь у вас угловой флажок? Веди, давай!..
«…от левого углового флажка три участка вперёд, и два вглубь. Для страховки – стойка у левого флажка на том участке будет погнута. Копать там, где установит свой стул сопровождающий – согнать его на хрен! Контейнер ни в коем случае ни на секунду не давай в руки никому, особенно Дуремару: фокусников там хватает. Открывай сам, только на глазах у прессы и в присутствии представителя банка, или отдай председателю жюри, но тоже у всех на виду…»
_

- Ну вот и раскинь мозгами, да, кстати, приучайся это делать почаще! Что сейчас важнее: то, что, может быть, будет сделано, или то, что необходимо сделать обязательно? Так что, перейдём-ка мы ко второму пункту. – После этих слов Буратино и впрямь перешёл – от стола к подоконнику, и постарался расположиться там с максимальным комфортом: вытянув вдоль подоконника обе ноги и опёршись спиной о проём, но, не достигнув желаемого результата, просто уселся там и продолжил: - Вот теперь наберись терпения, и внимай. От того, насколько ты поймёшь и запомнишь сказанное, будет, возможно, зависеть вся твоя дальнейшая жизнь.
- Ну, я весь во внимании! – Карлото тоже встал со стула и пересел на кровать. – Только ты говоришь так, словно собираешься прощаться. Как мне это понимать?
- А так и понимай! Я не собираюсь прощаться – я прощаюсь. Совсем скоро ты будешь сам по себе, а твоя судьба – у тебя же в руках. А пока, не мешай мне выложить то, что я считаю нужным. Помолчи, пожалуйста! И внимательно слушай. Все вопросы потом, иначе я собьюсь.
Значит, так: вначале я, как тебе обещал, вернусь к истории этого холста, - Буратино кивнул в сторону незатухающего огня и вечно варящейся похлёбки, - точнее, к истории его создателя и её современному продолжению.
Сталбени, уже став знаменитым, был женат дважды. Первый брак продлился недолго – не сошлись, как говорят, характерами. Но недолго – не значит безрезультатно. Так вот, результатом того первого брака был сын, не важно, как его назвали – сейчас он носит совсем другое имя. У него был очень хороший голос, и ему прочили большую будущность. Но голос, как бывает, сломался, а заодно, сломался и он сам. Далее всё – достаточно неинтересно: разочарование, плохие компании, унижения и прочее. Итогом стало то, что он, ведомый множеством приобретённых комплексов, начал самоутверждаться за счёт других. Знаешь, жестокость бывает двух видов: первая – от неизбежности выбора между двух зол, когда каждый выбор или бездействие ведёт к ещё большему злу, и вторая – от сознания своей униженности, зла на весь мир вокруг, и на себя самого. Потому что, даже выместив всю свою злость, ты не получишь того, чего когда-то хотел. Так вот, у него был, как раз, второй тип.
- Слушай, - перебил Карлото, - это, наверное, здорово интересно. Но, только я не пойму: если ты так экономишь время, то к чему эта занимательная история?
- Скоро поймёшь, я же говорил: не перебивай! – Буратино встал, налил себе воды из чайника и, вернувшись к подоконнику, продолжал, время от времени отхлёбывая из стакана. – Историю о потайной двери и об утерянном золотом ключе, которым она когда-то открывалась, Сталбени в тот вечер услышал от хозяина как семейную легенду о давно минувших днях. Он же и предложил завесить дверь картиной. И эту историю, как-то раз, он рассказал на ночь своему сыну, не желавшему засыпать. Много позже, когда Сталбени уже умер, не оставив сыну в наследство ничего, кроме проклятия (надо сказать, было за что), идея найти золотой ключ и войти в потайную дверь, за которой, как он считал, сокрыты несметные сокровища, стала для этого отпрыска почившего художника навязчивой манией. Звали его в то время Карабас Барабас – кличку эту, или «погоняло» получил он, махая кайлом на мергелевых склонах одного симпатичного острова, довольно далеко отсюда, в стране, куда он приехал совсем с другими планами. В планы эти входило, кроме всего прочего, незаметно расковырять витрину в местном музее, за которой хранились особо почитаемые местным населением раритеты, в том числе – как ты догадываешься – канувший в неизвестность, но, выходит, не исчезнувший, Золотой Ключик. Планы его, надо сказать, удались…правда – не совсем. Ключик он сумел заполучить и успел спрятать его, ну а дальнейшее планирование его судьбы делал уже суд.
Буратино замолчал и прищурился, наблюдая за произведённым эффектом. Эффект имел место: Карлото застыл, приоткрыв рот, и, кажется, перестал дышать. Потом он глубоко вздохнул, закашлялся, и выдохнул:
- Ну, ты даёшь!..
_

13.
Да… Произвести впечатление, «дать», или «выдать» что-нибудь – это он умел… Вот и теперь, в мутных отблесках голых ламп на глянце плакатов, зовущих к жизни, которая улыбалась с них во все тридцать два зуба, не знавших кариеса, и манила к себе изгибами юных, хоть и отягощённых зрелой плотью, всё умеющих загорелых тел, в колышущемся дыму, обволакивающем и без того зыбкие силуэты теней, он чувствовал, как поднимается, распирая всё его существо, откуда-то из потаённых глубин ощущение возможности и готовности эту возможность воплощать. Иначе, Буратино поймал кураж.
- Напоминаю условия! – провозгласил Дуремар, - господа корреспонденты, пожалуйте сюда! – И он сделал широкий приглашающий жест рукой.
Где до этого прятались корреспонденты, и почему их оказалось неожиданно так много, Буратино разобраться не успел. Окружив плотным кольцом его и стоящего напротив ухмыляющегося Дуремара, они говорили все разом, что – понять было невозможно. Из поднявшегося гвалта вынырнул хриплый вопль задвинутого к стенке попугая: «Крыло прищемил, идиот, конь необъезженный!».
Державший паузу Дуремар поднял руку с растопыренными пальцами и выкрикнул:
- Внимание! Господа, прошу тише! Мешающие проведению Игры будут лишены аккредитации! Сейчас вы все всё услышите! Минуту терпения!
Как ни странно, но его, действительно, услышали. Шум затих, взгляды корреспондентов обратились к говорящему, а со стороны попугая доносились только невнятные бормотания.
- Я вас понимаю, господа, - Дуремар широко улыбнулся, не хуже красоток с рекламных плакатов, - сенсация, как говорится, назрела! Посмотрим, каковы будут её плоды. – Он хихикнул, дёрнул влево головой и продолжил:
- Так вот: я, всё же, напомню условия. Для вас, господа, чтобы вы случайно чего в своих репортажах не напутали, и для нашего фаворита, - он сделал что-то похожее на поклон в сторону Буратино, - чтобы он, не дай бог, не смог бы нас в чём-либо упрекнуть, если вдруг захочется… гм!
Вы все знаете, что правилами Игры для участника предусмотрены две льготы, если он их, конечно, заслуживает. Первая: это если участник пришёл первым к промежуточному финишу, то ему первому предоставляется право выбрать игровой участок. Ха-ха! Вы заметили: я три раза сказал слово «первый»! Что-нибудь это да означает! Так, не вижу реакции! Вот, уже лучше… Ну, а вторая льгота предоставляет участнику, внёсшему при заявке на игру денежный взнос, превышающий минимально установленный правилами и идущий на дальнейшее развитие Игры, право участвовать в розыгрыше Джек-пота! И вот к этому мы сейчас и приступаем!!!
Сгрудившиеся корреспонденты изобразили всплеск аплодисментов, а Дуремар, повернувшись к Буратино, указал рукой на небольшой столик, стоящий в углу перед выходом, и обычным голосом сказал:
- Давай-ка мы там присядем, ноги устали. Не беспокойся: раньше тебя на поле никто не выйдет. Сейчас официальную часть закончим, и – вперёд, флаг тебе в руки! Так ты что выбираешь: очко, или преф? Лучше очко – быстрее закончим.
Он вытряхнул из помятой пачки, вытащенной попугаем, колоду карт, и, стукнув ею о колено, вновь обратился к корреспондентам:
- Здесь, здесь вот она – судьба нашего соискателя! Он её сам сейчас вытянет! А какая судьба – таков и Джек-пот! Наберёт очко – всё его, а не наберёт – значит, не судьба. Тут уж, извините: всё в фонд игры, включая заявочный взнос! Но ведь главное – это участие, господа, главное – сама Игра!
«…Он тебе предложит тогда сыграть, скорее всего, в очко. Банковать будет сам. Но сразу он очко вытягивать не станет – немного с тобой поиграет, покуражится. Кидала тот ещё… Игра, значит, идёт, пока у него есть охота. Так что какое-то время тебе отпущено: пока он своё «очко» не вскроет. Ты карты у него сумей отобрать и сдай сам. Как хочешь: хоть кон выиграй, хоть руку ему сломай. Или ещё что, на месте сообразишь. А когда будешь сдавать, держи наготове вот эти два туза. И не беспокойся: в колоде их не будет – у Дуремара с начала игры в рукаве два таких же…»

_

Проснувшись, он долго не мог понять – где он. Такого с ним давно не случалось, а если быть точным, то ещё никогда. И лишь когда зрение адаптировалось к слабому рассеянному свету, он начал различать детали окружавшего его пространства: стены, обшитые деревянными панелями, низкий потолок с круглым матовым плафоном посередине, полукруглый столик у стены, кресло-качалка с высокой спинкой в центре комнаты и стенные шкафчики с решётчатыми плотно закрытыми дверцами. Свет проникал через небольшое круглое окошко сзади, за спинкой кровати, поэтому сразу он его не заметил. А как только заметил, всё стало на свои места.
- Так и так и через так!! Это ж я, выходит, на корабле! Хоть треснуть пополам – не помню, как я здесь… Помню, мы откинулись там, у камня… Это ж вечер был! А сейчас, вроде как, - Буратино взглянул в сторону иллюминатора, за которым смутно синело, - что угодно, но только не ночь! Капитан, что ли, меня сюда приволок? Так он сам на ногах не стоял… Да и где он, кстати?
Спустив ноги с низкой кровати и треснувшись затылком об выступающую над ней полку, он сел, упершись руками в матрас, пробурчав: «Каюта явно не «люкс»!». Дальнейшие размышления были прерваны грохотом, раздавшимся за дверью, напротив иллюминатора, и гневным воплем:
- Какой … здесь вёдра расставил?! Где эта швабра, на … намотанная? Он у меня до среды будет помпу доить, распустились все, раздолбаи!
Потом входная дверь хлопнула, и в проёме обозначился сам капитан, выглядящий, если смотреть снизу вверх, как вышло у Буратино, весьма внушительно: чёрные начищенные ботинки, мерцающие ускользающим глянцем, чёрные же строгие брюки с безукоризненной складкой, белый китель, вычищенный и отутюженный, и та самая чёрно-бело-золотая фуражка, закрывающая тульей уши и сидящая строго симметрично относительно них. Впрочем, если смотреть сверху вниз, картина получалась не менее впечатляющая.
- Так… - произнёс он, оглядывая Буратино, сидящего на скомканном одеяле и его измятую одежду, - пошли ко мне в каюту. Через камбуз…

_

- Вот что тебе надо будет сделать, - Буратино уставился на Карлото своими немигающими глазами, - Завтра в город приезжает некто Рафаэль Сталбени – это, как ты понимаешь, второй сын ушедшего гения. Он уже далеко немолод и обременён семьёй и задачей, которую он сделал целью своей жизни: создать общедоступный музей своего отца. А город наш как бы весьма подходит для этого: ведь, где родился сам мастер – никаких сведений не сохранилось, а в своих неоконченных мемуарах он упоминает, что именно здесь родилось его вдохновение. Любопытно, да? Может, вот в этой самой комнате оно родилось? И висит до сих пор, покрытое пылью, закрывая закрытую дверь? А?
- Ну, это ты загнул! Вряд ли… - Карлото сжал ладони под мышками. – Что хорошего может родиться в таком холоде?
- Это ты верно заметил! – сразу же отреагировал Буратино. – Давай, тащи дрова! А я-то думаю: почему мысли так неуклюже топчутся? Сейчас печку растопим! Но… Однако, заметь на будущее: пути Господни неисповедимы…

Спустя некоторое время, сидя спиной к растопленной печке и глядя в упор на Карлото, снова устроившегося на кровати, набросив одеяло на плечи и голову, Буратино продолжил:
- Чтобы ты понял то, что я хочу тебе сейчас сказать, мне снова придётся говорить о прошлом, и не только своём. Наберись терпения и слушай, оно того стоит.
Начну я с истории, которой уже более века, хотя точно не знаю. Короче, ходил в то время у этих берегов, да и не только у них, один корабль – то ли бриг, то ли корвет, да и какая разница? Много тогда ходило, да и сейчас ходит. Только вот ходил он под флагом, лишь завидев который, капитаны мирных торговых и разных других приличных судов чаще всего вспоминали о чёрте, а самые дальновидные отдавали команду позвать священника. Да, я вижу, ты правильно понял: на этом флаге между дурацким колпаком и скрещенными костями скалил зубы белый на чёрном фоне череп. А имя того, кто командовал тем кораблём, было… Да ты не замирай, ничего такого ты не услышишь. Да и не знаю я его имени, и, судя по всему, никто не знал. Не было у него имени. А правильнее сказать – никому и никогда он его так и не назвал. Мало ли почему? А вот чужими именами он называться любил. Потому и приписывали многие бывшие на море и на берегу случаи другим пиратам. Ну, а в своём круге его называли Игрок, возможно потому, что любил он карточную игру. А может, потому, что в прошлом, ещё до того, как поднял он свой чёрный флаг, и вообще, ещё раньше, был он по смутным и недостоверным слухам, блестящим актёром, которому рукоплескали многие знаменитые залы. Может и так, а может, и нет. Скорее так, иначе трудно понять, откуда у него взялось такое странное для рыцаря удачи увлечение. На всех кораблях, которые он захватывал, во всех городах, которые занимал, пусть даже на короткое время, первым делом он искал то, что имело отношение к театру. Театральные костюмы, эскизы декораций, сценарии пьес, прочий реквизит – всё укладывалось в сундуки и отправлялось на корабль. Не брезговал он, кстати, и хорошенькими актрисами, но это к нашей истории не имеет отношения. А поскольку за те годы, что были ему отпущены, успел он обойти чуть ли не весь земной шар, то коллекция, что он собрал, стала уникальным музеем мирового театра. Так, ты не устал слушать? Вот и замечательно! Тогда слезь с кровати и поставь чайник – объявляю антракт.

14.
…- Хватит! Теперь себе! – Буратино откинулся на спинку стула и в упор взглянул на Дуремара, сидящего, поджав ноги, с рукой, накрывающей колоду карт.
- Себе, так себе… - Небрежно смахнув со стола несуществующую пыль, Дуремар медленно, двумя пальцами, выложил на него из колоды рубашкой вверх две карты. – Вскрываемся, претендент? – И он щёлкнул пальцем по лежащим картам.
- Восемнадцать! – Буратино бросил карты на стол.
- Так… Девятка, и… ещё девятка, - Дуремар исподлобья бросил на партнёра взгляд и слегка подмигнул правым глазом, - значит, кон за банком! Продолжим, значит… - Он вытряхнул из колоды карту, подрезал ею верхнюю и, угодливо изогнувшись, протянул колоду Буратино. – Так берём-с?
«Он же, собака, перевести банк не даст. Вон как сидит: уверен, что слово за ним! Ладно, возьмём тебя на понт…»
Буратино взял карту, подержал её перед собой, потом вздохнул, почесал ею у себя за ухом, бросил на стол и сказал:
- Ещё, в тёмную!
Дуремар, сидевший вполоборота, развернулся и посмотрел с любопытством, но без всякой тревоги во взгляде.
- Будем, значит, рисковать?
- А что, есть другие варианты? – Буратино слегка подвинулся ближе к сдающему и, уставившись прямо в его скользко-складчатую физиономию, продолжил:
- Ты мне сейчас туза вытащи, и разойдёмся красиво! Что, слабо? – и, протянув доверительным жестом руку, положил ладонь на левое запястье Дуремара, сжав его. – Ну, будь другом! Очень выиграть хочется…
- Ты… Ты что позволяешь? Не трожь банкующего! – Дуремар отдёрнул руку и судорожно пробежался пальцами другой по запястью. – Лицо его выражало растерянность.
- Так я же не колоду тронул, - Буратино наклонился вперёд, - или она у тебя в рукаве?
Корреспонденты, почуяв неожиданный оборот развития событий, разом подались вперёд, сразу прекратив переругиваться и насторожившись, разве что, не шевеля ушами.
- Во, публика! – воскликнул Буратино. – И пошутить нельзя! Ладно, давай карту!
Трясущимися руками Дуремар зло выщелкнул карту из колоды и бросил на стол.
- Так… - Буратино накрыл её ладонью и тут же перевернул. – Ну вот: как я и просил, туз! – Репортёры, сгрудившиеся вокруг стола, разом шумно выдохнули. - Ну… А теперь посмотрим здесь… Гляди-ка, ещё один! Всё, дорогие мои: очко-с! Так что теперь – до скорого свидания с Джекпотом! Что, господа корреспонденты, не ожидали? Ну, кто со мной? – Встав из-за стола, он повернулся к полотнищу, закрывающему выход, и бросил через плечо сквозь зубы, неслышно для окружающих:
- Слышь, жаба зелёная, шулер пряничный - не поднимай шума: в колоде ничего лишнего не найдёшь! – И, громко уже, во весь голос:
- Господа! Чтобы ни у кого не было сомнений! Желающие могут осмотреть колоду! - Шагнув вперёд, он захватил со стола колоду, согнул на пальце, и выпустил её порхнувшей дугой в лицо Дуремару.
_

Выписка из Правил проведения Игры «Чудо своими руками на Поле Чудес», параграф 2 (4-7).

…2.4. Игровой участок закрепляется за конкурсантом в соответствии с его выбором и учётом очерёдности права сделать выбор.
2.5. Очерёдность устанавливается Комиссией оргкомитета Игры, исходя из результатов предварительного состязания. (Прим. Вид предварительного состязания участников определяется Комиссией и доводится до претендентов не позднее, чем за два дня до начала игры.)
2.6. Перед выходом на игровое поле игрок получает возможность путём выбрасывания игровой кости, предлагаемой ведущим, набрать индивидуальное количество попыток (от одной до шести). В случае отказа выбрасывать кость, засчитывается только одна попытка. (Прим. Игрокам, претендующим на розыгрыш Джекпота, даётся три попытки. Розыгрыш права их получения определяется индивидуально по предложению ведущего.)
2.7. Попытка считается засчитанной, если при её проведении присутствуют представители Оргкомитета игры и аккредитованные представители средств массовой информации.
В случае удачной попытки участника, вскрытие призового контейнера производится при обязательном участии представителя ответственного банка перед зрительской аудиторией.
_

- Продолжим! – Буратино поставил чашку на стол и, уперев в него локти, взглянул на Карлото, переминающегося перед ним с ноги на ногу, держа чашку в левой руке и правой пытаясь натянуть на плечи сползшее с них одеяло.
- Если хочешь, залезай опять к себе на насест, - он кивнул в сторону кровати, - и слушай дальше, осталось не много, хотя и немало тоже…
Так вот. Пропускаю времена битв, странствий, успехов и неудач и перехожу к сути. Где-то в середине прошлого века, проклятый тремя церквями и разыскиваемый на море и на суше, тот капитан, распустив команду и затопив свой корабль, просто исчез. Вместе с ним исчезло и награбленное за многие годы. А спустя какое-то время в нашем городишке, бывшем в ту пору ещё приморской деревней, о которой знали лишь местные контрабандисты, объявился некто, выкупивший у общины участок земли вдали от побережья и начавший там строительство. Время шло, и на пустыре, где раньше только ветер гулял по зарослям вереска, вырос большой дом с колоннадой, балконами и хозяйственными пристройками. Да и деревня за это время разрослась и получила право именоваться городком. Появились первые мощёные улицы, две церкви, порт, ковровая фабрика, городская школа, новые здания муниципалитета и полицейского управления, а так же – квартал красных фонарей, новое кладбище и припортовые трущобы.
Впрочем, зачем я это рассказываю? Что-то меня повело не туда.
- Нет, ты продолжай! – Карлото взмахнул рукой. – Мне интересно. Только непонятно, к чему всё это?
- Ну, это ты поймёшь позже. Если не заснёшь. Но мне и правда надо ужиматься в своём рассказе: не так долго и ждать осталось - наступит утро, а с его наступлением занавес опустится. Следующая пьеса будет сыграна на другой сцене. Так что придётся мне многое опустить.

15.
…- Так ты хочешь понять, зачем я это всё затеял? – Вытянув руку, Буратино сграбастал со стола большую фарфоровую кружку и, сделав долгий глоток, хмыкнул восхищённо:
- Как ты говоришь, эта штука называется? Мохито? Ром, значит, лимонный сок, лёд и вода? Я запомню… - Он отставил кружку и повернулся к капитану, развалившемуся сбоку от стола в кресле-качалке с сиденьем и спинкой из ротанга. – Хочешь, значит, понять… И я догадываюсь – почему. Можно ли мне доверять, и можно ли на меня положиться – ведь в этом дело? А то действительно: я тебе предложил участие в довольно рискованной операции, а почему – не объяснил. Да и выглядит всё не слишком чисто: со мной договорились (хоть и не очень-то учитывая мои интересы), снабдили закрытой информацией, даже профинансировали моё участие в деле, а я – сволочь нехорошая – своих же благодетелей, работодателей, что готовы мне кусок от своей прибыли отстегнуть, кинуть хочу – да ещё как! Так и выглядит… - Он снова потянулся за кружкой, отхлебнул, и, вернув её на место, продолжил:
- Объясню, конечно! Я бы в любом случае это сделал, просто не успел. Ладно, вернёмся на пару дней назад. Я тогда очень расстроен был: узнал, понимаешь, что мой родитель, точнее сказать – создатель, на которого я только что не молился, имел, оказывается, от меня тайны - то, что он мне доверить не решился. Очень меня это обидело. Ну, а потом прошёлся, подумал, и вдруг понял – почему. И что за этим всем стояло – тоже понял. И что, вообще, произошло и происходило в последнее время, и что мне следует делать. А в первую очередь, нужно было закончить дела с Рваным. Договор между нами тогда уже существовал, и просто так – взять, и заняться своими делами – я уже не мог. Ну, я и пошёл к нему…
_

…- Привет, Лоскут! Рваный у себя? – Буратино перепрыгнул через лужу и, оглянувшись на сидящего верхом на обломке мраморной колонны субъекта в спущенном с правого плеча балахоне, направился к входу в пристройку, начинающей анфиладу встроенных одна в другую кирпичных коробок со следами обвалившейся штукатурки на выщербленных стенах.
- Рваный везде у себя, а ты погоди спешить, - Лоскут качнулся к входящему, - звал он тебя? Если звал – примет, а нет – так и его, всё равно, тут нет сейчас. Хочешь что-то сообщить, садись, жди.
- Вот смотрю я на тебя, Лоскут, и завидую, - Буратино присел на один из громоздящихся у входа ящиков.
- Это почему ещё?
- Всё-то ты знаешь, о чём ни спроси: кто, где, когда, с кем… Тебе бы ещё научиться отвечать на вопрос: «Почему?» - так тебе бы цены не было!
- Свою цену я знаю, - Лоскут ухмыльнулся, - и знаю цену того, что мне известно. За что и свою долю имею.
- Ну, и? – Буратино взглянул с любопытством. – И доволен ты своей долей?
Некоторое время оседлавший колонну молча рассматривал край балахона, лежавший на земле в опасной близости от небольшой лужи. Потом подтянул его ближе к себе и, прищурившись на неяркий диск солнца, недавно проступивший сквозь ещё неразошедшуюся облачную дымку, доверительно произнес:
- Я тебе вот что скажу: цена у всего такая, сколько оно будет стоить после того, как ты его продашь. А ты этого никогда заранее знать не будешь. Поэтому главное не то, за сколько ты продаёшь, а – кому продаёшь. И что он потом с этим сможет сделать. И что сможешь ты… Если сможешь, конечно. Просёк?
Буратино задумался, потом хлопнул себя обеими ладонями по коленям:
- А знаешь, в чём-то ты, пожалуй, прав! Мне надо будет ещё подумать над этим, но – потом. А сейчас скажи: когда, всё же, Рваный появится?
- А, так ты к Рваному? – Лоскут подмигнул и, достав из кармана смятый синий платок в горошек, принялся нарочито аккуратно его складывать. – Так он у себя. Может, выходил куда минут на пять по нужде, или ещё чем занят был. А сейчас он тебя ждёт, проходи.
Буратино, послав в сторону собеседника красноречивый взгляд, соскочил с ящика, отряхнул заднюю поверхность штанов и сказал:
- Разводил меня, значит? Ну, это тебе почти удалось. Ладно, квиты будем! – и направился к входной двери.

В комнате у Рваного, как всегда, царил полумрак, тени жались к стенам и боязливо высовывали свои языки к столу, накрытому светом тусклой жёлтой лампы под абажуром. Сам Рваный сидел за столом и, судя по всему, пытался выстроить то, что на нём находилось, в некий порядок. На столе же царил полный разгром: Буратино живо представил, как некто, сидя на отодвинутом сейчас стуле, навалившись на столешницу животом, что-то с жаром рассказывает, размахивая руками и сметая статуэтки, вазочки и прочие безделушки, расставленные Рваным с любовью и старанием.
- «Значит, гость был непростой, обычному посетителю Рваный давно бы на дверь указал, если не больше», - эта мысль напрашивалась сама: хозяин был просто патологически аккуратен и не позволял никому, за редким исключением, касаться его выставки раритетов.
К тому же, в комнате явственно пахло сигарным дымом, а Рваный не курил и мало кому позволял курить при нём.
- Ладно, примем это к сведению, - Буратино шагнул к столу и, опустившись на отодвинутый стул, произнёс:
- Дождь-то кончился!
- Да ну! – Рваный изобразил удивление. – И что теперь?
- А теперь должно подсохнуть и – и, судя по всему, скоро пора на поле. Чувствую, что не позже чем завтра будет объявлено об открытии сезона: народ застоялся. Так что пора и нам заканчивать подготовку. Чтобы быть в первой партии игроков, деньги лучше внести сразу же, как только об открытии станет известно и будет назначен день игры. Так что, давай подобьём всё прямо сейчас, чтобы, когда время будет поджимать, не носиться по городу, разыскивая друг-друга. Лучше без спешки: ты ведь знаешь, когда она бывает нужна – так это же не тот случай.
- Что-то ты сегодня настроен решительно! – Качнувшись на стуле, Рваный положил обе свои лапы на стол, несколько раз выпустив и втянув когти. – А что, сомнения тебя больше не посещают?
- Сомнения?.. Да нет, видно, заняты чем-то другим. А вот уверенность появилась.
Рваный подался вперёд, под свет лампы. Вертикальные щели зрачков сузились и почти перестали быть видны. На мгновение у Буратино возникло ощущение, что перед ним в полумраке повисли два жёлтых фонаря на платформе приближающегося поезда, и этот поезд сейчас подомнёт его под себя.
- Уверенность, говоришь? Ну, и на чём же она основана, хотелось бы знать! Ты ведь тут мне в прошлый раз втолковывал, и довольно убедительно, про вероятности, случайности и прочую шалупонь – и довольно убедительно! Так что изменилось, а?
Буратино зевнул в лицо говорящему и нехотя проговорил:
- Ситуация изменилась, дорогой! Раньше я соглашался с тобой, потому что надо было как-то выживать, а теперь я хочу жить! И немного денег мне в этом не помешает. Да и, честно говоря, хочется поставить точку на наших отношениях. Слово своё я тебе уже дал, отказываться от данного слова не умею, потому и хочется всё побыстрее закончить, чтоб дальше не мешало.
- Вот, значит, как! – Рваный откинулся на спинку стула и погасил вспыхнувшие фонари глаз. Он даже зажмурился и слегка мурлыкнул. – Хорошо, не буду допытываться о причине! Деньги я тебе сейчас выдам. Сам понимаешь, не просто так, и не обижайся, если вдруг до начала игры на улице тебе тесновато будет: это не от недоверия, а от опыта. Ну, а сыграешь, да ещё и выиграешь – считай, мы в расчёте. Об остальном уже говорено, напомнить что-нибудь нужно?
- Благодарю, пока на память не жаловался! – Буратино встал и, поведя носом, спросил:
- А ты что, курить начал? То-то я чувствую – запах здесь не тот!
- А вот это уже лишнее! Ты же знаешь: любопытство у нас не приветствуется, - Рваный тоже поднялся и направился в угол, скрытый тенями, - так я тебе сейчас денежки достану! А пасти тебя (ты уж извини!) Лоскут будет до времени. Так ты, ежели что не так вдруг – не стесняйся к нему обратиться, он парень с понятием.
…Выкладывая через некоторое время на стол туго перетянутые резинками пачки разноцветных купюр, Рваный продолжил, как будто разговор прервался именно на этом:
- А всё же интересно: что тебя вдруг так вдохновило? Углядел какую-то систему в рулетке – так её нет – или, может, наследство получил? А, может, ключик свой нашёл? Или достал из загашника? Слухи-то разные ходили, да и ходят ещё… Я тут тебе разными купюрами подобрал: больше невысокого достоинства, чтобы лишних вопросов не было, когда сдавать будешь – накопил, мол, и всё! Можешь, конечно, не пересчитывать, но лучше, всё же пересчитай – чтобы на душе спокойней было. Да и в расписочке не забудь черкануть…
- Пересчитаю, не беспокойся! – Буратино шагнул к столу, вынимая руки из карманов. – А по поводу твоего любопытства – так я тебе напомню твои же слова: оно у нас не приветствуется. Нашёл, не нашёл – кому какое дело?
- Да есть тут… интересующиеся… - эти слова Рваный пробурчал себе в подбородок, и Буратино их не услышал. Пересчитав и сложив деньги, он выпрямился, озираясь по сторонам.
- Что ищешь, забыл что? – хозяин, занявший своё привычное место за столом, оторвал взгляд от его поверхности, где порядок ещё не был до конца восстановлен, и уставил узкие щёлочки зрачков на замешкавшегося гостя.
- Да вот думаю, в чём мне это тащить, - Буратино ещё раз огляделся вокруг, - слушай, а у тебя какой-нибудь сумки нет?
- Скажешь Лоскуту на выходе, чтобы выдал тару. Заодно, позови его сюда, - Рваный потёр лапы, - будем инструкции давать! Ну, а тебе, как говорится, фарт в руки! Будет всё нормально – больше не увидимся…

…Какое-то время Рваный смотрел вслед уходящему, потом медленно, не опуская глаз, выдвинул левый ящик стола и достал оттуда глянцево блеснувшую телефонную трубку.
- Прости, Буратино, - пробормотал он, поднося трубку к оборванному уху, - ничего личного, но это бизнес…
_

…- Ну вот, вышел я, значит, из комнаты, и почему-то стало мне очень интересно: о чём же там разговор у них будет, и какие инструкции насчёт меня будут даны. – Буратино вновь потянулся за кружкой. – Слушай, жажду оно утоляет здорово, но, почему-то, всё время не до конца! Ладно, не об этом… Так… В общем, родился у меня план. Выхожу я во двор с перевязанными пачками в охапку и говорю Лоскуту, что его Рваный зовёт. А я, мол, посижу пока здесь, подожду его, потому как дело есть и надо его обкашлять. Он на пачки взглянул, и без вопросов подался в помещение.
Посмотрев на капитана, сидящего в кресле, скрестив руки на животе и смежив веки, Буратино умолк, а через мгновение вдруг заорал, придав голосу самый противный оттенок:
- Так быть, или не быть? Вот как вопрос поставлен!
Капитан дёрнулся и, заскрипев креслом, принял вертикальное положение.
- Ты чего? Чего так орёшь? Тебе бы туманной сиреной работать… Или лишнего наглотался? Больше не налью! Так что случилось?
- Да ничего, проверка слуха! – Буратино ухмыльнулся. – Я тебе просто Гамлета процитировал, а то мне показалось, что задремал ты.
- Когда информация поступает через уши, глаза могут и отдохнуть! – Капитан вновь уложил руки на живот. – Я тебя внимательно слушаю, продолжай!
- Ну, ладно… На чём это я остановился? А! Короче, всунул я пачки между коробками и следом за Лоскутом подался к дому. А там такая хитрая пристроечка у входа – для отправления естественных надобностей. Я её ещё в первое своё посещение заметил, ну, и посетил, конечно. И вот обратил я внимание тогда, что пристроечка эта не к наружной стене приляпана, а, видно там, где раньше тоже дверь была. Ну, заделали её потом, а, может, вначале вход изнутри предполагался – что б во двор не выскакивать – не знаю! Но, только заделали её, видно, наспех, так – ради декорации. Ну, а декорации – это уже по моему профилю. Так что, я там изнутри слегка в одном месте поднажал, в другом – кое-что сдвинул, и открылся мне чудненький проход в коридор, прямо напротив двери, где происходил интересующий меня диалог. Дальше нужно было только уши иметь, а они у меня всегда на месте. И вот что я услышал…

_

- Носатый где?
- Во дворе сидит, меня ждёт.
- Пусть подождёт немного, потом – когда выйдешь – дай ему сумку и на прощание помахай ручкой. А потом – за ним, и чтобы ты знал всё: и куда он зашёл, и с кем говорит, и, даже, где ему помочиться вздумалось. Понял?
- Понял! Действия какие-нибудь пресекать надо?
- Нет. Пусть порезвится напоследок. Пресекать, только если вздумает до банка – это уж когда, я точно не скажу – от сумки с её содержимым как-то избавиться. А вклад и назначение тоже проверь.
- Это уже сложнее, там наших нет.
- А ты придумай, как! Деньги отрабатывать надо, и не моё дело думать о твоих проблемах. А ты думай! Чтобы, когда действительно «никак», я бы на мелочи не разменивался. Всё дошло?
- Сделаю… Ты меня ещё ни разу за мелочи не упрекал, их и не будет. Но это, я так понимаю, ты только подъезжаешь к основной теме. Я же вижу, папа, что ты что-то за пазухой держишь! Ну, так не томи! Что сделать-то надо?
- Умный стал! Давно ли гопником числился? Что скажу, то и будешь делать… Понял, мать твою сиамскую?!
- Всё на месте. Не рассуждаю, не рыпаюсь, жду указаний!
- Так-то оно лучше… А то ты меня натурально достал! Короче, слушай главное. И тут уж не пропусти ни слова, а то повторять я не приучен! Деревяшка должен сделать дело. Вот, если пролетит, то надо кончать его сразу, и, чтоб ни одна собака не докопалась! На нём страховка висит – он, дурак, даже не разобрался, какие бумаги он подписывал, когда деньги забирал. Видно, торопился очень - я даже в нём отчасти разочаровался. Что-то я на этом, конечно, потеряю, но большую часть покрою – это, если пролёт будет. Ну, а если всё пойдёт, как надо, и кукла наша свою роль сыграет, тогда гасить его следует особо аккуратно: но это уж не твоя забота. Тут к нему ещё кое-кто претензии имеет, давние… А предмет претензий, похоже, снова всплыл. Но вот это уже вообще не наше дело… кроме комиссионных, разумеется. Так что в этом случае за тобой будет слежка и передача. Само-собой, после того, как убедишься, что кукла всё сделала правильно…
_

- Ну, а дальше я слушать не стал. Так что, когда Лоскут вышел, я сидел на ящиках и ждал, когда мне дадут упаковку. Мы там ещё малость поболтали: больше о том, как мне к нему обратиться, если нужда будет, или что не так пойдёт, и распрощались…
Потом я пошёл домой – нужно было с мальцом поговорить. Ну, а потом утром, как я и ожидал, было объявлено об открытии сезона. Я пошёл в банк, сделал заявку, сдал деньги и помахал ручкой Лоскуту. Ну, а потом пришёл сюда. Что-то ещё непонятно?