Плакучих туч седая акварель
сокрыла светлый блеск лазури,
и сребровласый пилигрим моих скорбей
вновь сердцу проповедь речёт печали:
«Мой милый друг, с тобой мы сделались врагами…»
И сердце, будто глиняный горшок,
о Камень Вечный разобьется…
И боль души моей, как ноша тяжкая…
Но нет!
Не дар святой Небесной благодати
меня с тобою разлучил,
а призрачное буйство твари,
что безрассудно расцветает в надежде жить, но вскоре…
вскоре увядает…
Нас летом солнца жар
томил жестокой пыткой,
а осенью тепло от солнца душу греет
и с нежностью лелеет…
Август…
Мы стоим на пороге сезона
золотых прощальных писем кленов и лип,
которые, словно строгие критики
глупые и бессмысленные стихи,
сожгут в кострах угрюмые дворники.
Лето уже позади, а осень
еще не настала…
И вот, ты убегаешь назад,
в жаркое лето,
и укрываешься где-то
под сенью листвы,
которую смоет
затяжным октябрьским ливнем,
а я…
Для меня это лето
потеряно где-то
и безвозвратно,
не очень приятно,
но это является фактом.
И я обречено бросаюсь
в грядущую осень…
Я бросаюсь туда,
где плакучих туч седая акварель
сокрыла светлый блеск лазури,
и сребровласый пилигрим моих скорбей
вновь сердцу проповедь речёт печали:
«Мой милый друг, с тобой мы сделались…»
1996