Снегурочка.

Случилось это зимой. Жили мы тогда в старом бревенчатом двухэтажном доме барачного типа. Огромная такая кухня на три хозяйки с тремя кухонными столами и двумя газовыми плитами, и три комнаты, в каждой из которых жила семья. Дом стоял на крутом берегу Волги-матушки, и каждую весну нас заливало вешними водами, а зимой сугробы наметало по самые окна.

В ту памятную ночь все три хозяйки готовились встречать Новый 198Х год, и на кухне дым стоял коромыслом. А надо сказать, что одна из них, тётя Надя, раннего пенсионного возраста, маленькая и бойкая, атаман в юбке, только что обменом переселилась сюда из так называемого Дома Коммуны, стоявшего неподалёку. Такого же барака, но с претензиями на архитектурные излишества. Там когда-то была Коммуна, нечто вроде клуба, а в восьмидесятые по комнатам просто жили люди, удобства - на улице.
И вот, ближе к Новому Году, когда начали уже провожать старый, уходящий, во входную дверь постучали. Тихо так, несмело. На пороге стояла девчонка лет шести, с головой закутанная в тёплый, но всё равно не по погоде, оренбургский пуховый платок. На ногах её, залепленные снегом, были надеты летние детские сандалии на босу ногу. Мы все ахнули! Тётя Надя, несмотря на разыгравшуюся пургу, тут же побежала в Дом Коммуны, в свою старую разменянную комнату, чтобы как следует отругать обменщицу, мать девчонки. Вернулась она ни с чем:
- Спит, стерва пьяная, и мужик какой-то рядом. Оба - в стельку!

Делать нечего, отогрели мы Снегурочку, как могли, посадили за Новогодний праздничный стол перед телевизором, накормили. Она, оказывается, ещё и голодная была! Щёчки у неё порозовели, глазки заблестели, ожила девчушка, разговорилась:
- К мамке опять какой-то мужик пришёл, меня в коридор выставили, а там холодно. Вот я домой и пошла.
Домой - это, значит, на старую квартиру, к нам, где они с матерью раньше жили! Тётя Надя от возмущения и от выпитой рюмашки хотела опять бежать к непутёвой мамаше, но мы её удержали. Зато уж утром она сходила и высказала всё, что на душе нагорело, этой, не знаю даже, как её назвать. Нет у меня таких слов!

А Снегурочка, как с нашей лёгкой руки стали её теперь все называть, оказалась общительной и весьма разговорчивой особой. Каждый считал своим долгом дать ей что-нибудь вкусненькое, погладить по головке, приласкать. В разговоре промелькнуло, что в Новогоднюю ночь под бой Курантов положено загадывать желания, которые обязательно должны сбыться, если уж очень сильно захотеть! Спросили у девчонки:
- А у тебя какое самое заветное желание?
Она задумалась немного, глазки потупила, и сказала невесело, совсем не в тон разговору:
- Я хочу, чтобы мамка у меня была другая!
- Какая другая? А эту куда денешь? - не унимался разговорчивый сосед.
- Пусть будет такая же, только непьющая, добрая! - и все, кто слышал эти грустные слова, сразу приумолкли, и бутылку с водкой убрали подальше от Снегурочки.
А на следующий день после эмоциональной и громогласной, изобилующей эпитетами, беседы тёти Нади с непутёвой мамашей, та прилепила нашей соседке на окно бумажку с куском дерьма. Такая вот была отОрва. И ничто, никакие разговоры на неё не действовали.

Соседняя тюрьма, в просторечии ЗОНА, поставляла в наш город тюремщиков, людей особой породы, воспитанных там, за колючей проволокой, и не признававших наших мирских законов, а живших по своим, волчьим. Кто-то жёсткой рукой разделил страну на две части - обычную и ГУЛАГ. Мужики были здоровые, крепкие. Синие, как их ещё называли. Я сам видел в городской бане наколки на их мощных торсах: купола - на спинах, голых женщин, портреты Ленина и Сталина - на груди, синие кольца - на пальцах. Вот с ними и водила дружбу мать нашей Снегурочки, пока этой же весной за стервозность, похоже, её и не прирезал очередной ухажёр.
А девчонку забрала бабушка. Так и получилось, что сбылась мечта нашей Снегурочки о доброй маме.