"Он живым вернётся"

Иван Семенович Селюк был родом со Смоленщины. Внук Селюка, Валентин, подполковник российской армии в отставке, рассказал, что в коллективизацию начала 30-х годов прошлого века, родители деда вместе с десятью сыновьями и четырьмя дочерями, бежали на родину матери Ивана Семёновича – в Ковельскую область, входящую, в то время, в состав Польши.

По достижению призывного возраста, Ивана, как старшего сына в семье, призвали в польскую армию, из которой он должен был демобилизоваться 23 сентября 1939 года.

Но 1 сентября 1939 года началась война с Германией. За две недели немцы дошли до Буга, разделяющего Польшу и Советский Союз. Дед Валентина, вместе с остальными польскими солдатами побросал винтовки и ждал очереди у лодочника-мальчика, чтобы переправиться через реку.

За переправу «от войны» мальчик брал недорого – один злотый. Однако, по каким-то причинам в этот злополучный день он закончил свой рабочий день чуть ранее обычного. Иван с остальными солдатами переночевал в прибрежных кустах.

А утром, продрогшие от сентябрьского холода бывшие жолнеры, подошедшие в утреннем тумане к переправе, услышали лающее: «Хальт!»
Последовал плен и работа в немецких шахтах на глубине 500 метров.

«Кормили строго по талонам – подаёшь в раздаточное окошечко миску и туда немец опускает шесть картофелин. В сторону отойдёшь и быстрое съешь их». А по ночам Ивану снились голодные сны со столами ломящимися от всяких яств. Лишь однажды, то ли по оплошности, то ли по намеренно немец-повар забыл на дне тарелки бумажный талончик и дед, встав второй раз в очередь наелся впервые досыта.

Но в 1943 году, с массовым появлением советских военнопленных, в барак зашёл немец-офицер, построил и, тщательно осмотрев шеренгу военнопленных, выбрал самых крепких, направив их на ночь в отдельный барак. «За вами придут» -- обронил он, как бы невзначай. Чего только не передумали лагерники за короткую ночь. Но всё обернулось не так уж и плохо.

Приехала на бричке немка-мадам в кожаных «лосинах», более часа тщательно осмотрела пленных, кожаной плёткой-хлыстом, заставляя «живой товар», то раздеться до пояса, то, зачем-то, поднять руки к верху. Затем "отбракованных" посадила в телегу и более чем полдня везла к себе в поместье.
Работали по распорядку, которому ни дождь ни гроза не помеха. Зато обед – по расписанию. Орднунг, одним словом.

Захотелось как-то деду Валентина водицы испить из ведра около колодца и тут же получил он хлыстом по спине от хозяйки. Нельзя без разрешения – урок впрок. Кормила она, правда, своих работников, в сравнении с лагерем, хорошо. За трудолюбие, Ивану мадам-хозяйка дала даже отпуск на родину.

Пришёл он за справкой в комендатуру, а там за столом немец в очках «шпрехает», туда, мол, нельзя, «партизанен».

Вышел Иван на улицу, сел на лавочку и пригорюнился. А тут знакомый по лагерю земляк выходит из тех же дверей комендатуры. Спросил: чего нос повесил. Объяснил Иван Селюк, что, мол, так и так: в отпуске 6 лет не был, наконец, хозяйка предоставила, и вот – «от ворот –поворот».

Тогда земляк посоветовал назвать в комендатуре его адрес в Закарпатье. Иван так и сделал. Чин по чину ему выдали «аусвайс» и он спокойно покатил на попутной телеге, опять-таки – к Бугу.
А там, через каждые сто метров посты, снова проверка документов, комендатура, допрос и вердикт: за реку нельзя, опасно – «партизанен».

Вышел он после таких разъяснений и сел на лавочку в печальном раздумье. И, видимо, провидение послало Ивану знакомого еврея, заявившего, что он помнит его по довоенной работе на цегильне (кирпичный завод).

Бывший напарник по работе и втолковал деду Валентина: «Видишь паровоз заправляется водой у колонки? Как только он сделает это, беги и садись в пассажирский состав. За рекой тебя патруль высадит, но это будет уже Украина, а не Польша». Иван Семенович так и поступил, как посоветовал мудрый «мойша».

Действительно, как только поезд переехал реку Буг и остановился для проверки документов, Ивана патруль высадил из вагона и доставил в комендатуру. Там он долго, до утра, доказывал, что по документам у него всё в порядке и пусть пан комендант, отпустит его после долгой разлуки повидать родных, живущих здесь неподалёку от станции Матвеев.

В конце концов, комендант, не найдя аргументов для отказа, внял просьбам отпускника и выдал пропуск. В родной деревне Ивана из тридцати дворов уцелели шесть. Остальные были сожжены за связь с партизанами. В оставшихся же домах теснились погорельцы и беженцы.

В родной хате вместе с другими, проживала и цыганка, которая говорила его матери: «Ты не горюй о том, кто пропал на службе. Он живым вернётся, дети и внуки у него будут, и умрет он в своей постели, а смотри лучше за теми, кто около твоей юбки». Так и вышло по сказанному – сгинули все, кроме Ивана.

Погостив дома две недели, с помощью отца подготовив землянку в лесу, он укрылся в нём до прихода советских войск.

Однажды вечером, он вышел из землянки подышать свежим воздухом и полюбоваться закатом. Вдруг чья то рука легла ему на плечо. Обернувшись Иван обомлел. Перед ним стоял немец-охотник с пером на шляпе и с ружьём под мышкой. Он что-то на ломаном русском стал спрашивать о деревне с двумя мельницами. В ответ Иван, поднаторевший в плену дойче-языку, объяснил ему дорогу по-немецки. Охотник не без удивления выслушал и приказал следовать за ним. Пришлось подчиниться.

Когда вышли к нужному месту и проследовали в комендатуру, то Иван и вовсе упал духом. Но немец, выслушал шутки сослуживцев насчёт своей охоты, завёл его в кабинет, потребовал "аусвайс", прочитал внимательно его, что-то написал и...отпустил. По пути домой Ивана остановил патруль, прочёл запись на "аусвайсе" и не стал задерживать. Тот немедля вернулся в лес и дождался прихода наших.

А затем, призвавшись уже в Красную Армию неплохо сражался в её рядах – за что был награжден орденом Славы и орденом Великой Отечественной войны.