ВЛАДЫКА. Главы из романа

Владимир Кабаков.

Владыка.

(Главы из романа)

В этом году Православная Пасха пришлась на конец апреля. В знаменитом городском парке, растянувшемся на целую милю, совсем недалеко от Собора, как -то особенно ярко и красочно расцвели яблони, вишни и сливы. И как-то по-особому буйно и ароматно распустились розы в цветниках, у западного входа, совсем неподалёку от православного Собора …
Очередной праздник жизни бушевал вокруг особенно ярко, и это невольно рождало в голове Владыки грустные мысли. Именно весной Митрополит Серафим, начинал думать о приближающейся смерти, вовсе не чувствуя от этого мрачных предчувствий или перепадов настроений. Он уже привык к ожиданию неизбежной кончины земной жизни и иногда даже хотел, чтобы это случилось поскорее. Он, конечно, ценил то, что имел в жизни, но не настолько, чтобы бояться с этим расстаться…
Владыка вдруг вспомнил грустные давние чувства. В юности весна и лето, как-то слишком быстро проходили сквозь радостные тёплые дни, солнечные или дождливые, но длинные и наполненные переживаниями подлинной жизни.
Становясь старше, он с лёгкой улыбкой, которая скрывала грусть, рассказывал своей матери, что, борясь с сожалением о быстротекущем времени, научился ценить дни и даже часы, ранней весны. Зима-то ещё по настоящему не закончилась, но особые свойства воздуха вдруг, возбуждали желания думать и действовать сегодня и сейчас, а природа словно подталкивая его к этому, становилась всё дружелюбнее и теплее не только в душе, но и в прямом смысле слова.
Владыка вспомнил, что для него, это состояние ежечасного праздника, длилось всего несколько десятков дней.
А потом, когда цветы расцветали, зелёные клейкие листочки мягкой, ароматной кисеёй покрывали ветки деревьев и кустарников, ему становилось грустно... Ещё и потому, что сквозь наступающий праздник жизни, так явственно явленный, разомлевшей от довольства природой, он уже видел своими душевными внутренними очами, скорое наступление жаркого суетливого переполненного плотью лета. А вслед, коротко, но закономерно пройдёт уже прямо печальная, ещё ярко – красивая, но уже отягощённая последствиями длинного приготовления к сбору урожая, осень.
А потом уже, подуют неизбежные как смерть, ветры. Листва, суетливо захлопочет на ветках, бесшумно упадёт на землю и подгоняемая его порывами, рассеявшись по тупичкам и закоулкам города, превратиться со временем в слякоть. И наконец, неотвратимо наступая, придут короткие холодные, бесприютные дни, которые надо будет пережить…
… Владыка, вечерами, после службы и разговоров с прихожанами, на полчаса, выходил через маленькую калитку в ограде церкви и прогуливался по парку, вспоминая и размышляя…
Здоровье его резко ухудшилось за последний год, и он сильно уставал за длинные, весенние дни, однако виду не показывал.
И только оставшись один в своей спальне, тихо вздыхал, присев на покрытый пледом старенький, промятый за долгие годы, диван. В такие моменты, он просто смотрел в окно, где виден был кусочек прицерковного сада. И оттуда, в его окошко, иногда, осторожно постукивала веточка яблони, словно проверяя, все ли по-прежнему, так же ли одинок этот странный пожилой человек, живущий отшельником многие и многие годы, в пристрое храма…
«Жизнь, как-то вдруг и неожиданно, уходит из моего тела – думал он, сосредоточив взгляд на оконном проёме, через который была видна зелень небольшого садика прилегающего к старинной английской церкви, выкупленного несколько десятков лет назад, стараниями Владыки и нескольких его последователей…
«В ближайшие дни надо будет сходить в госпиталь, и пройти обследование – размышлял он. Судя по всем симптомам, у меня рак, однако точно могут определить только специалисты… Ломота в костях и постоянная слабость и озноб говорят, что внутри меня идёт какой–то воспалительный процесс».
Он перевёл взгляд на книжные полки, потом оглядел небольшую гостиную, не замечая деталей и подробностей обстановки, и потом вновь погрузился в раздумья…
«А что ж! Я хорошо и много пожил, и как это ни печально, но как всегда, и как у всех, наступила старость, и вот сейчас, приходится думать о неотвратимости смерти, которая может быть уже совсем близко»...
Он вдруг вспомнил латинский афоризм: «Никто не стар настолько, чтобы не надеяться прожить ещё хотя бы год» - и невольно вздохнул. «Какие тонкие были люди, эти латиняне. Замечательно подметили особенности человеческой натуры... Ведь всем нам немного грустно расставаться с этим миром. А некоторые, так просто бояться умирать, думая, что жизнь человеческая на этом заканчивается...»
... В миру Владыку звали Андрей Соров, но он настолько привык к своему церковному имени Серафим, что не отзывался, когда его называли по светскому имени. Он, конечно, помнил, что когда-то, в детстве, мечтал стать путешественником и зоологом, однако эти воспоминания, были похожи на воспоминания о знакомом человеке, которого уже давно нет с нами.
Точно так же Владыка размышлял о конечности бытия, видя вокруг себя и на отпеваниях и на заупокойных панихидах мёртвые тела людей, которые совсем недавно были живы, приходили в церковь исповедовались и причащались в надежде обрести жизнь вечную…
Однако, к себе, он, Владыка, эту перемену физического состояния, никоим образом не относил, вплоть до последних лет жизни. И только, когда ему исполнилось восемьдесят, он по-настоящему осознал неотвратимость кончины. Только тогда до конца он стал понимать христианскую доктрину, которая предлагала человеку утешение и спасение от ужаса непременной аннигиляции вместе со смертью тела.
На словах и в образах он понимал это уже давно, но в личном опыте, пока был молод и силён, просто не мог до конца осознать.
Это как с понятиями родного языка, которые существуют только как лингвистические конструкции, но в реальной жизни, лишённые конкретности, не существуют вокруг нас, а точнее нами не встречается. Один его знакомый рассказывал, что он родился на юге России и потому снег видел очень редко – морозов в их местности практически не бывало.
– Я знал слово гололедица, - говорил он, - но в силу отсутствия жизненного опыта, связанного с этим явлением, представить себе это не мог. И вот я переехал в Ленинград. И вдруг, в начале зимы, после обильного мокрого снега, вдруг наступили сильные морозы, и случилась гололедица. Да такая, словно скользким стеклом покрыли все дорожные поверхности. И вот я, провожая утром сына в школу и возвращаясь обратно, поскальзывался и падал помногу раз, набивая себе шишки и синяки. Именно тогда я всеми своими чувствами понял и осознал, что такое гололедица…
Точно такое же осознание неминуемости смерти пришло к Владыке, правда только в последние годы, и невольная грусть, но вместе с тем и радость, стали наполнять его жизнь. Ибо жить уже оставалось совсем недолго, и потому каждый день стал самоценен вне зависимости от удач или неудач, вне зависимости от хорошего или плохого самочувствия, так как впереди забрезжило что–то неведомое, но удивительное, о чём Владыка думал и к чему готовился всю свою жизнь, будучи верующим христианином…
Только тогда, когда его физическая оболочка стала слабеть и разрушаться, он вдруг осознал собственную конечность, и потому ещё раз восхитился глубине Иисусова прозрения, который дал людям этот спасительный «остров» - будущее бессмертие, словно путёвку в вечную жизнь и вечное блаженство сопричастности к Богу – Создателю, и к его Сыну, рождённому в образе Человеческом и пострадавшему, во имя вечного бытия тех, за кого он умер на Кресте…
… Владыка вздохнул, упершись руками в поручень кресла, встал, долго распрямляясь. Потом, задевая мебель, ненадежно стоящую на полу и норовившую подставится под его ослабевшие ноги, прошёл к выходу, накинул на плечи старую, ставшую со временем очень просторной, куртку и, тихонько притворив двери квартиры, примыкавшей к заднему торцу храма, вышел на тихую, вечернюю улицу.
… Дойдя неспешно до перекрёстка, он, осторожно оглядываясь, перешёл широкую, пустую асфальтовую ленту улицы и вошёл в городской сад через металлическую калитку рядом с домиком смотрителя сада…
Из вечернего парка на Владыку дохнуло прохладой и ароматами весны и он принялся, медленно шагая по тротуару, вдыхать этот лечебный воздух полными лёгкими. Стараясь идти не пошатываясь, он достиг ближней скамейки под громадным лондонским платаном, и, со вздохом облегчения, опустился на неё, осторожно расправив спину, потом расслабил своё ноющее всеми клетками усталое от жизни тело и огляделся по сторонам…
«Боже мой, как быстро и неостановимо летит время… Казалось, что совсем недавно я приехал в этот большой европейский город молодым, задорно сильным и здоровым. Тогда я мог обойти по периметру этого сада за час с небольшим. И это доставляло сплошное удовольствие…
А сегодня, чтобы доковылять до этой скамейки пришлось преодолевать, ставшее уже обычным нежелание двигаться, заставляя проделывать, такие автоматические действия как переодевание, обувание и переход к этой скамейке…
Владыка поднял голову, услышав пронзительно металлические вскрикивания гусей взлетающих над озером, и увидел вереницу серых крупных птиц, поднявшихся с воды и выстраивающихся в полёте цепочкой…
- Сколько поколений, вот таких гусей, я уже пережил здесь – вдруг подумал он, устремляя свой взгляд вослед улетевших, исчезнувших среди больших ветвистых деревьев и кустарников…
- Ведь эти крупные птицы живут всего по несколько лет, успевая за эти годы сотворить несколько поколений себе подобных и по нескольку раз слетать на зимовку, куда – нибудь в Северную Африку, или даже в Южную Америку…
… В парке вновь надолго наступила тишина, и на потемневшем небе, в тёмно – синей дали, вдруг засветилась пока ещё одинокая, чуть заметная звёздочка…
- Как грустно, и вместе рационально устроен наш мир – продолжая бесконечный свой диалог, с самим собой – размышлял Владыка. - Одни существа на свете живут всего лишь по несколько дней, или даже по нескольку часов, но их измерения жизни соответствуют прожитым часам, дням и минутам. Для кого – то, час длится как день, а для кого – то, и сто лет пробегают, как скромное мгновение…
Он внезапно вспомнил, как недавно думал, о том, что сам себя человек не видит в своём внутреннем зеркале и потому, будучи молодым по духу, почти или вовсе не воспринимает себя как старого человека… И только тогда, когда увидев женщину, свою ровесницу, с которой познакомился в молодости, вдруг, вместо смешливой стройной девушки с кудрявыми светлыми волосами, заметил и космы седых волос, давно не мытых, и прилипшую к нижней оттопыренной губе, нелепую хлебную крошку, и старческий дребезжащий голосок, и отвратный запах кошачьего «общежития», во что превратилась её квартира – понял, ЧТО ЭТО СТАРОСТЬ, это маразм поселились на место той, в которую он сам был немного влюблён тридцать… нет сорок… нет сорок пять лет назад, когда летом было жарко и пух тополей щекотал ноздри, иногда вызывая весёлый неудержимый чих…
- А ведь я тоже для кого – то кажусь неприятным, неухоженным стариком. И только наше «эго», старательно замазывает каждое упоминание природой о конечности и безобразии нашего собственного бытия.
Митрополит Серафим, вдруг вспомнил смешную русскую поговорку – Каждому овощу – своё время – и улыбнулся – а при чём тут время?
Он снова вздохнул, пытаясь восстановить недостаток кислорода в своих уставших лёгкий, и делал это, уже не замечая ни прохлады воздуха после тёплого весеннего дня, ни его сладостных ароматов, наполняющих весь мир вокруг, казалось до самого далёкого неба…
- А жизнь. Как посмотришь с пристальным вниманьем вокруг – такая пустая и глупая шутка – вдруг, на ум пришла эта строка из стихотворения известного русского поэта, и ещё раз вздохнув, он сел поудобнее и стал прислушиваться к тому, как ворочалось в его груди, уставшее сердце…
- Это к перемене погоды – успокаивая себя, предположил Владыка и стал наблюдать,
как чёрный дрозд, сел на асфальт, неподалёку от скамьи и задрав хвостик, вращая головой стал что – то пристально рассматривать под ногами.
- Наверное мошку увидел … А когда - то ведь и у меня зрение было отличное…
Потом вспомнилось медицинское освидетельствование, которое проходил полгода назад. Перешоптывания врачей за спиной…
- Да я и сам знаю, что симптомы раковые… Но что же делать. Наверное за мои грехи и болезнь эта… А может быть зажился, и Творец призывает меня каятся?
… Посидев ещё некоторое время на скамейке, Владыка, покряхтывая поднялся и шаркая по асфальту каблуками, медленно направился в сторону Храма… Ему вдруг неодолимо захотелось попить крепкого чаю и хотя бы на время прогнать эту постоянную тяжёлую вялость и в голове и в теле…

В этот большой европейский город, он приехал более пятидесяти лет назад, молодым священником, сразу по окончанию Великой войны. Мир только налаживался во всей Европе, но после ужасов французской оккупации, и страшных бомбёжек союзников немецких военных объектов, всё происходящее казалось теперь сладким спокойным сном. Выходя на улицы, не надо было бояться полицейских и немецких военных патрулей в угрожающих по форме металлических касках.
А в этом городе, где оккупантов не было, вот уже много столетий, всё, очень быстро вернулось к мирной жизни: открылись недорогие кафе и закусочные. Транспорт ходил размеренно и в срок, и вечерами по улицам гуляли молодые девушки, парами и весёлыми компаниями, высматривая себе припозднившихся, демобилизованных женихов…
Тогда он, по рекомендательному письму, пришёл в одну русскую семью, которая жила здесь ещё с дореволюционных времён. Ему открыла молодая, статная девушка с копной лёгких и блестящих волос на голове. Когда он представился и показал, письмо, девушка долго смеялась, а потом объяснила, что увидев его подумала, что это демобилизованный офицер, устроившийся на работу в электрическую фирму, пришёл проверять установку электросчётчика…
Действительно, владыка после службы в армии врачом, на всю жизнь сохранил армейскую выправку и осанку. Поэтому, он в первые годы своего служения, вовсе не походил на русского православного священника, вызывая недоверие у пожилых прихожан. Зато этим, он, очень нравился молодым девушкам и особенно подросткам, которых к сожалению тогда в церковь приходили единицы…
Как впрочем, и сейчас – заметил про себя Владыка. - Для них, как и для меня в их возрасте, Бог представляется некоей далёкой и нереальной абстракцией, если вообще они об этом вспоминают. Для них, как впрочем и для меня в четырнадцать лет – спорт и известные футболисты, или школьные знаменитости намного более значительные фигуры…
Владыка вспомнил эпизод из своего отрочества, который перевернул всю его жизнь и заставил много думать о Иисусе Христе, как о живой личности, а потом и посвятить его служению, всю свою жизнь…
Это было в городе его детства, где, все они, он и его сверстники из русских эмигрантских семей, учились в разных школах, но вместе, состояли в организации похожей на скаутскую, занимаясь спортом, закалялся волю и тело, чтобы потом, когда вырастут, пойти освобождать Россию, послужить ей…
И вот однажды, к ним в эту скаутскую организацию приехал священник, и их собрали, чтобы он прочитал им лекцию (о слове проповедь, они совсем и не слышали). И вот этот пожилой священник, смущённо улыбаясь, вовсе не зная как с ними себя вести и что им говорить о православии, вдруг стал пересказывать одно из Евангелий, в котором Иисус Христос, умаляя себя, сдался на милость захвативших его людей, а потом был казнён страшной смертью – распят на кресте…
Этот рассказ, возмутил не только Андрея, но и многих его товарищей, которых учили, что на обиду всегда надо отвечать большей обидой, не заботясь о последствиях…
В тот день, вернувшись домой, и горя негодованием на этого священника, который агитировал их за обожествление слабости, Андрей нашёл в маминой библиотечке Новый Завет, выбрал из него перое попавшееся на глаза Евангелие и сел читать за кухонным столом, не убрав ещё грязной посуды после обеда…
Но первые же строки Евангелия от Луки, так потрясли его своим языком и своим содержанием, что он, не отрываясь, от начала до конца прочёл его и сидел, словно оглушённый, обхватив голову руками и представляя страшную картину мучений Иисуса Христа на допросе в Синедрионе, а потом и в утро казни на Голгофе…
В какой-то момент Андрею даже показалось, что кто-то тихо вошёл в комнату и остановился перед столом, и он вдруг, не раскрывая глаз и не отрывая рук от головы, с изумлением подумал, что наверное это Он, Иисус Христос, пришёл сюда, чтобы подтвердить истинность всего рассказанного Евангелистом…
От пережитого эмоционального потрясения, с ним случился нервный шок, и он незаметно, внезапно заснул, а когда проснулся, то в комнате было полутемно оттого, что на улице начался вечер…
Этого ощущения живого присутствия Иисуса Христа рядом с собой, будущий Владыка помнил всю свою длинную жизнь и это чувство повлияло на него так сильно, что после, что бы он не делал, о чём бы не размышлял, Иисус Христос незримо оставался с ним и в нём. В самые важные моменты, в самые трудные и тяжёлые минуты, как впрочем и в самые светлые и радостные…
А тогда, назавтра, по пути в школу, вглядываясь в проходящих мимо людей, Андрей говорил сам себе: «Эти незнакомые мне люди, одна плоть и кровь со мной, и их возлюбил Иисус Христос... И потому, я тоже буду их любить, даже если они будут на меня кричать и даже пытать. Ведь они, часто, всего лишь жертвы незнания и неумения распознать волю Божию. И я был таким же, до вчерашнего дня, но после того, что я узнал из Нового Завета, я уже никогда не смогу смотреть на них, как на посторонних!»
... Вскоре и взрослые заметили перемену произошедшую с ним. Когда, он, не стесняясь, и утирая слёзы невольно катившиеся из глаз, рассказал о пережитом чувстве матери, она тоже тихо заплакала и стала гладить его по голове, утешая и чему то тихо улыбаясь…
На следующей неделе, она отвела его в русскую православную церковь, московского патриархата, которая ютилась в полуподвале в небольшом переулке неподалёку от русского кладбища. Она, тогда поговорила со стареньким седеньким священников, а потом ушла по делам, оставив Андрея в Церкви. Батюшка, побеседовал с ним, расспросил его про школу и про организацию «русские витязи», а потом дал ему большую книгу, в чёрном кожаном переплёте, где были вместе напечатаны, и Новый и Ветхий Заветы…
... А потом была первая служба в церкви, в присутствии нескольких пожилых русских женщин и мужчин. Пока шла служба, он стоял в углу, в тени, и пробовал молится и крестился размашистым порывистым движением…
Он запомнил из этой службы, седенькую старушку, которую в церковь привела тоже уже пожилая дочь, сидевшую на старой , тёмной деревянной лавке и не могшую встать даже тогда, когда возглашали здравие Патриарху и Митрополиту и троекратно пели аллилуйя…
Запомнил он и священника, который, во время службы, словно помолодел и стал выше ростом, когда обходил церковь, позванивая стареньким кадилом и останавливаясь перед каждой иконой, низко ей кланялся…
... Владыку от воспоминаний отвлекла пробегавшая мимо собака, которая вдруг резко свернула в его сторону и, приблизившись, положила к его ногам палку, словно приглашая поиграть, швырнув эту палку подальше в поле. За спиной Владыка услышал весёлый смех, и подошедшая девушка – хозяйка собаки, извинилась и увела собачку в сторону. «А ведь я, наверное, сейчас так обессилел, что и палку-то бросить не смогу»… - подумал Владыка и, грустно улыбнувшись, в очередной раз тяжело вздохнул...
Потом он, покряхтывая, поднялся со скамейки и медленно пошёл к храму, растирая на ходу онемевшие, озябшие руки.
...Возвратившись домой, Владыка не спеша налил себе чаю, и сев за письменный стол, стал разбирать почту – ворох разного рода бумаг, которые каждое утро приносил ему на квартиру молодой и высокий почтальон, каждый раз через окно вежливо здоровавшийся с Владыкой…
Отложив в сторону разного рода рекламные проспекты, с предложением заработать побольше денег, он вскрыл письмо, присланное, судя по обратному адресу, из России, из Москвы…
Какая-то девушка, наверное студентка университета, писала ему, что после того, как побывала на его беседе в одной из церквей, невольно пересмотрела своё отношение к церкви, и вообще ко всему в своей прошлой жизни. «Я и раньше как-то странно томилась от никчёмности своего существования – писала она – однако после вашего рассказа о вашем приобщении к Богу, и о вашем решении пойти в монахи, меня вдруг тоже, словно кто-то подтолкнул. Ведь я тоже, всю мою жизнь тяготилась обывательской суетой вокруг. Несмотря на то, что я родилась и живу в Москве, шум и гул столичной жизни, с детских лет мало привлекал меня»…
После описания девических разочарований и скуки обывательской жизни девушка делилась намерением уйти в монастырь, так как представить себя учительницей или журналисткой в районной газете она никак не могла…
Заканчивалось письмо испрошением благословения, которое только узаконит её твёрдое желание порвать с миром…
Владыка, вздохнув, отложил письмо, отпил немного остывшего чая и подумал, что надо бы ответить этой искренней девочке и благословить её решение и решимость связать свою судьбу с монастырём.
Пододвинув себе несколько листов чистой бумаги, он, глянув на часы, стал быстро, почти не задумываясь, писать ответ:
« Милая девушка! Я с волнением прочитал ваше письмо и, судя по тону, думаю, что вы уже не остановитесь и потому благословляю вас на трудное служение Господу нашему Иисусу Христу. Ещё я подумал, что у меня, тоже были очень похожие мысли в моей молодости. А вся дальнейшая жизнь, только утверждала меня посвятить себя молитве и служению людям. Конечно, я не был журналистом, а стал врачом, и таким образом мог приносить пользу несчастным людям, помогая им в излечении болезней. Но началась война, и я несколько раз сидел у постели умирающих солдат и понял, что помимо боли и страданий, всех этих людей мучило невольное и уже окончательное одиночество. И когда я начинал говорить с ними о Боге и его милосердии ко всему живому, их страдающие лица светлели а глаза загорались надеждой. И эти разговоры, эти людские надежды на продолжение жизни, пусть в другой форме, малопонятной и чудесной, невольно помогали им в их медленном, беспокойном умирании. И вот сидя там, у постели этих несчастных, я вдруг со всей остротой осознал своё призвание, стать монахом – священником. И я это осуществил, сразу после того, как закончилась эта страшная война, и никогда ни при каких обстоятельствах не жалел об этом своём выборе… Дерзайте милая, но советую на всякий случай ещё раз подумать, потому что уйти в монашество не так уж сложно, но вот возвратиться в мир, если вы не выдержите – намного сложней и может быть трагичней. Ещё раз хорошенько всё взвесьте и если не передумаете, то Бог вам в помощь!»
Выдвинув ящик письменного стола, Владыка достал конверт, положил внутрь написанное письмо, запечатал и надписал адрес. А потом отложил на тумбочку к изголовью кровати. «Завтра надо будет отдать почтальону…»
... Длинный весенний день заканчивался, и за окном наступили синие прозрачные сумерки. В комнате потемнело и Владыка, встав на колени, сосредоточенно глядя на икону Христа – Спасителя, помолился за эту славную девушку, которая каким-то чудесным образом, смогла верить так чисто и так сильно… - Дай бог тебе милая здоровья и сердечной чистоты для совершения задуманного…
Потом, с трудом поднявшись на ноги, он, включил свет, расправил постель, и раздевшись, лег под одеяло, подвинув к себе книгу русского богослова и церковного историка Георгия Флоровского. Он был знаком с ним в молодые годы, и не раз слушал его увлекательные рассказы о святых отцах, живших и монашествовших в четвёртом - пятом веках после рождения Христова…
И ещё долго светилось жёлтым светом окно в спальне Владыки, и только когда в парке и с храмовом садике неистово запели дрозды, перекликаясь и отвечая многоголосой песней на страстные призывы установившейся в городе весны, огонёк погас. В наступившей темноте чуть прорисовались тёмные контуры храмовой башни, возвышающейся на десятки метров в глубину, темно-синего, почти чёрного неба, силуэты деревьев в церковном скверике, мрачное прямоугольное здание большой гостиницы, расположенной напротив…
Владыка Серафим лежал неподвижно, прикрыв усталые веки, и вспоминал свою длинную жизнь, своё служение здесь, давно и недавно умерших друзей и знакомых, вереницей бесплотных духов проходивших через зоркую память сосредоточенного человека...
«Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, спаси и помилуй мя...» – повторял он несколько раз, привычно и неслышно, и в его душу снизошла благодать. Он невольно улыбнулся и прошептал: «Благодарю тебя Господи за все, чем ты меня так щедро одарил в этой непростой длинной жизни...»
И вновь из подвалов памяти нахлынули воспоминания, и всё пережитое, так ярко и выпукло вставало перед внутренним взором Владыки...
На письменном столе тихо тикали старинные ходики, привезённые сюда ещё из Парижа, а через время, в дальнем углу, вдруг запел свою монотонную песню сверчок...
Незаметно на улице стало светать и звуки моторов первых автомобилей, проезжающих мимо парка, нарушили рассветную тишину.
«Вот и новый день настаёт», - подумал Владыка, повернулся на правый бок к стенке и задремал, словно медленно отплыл по водам лёгкого сновидения в другой, тихий и светлый мир небытия...
- Весною ночи бывают слишком коротки для старого человека…


Зима 2009 года. Лондон.